ГЛАВА 7

Настало новое роскошное утро; опять пробежка, опять сложный акробатический этюд с душем на скользком полу ванны. Макс натянул шорты и майку; очень хотелось надеяться, что вчерашний хлеб еще можно разжевать. Тут он услышал шум подъезжающей машины и три властных гудка клаксона.

Макс сбежал вниз, открыл дверь и увидел старенький, но отполированный до блеска "рено", из багажника которого торчал обтянутый яркой тканью зад на двух крепких ногах. Обладательница зада вылезла из чрева машины и выпрямилась. В руках у нее был пылесос и пластмассовое ведро, которые она поставила на землю рядом с грудой швабр, щеток и чистящих средств. Это прибыла мадам Паспарту.

— Я вам не помешала? — спросила она и так энергично тряхнула Максу руку, будто собиралась ее оторвать. — Просто хотелось успеть до вашего завтрака. — Она вновь нырнула в "рено" и вынырнула с бумажным пакетом в руках. — Voilà. Еще теплые.

Макс поблагодарил ее и, нежно прижимая к груди пакет с круассанами, стал слушать монолог мадам Паспарту о современном состоянии французского хлеба (увы, он уже не тот, что прежде) и о нравственном облике дочери булочника (оставляющем желать много лучшего). Ответа от Макса явно не требовалось, и потому, помогая мадам Паспарту таскать ее снаряжение в дом, он мог не спеша изучать этот новый болтливый компонент его теперешней жизни и домашнего хозяйства.

Похоже, мадам уже перевалило за пятьдесят, но, несмотря на солидный возраст и солидную комплекцию, она еще не готова отказаться от молодежной одежды. Ярко и в обтяжку — таков стиль мадам Паспарту: оранжевая майка-безрукавка, бирюзовые, готовые лопнуть леггинсы и белоснежные теннисные туфли на неожиданно изящных ножках. Черные волосы подстрижены коротко, почти по-мужски, блестящие темные глаза с любопытством оглядывали кухню.

Вдруг она шумно вздохнула:

— Oh la la! Mais c'est un bordel. Сразу видно: здесь жил одинокий старик. — Она подбоченилась и осуждающе поджала губы: — Такому милому молодому человеку это не подходит. Всюду пыль! Наверняка и мыши есть. А может, и скорпионы! Quelle horreur.

Она набрала в чайник воды, чтобы сварить кофе, достала из шкафа чашку с блюдцем и тарелку, осмотрела их с большим подозрением и ополоснула.

Качая головой и горестно цокая языком, она вытерла пыль, пригласила Макса к столу и стала кормить его завтраком. Это было ему в новинку, однако очень понравилось. Пока он ел круассаны и пил кофе, словоизвержение мадам Паспарту не прерывалось ни на миг. Она наведет здесь порядок, ничего не упустит, начиная с экстракта лаванды (надежная защита от скорпионов) до мебельного лака и туалетной бумаги — месье Макс, без сомнения, предпочитает бумагу более изысканного белого цвета, а не простецкую розовую, верно? И все это время шла подготовка к штурму плиты, которую, с точки зрения мадам Паспарту, не чистили со времен Французской революции.

— Bon, — наконец заключила она, натягивая резиновые перчатки под цвет леггинсов. — К обеду здесь все преобразится, вот увидите. А теперь вам надо уйти. Не кружить же мне со шваброй вокруг вас. Это не уборка. Allez!

Чувствуя себя дошкольником, которым командует в сущности добрая, но властная воспитательница, Макс с великим удовольствием подчинился. Внутренний голос подсказывал ему, что мадам Паспарту окажется подлинным сокровищем, нужно только научиться умерять ее пыл.

Вчерашний визит Русселя сбил его с толку, и он отложил осмотр поместья. Теперь же, как всякому новоявленному землевладельцу, ему не терпелось обследовать свое имение, так что из кухни его изгнали очень кстати. В папке, которую ему вручила мэтр Озе, лежала копия plan cadastral — подробная карта местности со всеми особенностями ландшафта, причем каждый участок из двадцати гектаров, на которых стоял дом, был тщательно пронумерован. Прихватив с собой план, Макс вышел во двор и на минуту остановился, слушая стрекот кузнечиков и воркование голубей. Жара одеялом окутала его.

Впервые за все время нигде не было видно Русселя с его трактором. Окрест, куда ни глянь, простерлось зеленое море виноградных лоз — его собственных лоз, с внезапным волнением напомнил он себе. Сзади дома аллея кипарисов, лохматых и неухоженных, вела к теннисному корту. Когда-то, много лет назад, корт казался таким большим, сетка такой высокой... А теперь он будто съежился, превратился в запущенную площадку с облысевшим травяным покровом; сетка провисла, белая разметка на корте почти стерлась.

Макс двинулся дальше, к рядам виноградных лоз. Из-под ног поднимались клубы пыли. Плодородный слой был тонок, сух и покрыт сетью трещин, тем не менее лозы выглядели вполне здоровыми, на них уже начали формироваться виноградные кисти. Наклонившись, Макс сорвал пару виноградин и сунул в рот: горчат и битком набиты косточками. Пройдет еще немало недель, прежде чем они напьются солнца и станут сочными и спелыми, а чтобы получить из них приличное вино, понадобятся годы. Он ощутил, что в нем просыпается не свойственное ему прежде терпение, без которого не стать виноделом. Тут необходимы терпение и благоприятная погода. И еще œnologue. Интересно, удалось Натали Озе найти энолога или нет?

Макс уже отошел на несколько сот метров от дома и вдруг наткнулся на низкую каменную стенку, отделявшую один участок от остальных. Сверившись с картой, он обнаружил, что земля за стенкой находится на границе его владений. Остальные участки расположены на равнине, а здесь виноградник спускается по пологому восточному склону и упирается в дорогу.

Перемахнув через стенку, Макс увидел, что и почва здесь совсем другая — вернее, ее почти нет. Структура верхнего слоя резко переменилась: если прежде это был песок с глиной, то здесь земля каменистая, сплошь покрытая колючими обломками известняка, ослепительно белыми, теплыми на ощупь, — считай, мощная природная батарея, подумал Макс. Казалось, даже самым неприхотливым сорнякам и тем не найти тут пропитания. Однако же лозы выглядели сильными, листья ярко зеленели, грозди маленьких виноградин росли и наливались соком. Не забыть бы спросить œnologue, почему лозы так хорошо себя чувствуют в столь суровых условиях.

Макс повернул назад к дому, и тут в кармане завибрировал мобильник. Макс сел на каменную кладку, чувствуя даже сквозь хлопчатобумажные шорты жар нагретого известняка.

— Как там у вас погода? — услышал он в трубке задумчивый голос Чарли. Таким вопросом северянин часто начинает разговор с южанином.

— Нормальная. Собирался написать тебе открытку. Помнишь бородатую шутку про путаницу в телеграмме? "Погода с нами. Жаль, что ты не прекрасная". У нас сейчас почти тридцать, солнце жарит вовсю. А в Лондоне?

— Не спрашивай. По-моему, у меня уже не ноги, а перепончатые, как у гуся, лапы. Слушай, похоже, в конце месяца мне удастся удрать отсюда на денек-другой. В Монте-Карло проходит международный симпозиум, посвященный перспективам элитной недвижимости. — Чарли пренебрежительно хмыкнул. — Представляю себе: кучка ловкачей сообща будет прикидывать, что именно можно впарить русским. Короче, меня отправляют представителем от "Бингам и Траут", вот я и решил потом заехать взглянуть на твой дворец.

— Здо́рово, Чарли! Просто супер! Тебе тут очень понравится. Я предупрежу прислугу.

— Давай-давай. А что там с виноградом? Удалось подыскать винного знахаря?

— Представь себе, в воскресенье встречаюсь с человеком, у которого есть связи в этой сфере. Может, дело и выгорит.

— Гм. А чем сегодня собираешься заняться?

— Сейчас я в винограднике, знакомлюсь с виноградом. Еще надо немного прибрать во дворе. А потом, наверно, поеду в деревню обедать. Жизнь здесь не слишком бурная.

— Макс, скажи мне суровую правду, — голос Чарли был почти серьезным. — У вас там в самом деле все так здорово?

Макс посмотрел поверх виноградников на отроги Люберона, на необъятный синий купол неба, подумал про здешнюю жизнь — без костюмов, собраний и мелкого интриганства, без дорожных пробок и загазованного воздуха.

— Да. В самом деле здорово, — твердо сказал он.

— Везунчик же ты, черт подери.

В оставшиеся предполуденные часы Макс разобрал хлам в сараях, прочистил засорившийся водосток в каменном bassin, составил список вещей, которые придется купить, чтобы вернуть двору прежний благопристойный вид, — секатор, грабли, какой-нибудь гербицид, машину мелкого гравия — помнится, его здесь называют grain de riz. Никогда прежде у Макса не было своего дома, тем более настоящего загородного имения, и он теперь с удивлением отмечал, что хозяйственные хлопоты ему в радость. От запачканных при прочистке дренажа рук пахло, как от застоялого, запущенного пруда. На ладонях уже вздувались пузыри: натер, пока собирал и таскал в сарай бесчисленные опавшие сучья — на дрова. Макс внес в список еще и пилу.

— Peuchère! Под солнцем с непокрытой головой? Как только вы терпите? — изумилась мадам Паспарту и погрозила ему пальцем. — Хотите поджарить себе мозги?

Второй раз за это утро Макс почувствовал себя провинившимся малышом. К списку покупок добавилась летняя шляпа.

В полдень мадам Паспарту отбыла на обед. Но прежде она вызвала Макса в дом — на ревизию; он должен был удостовериться в эффективности ее усилий. Макс восхищенно ахал, охал и цокал языком при виде сверкающей чистотой плиты, отполированных до блеска медных кастрюль и безупречно надраенного каменного пола. Кухня действительно преобразилась.

— Да вы за одно утро горы своротили, — заключил он. — Блестящая работа.

Мадам Паспарту позволила себе понежиться минутку в лучах собственной славы, но затем скромность взяла свое:

— Bof. Это только начало. Зато теперь вы можете здесь кушать, не боясь отравиться. — Она с суровой укоризной покосилась на Макса: — Конечно, если есть что есть. Сейчас здесь даже крысе нечем поживиться. Корочка хлеба и та черствая. А обедать чем?

— Я думал съездить в деревенское кафе. Взять бифштекс с картошкой или что-нибудь еще в этом роде.

Ему снова погрозили пальцем:

— Attention. В меню указано, что бифштекс говяжий, а на самом деле он из конины. Омлеты надежнее.

И мадам Паспарту уехала, пообещав вернуться позже.

Макс привел себя в порядок, сунул ключ от входной двери под стоявший во дворе горшок с геранью и покатил в деревню. Размышляя по дороге об омлете, почувствовал, что на обед ему требуется что-нибудь посытнее; он стал замечать, что в Провансе ему постоянно хочется есть, — и решил пообедать у Фанни.

Но не тут-то было. Фанни, désolée, жала ему плечо, заглядывала в глаза, подчеркивая свое огорчение, но что она могла поделать? Наступила суббота, и, как часто бывает летом, ресторан целиком сняли под свадьбу. Пришлось разочарованному Максу топать в кафе.

Впрочем, омлет оказался великолепным, пышным и сочным, свежайший салат был заправлен вкусным соусом, а холодное розовое вино в pichet приятно бодрило. Сидя под тентом кафе, Макс мог во всех подробностях наблюдать торжество по другую сторону площади.

Иностранцев, с младых ногтей впитавших миф, будто по сдержанным, холодновато-вежливым парижанам можно судить о характере всех французов, поражает безудержное веселье провинциалов. На террасе у Фанни, кроме нескольких детей и взрослых, собралась преимущественно молодежь. Судя по гвалту, вина было вполне достаточно. То и дело раздавались взрывы смеха, обрывки тостов, прерываемых репликами и аплодисментами, и недружное пение "La Vie en rose". Сначала солировал пожилой господин; одну руку он положил на плечо невесте, другой, с бокалом шампанского, дирижировал все ширившимся хором гостей.

Макс не спеша потягивал кофе и кальвадос; по телу, словно от хорошего транквилизатора, разливалось ощущение благости. До сих пор он не успел изведать чувство одиночества; вероятно, оно настигнет его позднее. Но сейчас, сидя под сияющим в синем небе солнцем и предвкушая завтрашнюю поездку вместе с Натали Озе, сытый Макс был вполне доволен жизнью. Закрыв глаза от слепящего света, он подставил лицо жарким лучам и отдался дреме.

Очнулся он от адского воя клаксонов. Площадь была забита машинами. По традиции на автомобильных антеннах, на боковых зеркалах, а у одного водителя даже на очках развевались белые, голубые или розовые шифоновые ленты. Непременное шумовое оформление превратило тихий мирный полдень в сущий бедлам. Сделав по площади круг почета, кавалькада двинулась прочь. Очевидно, здесь принято начинать медовый месяц с оглушительной какофонии.

Макс протер глаза; веки немного болели: видно, успели чуточку обгореть на солнце. На площади опять воцарились тишина и пустынность; жители закрывали ставни, готовясь к полуденному сну.

Вернувшись, Макс обнаружил, что мадам Паспарту со своим пылесосом орудуют в доме как одержимые. Оставив им поле битвы, Макс ретировался в сараи, где несколько часов пытался добиться хотя бы видимости порядка, разбирая сваленные вперемешку на земляном полу мешки с удобрениями, бочки из-под дизельного топлива и старые тракторные шины. Работа была тяжелая, грязная, мышцы ныли от непривычной нагрузки, и к семи часам он устал так, как давно не уставал. Налив себе бокал вина, он присел на край bassin и стал глядеть, как солнце медленно клонится к западу, а в небе вспыхивает огненно-розовое с лиловым отливом зарево.

Слишком измученный, чтобы даже думать о еде, Макс с наслаждением полежал в горячей ванне и, едва добравшись до постели, впал в блаженное забытье.