ГЛАВА 18

На следующее утро мадам Паспарту явилась позднее, чем всегда, и сновала по дому тихо, как мышка, без обычного грохота. Некоторый перебор с танцами и вином давал себя знать, и наутро она испытывала упадок сил, поэтому хозяйственные дела не вызывали прежнего рвения. На сей раз она не распахнула ставни настежь, а осторожно их открыла; пылесос, от рева которого тяжелые с похмелья головы прямо-таки раскалываются от боли, пока мирно стоял в кладовке.

В доме царила тишина, изредка нарушаемая глухим стоном, доносящимся из водопровода. Но если бы распаленное любопытство мадам Паспарту могло быть озвучено, раздался бы оглушительный вопль. Накануне вместе с приятелями и прочими жителями Сен-Пона она внимательнейшим образом наблюдала, как танцуют Кристи с Чарли и Макс с Фанни, и все зрители пришли к определенным выводам. А потому, учитывая особую привилегию мадам Паспарту — свободный доступ во все уголки дома, — друзья поручили ей выяснить, насколько обоснованны эти выводы. Разумеется, из самых лучших побуждений.

В задумчивости и сомнениях она стояла посреди кухни, ожидая наития свыше. Под каким предлогом — естественно, самым благовидным — может она открывать двери спален и считать головы на подушках? Висевшие на стене часы уже показывали почти половину одиннадцатого. И тут ее осенило. Ей припомнилось интервью, напечатанное как-то в журнале "Телерама". Отличная идея! Журналист расспрашивал известного английского киноактера, называя его un vrai Cockney. Актер сказал, что все англичане обожают с утра пораньше выпить в постели чаю — настоящего чаю, настолько крепкого, что ложка в нем стоит торчком.

Мадам Паспарту налила в чайник воды и подготовила поднос с завтраком: заварочный чайник, чашки с блюдцами, сахарницу и кувшинчик с молоком (причуда странная, но англичане предпочитают именно чай с молоком). Затем, отыскав пачку пакетиков "Эрл Грей", вероятно, оставшихся еще от дяди Генри, заварила чай, как она надеялась, самым что ни на есть английским способом, поскольку оставила пару пакетиков киснуть в заварочном чайнике, пока настой не приобрел цвет креозота.

Поднявшись на второй этаж, она чуть помешкала и свернула налево, к спальне, приготовленной для Чарли. Склонив голову набок, постучала в дверь. В ответ — ни звука. Она опять постучала, затем толкнула дверь.

Глазам ее предстал типичный холостяцкий беспорядок: на кресле в углу кучей свалена небрежно сброшенная одежда. Но самого Чарли не видно и следа. Постель не тронута, как и коньяк на столике. С фотографии в рамке по-прежнему царственно улыбается королева; сама того не сознавая, мадам Паспарту улыбнулась в ответ. По всей видимости, парочка скрывается где-то еще. Так я и думала, пробормотала себе под нос мадам Паспарту.

Но не пропадать же свежезаваренному чаю, решила она и направилась в спальню Макса. Та же картина: совершенно пусто и постель не смята. Мадам Паспарту вернулась на площадку, обдумывая свой следующий шаг: не совершит ли она бестактность, если заглянет в спальню к американочке? Нет, ничего... И тут послышался шум подъезжающей машины. Мадам Паспарту, балансируя подносом, заспешила вниз; едва она вбежала в кухню, как вошел Макс — взъерошенный, небритый, с сияющим от счастья лицом и бумажной сумкой, в которой виднелись круассаны и французский батон.

— Прелесть что за утро! — воскликнул он и, к большому изумлению мадам Паспарту, расцеловал ее в обе щеки. — Как вы себя сегодня чувствуете, дорогая? Я только что вернулся из деревни. Чудный, прекрасный денек! Вы уже оправились от вчерашних танцев? — Он положил сумку с круассанами и батоном на стол и заметил поднос с чаем на двоих: — Что это? Завтрак в постель?

— Это я приготовила для месье Чарльза, но в спальне его нет.

— Не может быть! В самом деле? Уж не заблудился ли он по дороге?

— Его машина, однако, стоит возле дома, — с невиннейшим видом заметила мадам Паспарту. — Куда он мог подеваться?

— Как и вы, мадам, теряюсь в догадках, — ответил Макс, сильно подозревая, что догадки их весьма схожи. — А в спальню к нашей молодой гостье вы, случайно, не заглядывали?

— Конечно нет! Как вы могли такое подумать?! — она возмущенно фыркнула и поспешно сменила тему: — А вы, месье Макс, хорошо себя чувствуете? Как вам вчерашний праздник? Позвольте заметить, вы подаете в пасодобле большие надежды.

— Немудрено, ведь я побывал в чрезвычайно опытных руках.

На этих словах он вспомнил другие руки, с которыми расстался всего полчаса назад, и невольно покраснел.

Мадам Паспарту была более или менее довольна своим расследованием: теперь можно с полным основанием рассказать приятелям не об одной, а о целых двух пустовавших ночью спальнях. Она принялась варить кофе, и вскоре восхитительный запах свежемолотых кофейных зерен заполнил кухню, а мадам стала делиться с Максом своими впечатлениями и воспоминаниями о вчерашнем веселье. Там случился один эпизод — быть может, месье Макс его не заметил... Гастон, поставщик мяса, напился в стельку и попытался ухватить за derrière мэтра Озе, но получил такую оплеуху, что еще долго ходил с отпечатком пятерни на щеке. Популярность американцев к концу вечера резко подскочила, все захотели выпить с ними после того, как они, не ограничиваясь аплодисментами, одарили аккордеонистов своими бейсболками. Дочка булочника... Впрочем, лучше не будем про эту девчонку и молодого цыгана. А мэр наконец собрался с духом и пригласил танцевать вдову Гоннэ. В общем, праздник удался.

Макс слушал вполуха, мысленно он был по-прежнему с Фанни, и тут в кухню, шаркая, ввалился Чарли — тоже взъерошенный, тоже сияющий. На нем были только трусы в полоску: цвет семги чередовался с огуречно-зеленым — цвета знаменитого актерского клуба "Гаррик".

— А, вот ты где, — пробурчал он. — Вчера искал тебя повсюду.

— Задержался по безотлагательному делу, Чарли. Сам знаешь, как оно бывает. Возьми булочку.

Друзья сели за стол и принялись за кофе с круассанами, широко улыбаясь друг другу, будто сорвали куш в национальной лотерее, но, как истые англичане, не имели ни малейшего намерения обмениваться интимными подробностями происшедшего. Да в этом и не было никакой необходимости: на их лицах было написано все. В конце концов явившаяся с пылесосом мадам Паспарту изгнала их из кухни.

— Господи, до чего же славно солнышко спину греет, — произнес Чарли.

Кофе они допивали во дворе, перед ними с напыщенным видом, точно политики, собравшиеся на партийную конференцию, расхаживали голуби; журчащий фонтан навевал свежесть и прохладу. Чарли мотнул головой в сторону bassin:

— А рыба там есть?

Макс поглядел на темно-зеленую непрозрачную жидкость:

— Кто его знает... Не исключено, пяток акул там шныряет, но вода такая грязная, что их не видно. Осенью хочу осушить его и почистить. Может, запущу туда карпа и посажу несколько водяных лилий.

— Стало быть, ты решение принял, — с задумчивым видом заключил Чарли. — Остаешься здесь.

— Во всяком случае, попытаюсь.

Чарли хлопнул его по спине:

— Молодец. Я бы сам тоже так поступил. Ну а на сегодня какие планы? Я надумал свозить Кристи в деревню — перекусим на скорую руку.

Макс поглядел вдаль, на ряды виноградных лоз; сегодня, вопреки обыкновению, неизменного трактора с трактористом среди них не видно. Похоже, Руссель уплясался вчера до полного изнеможения. Пасодобль...

— Слушай, а ты не мог бы позвонить своему приятелю Билли? Вдруг он про то вино что-нибудь ценное скажет.

Спустя почти два часа Чарли вернулся, теперь уже вместе с Кристи. Оба — только что из душа, сияли свежестью и счастливыми, глуповатыми улыбками. Макс заканчивал разговор по телефону.

— Я заказал вам столик, — объяснил он. — Честно говоря, заказал на троих. Фанни же не говорит по-английски. Вот я и подумал, что вам понадобится помощь при выборе блюд.

— Нет-нет, я уверен, мы сами... — начал было Чарли, но Кристи ткнула его локтем в бок, и он тут же опомнился: — Замечательно! Знаешь, однажды я ездил в Канны — давным-давно, еще до того, как подучил французский, — и нашел там в меню единственное блюдо, название которого мне показалось понятным: omelette norvégienne. А к нему попросил еще жареной картошки. Эти прохвосты принесли мне все, что было заказано. И даже словом не намекнули, что заказал я десерт, а к нему — картошку.

Жан-Мари Фицджеральд вторично сложил цифры и, налюбовавшись суммой, закрыл маленькую, довольно потрепанную записную книжку, в которую он уже несколько лет заносил финансовые подробности сделок по продаже вина — те самые подробности, которые лучше держать подальше от зоркого ока властей. Крутанувшись на стуле, он снял с полки над столом томик в потрескавшемся кожаном переплете: это была комедия Мольера "Скупой"; в середине тома уже давно образовалась удобная вмятина, в которую он и уложил записную книжку.

Все складывалось на редкость удачно. На люксембургском счету Фицджеральда скопилось столько евро, что он мог считать себя богачом. Еще пара столь же тучных лет — и той "кубышки" ему хватит до конца жизни, включая pied-à-terre на Пятой авеню, а также дом и яхту на солнечных Багамах, неотразимых своей свободой от налогов. И чем скорее он отправится туда, тем лучше. Бордо с его вечной одержимостью вином ему уже опостылел; впрочем, по совести говоря, вино послужило ему верой и правдой. Вино и, конечно, людская доверчивость. Есть только одна помеха тщательно спланированному благоденствию Фицджеральда: тот англичанин, который чересчур уж заинтересовался виноделием. Урожаю этого года ничто не грозит: пока будут делать анализы и выяснять, что к чему, пройдет немало времени, и вердикт энолога появится после vendange. Но что будет потом? Вот бы уговорить англичанина продать участок!

"Поговорить с Натали", — записал в своем ежедневнике Фицджеральд. Ему ли не знать, каким даром убеждения она владеет.

Приехав в деревню, Кристи, Чарли и Макс не увидели и следа вчерашнего праздника. Правда, в ветвях платанов по-прежнему висели, наподобие ярких тропических фруктов, гирлянды разноцветных лампочек, но длинные столы, лавки и сцена исчезли: за одну ночь их разобрали и сложили в кузов грузовика, который повезет их куда-то еще на другой fête. Несколько туристов праздно сидели на террасе, а из глубины кафе долетали звонкие шлепки карт по столу: там вели нескончаемую игру четверо древних старцев. По опустевшей площади торопливо шагали опаздывающие к обеду редкие прохожие с батонами в руках. Жизнь в Сен-Поне вернулась в свою колею.

Мало кто заметил бы, что Фанни обходится с Максом чуточку иначе, чем с другими любимыми посетителями. Человек наблюдательный, однако, обратил бы внимание, что, целуясь с Максом, она на секунду-другую дольше приникала к его щеке, а принимая заказ, касалась бедром его плеча. Тот же наблюдатель, пожалуй, подметил бы, что от его столика она уходит более упругой походкой. Но в целом, как выразился Чарли, Фанни просто образец благовоспитанности; нет сомнений, что такую девушку вполне можно привести домой и познакомить с мамой.

— Ну а теперь, — Чарли вытащил из кармана помятый конверт и разгладил его на столе, — о том загадочном вине. — И не отрываясь от своих записей, протянул Максу пустой бокал, чтобы тот его наполнил. — Билли положил немало сил, вникая во все хитросплетения, но он дело знает. За точность фактов ручаюсь, хотя поверить в них трудно. Во-первых, вино это нам не по зубам. Оно мало кому известно, кроме отдельных знатоков с неограниченными, по любимому присловью Билли, ресурсами. Малотиражные вина — явление-то сравнительно недавнее. Помнишь, Макс, я тебе объяснял: крошечные виноградники, вино производится в очень скромном количестве. Но в последние годы эти вина вдруг стали пользоваться бешеным спросом, а цены за них ломят такие, что у вас глаза на лоб полезут. Зато для безмозглых снобов с тугой мошной — предел мечтаний. — Он отхлебнул вина и глянул на Макса: — Собственно, об этом я еще в Лондоне толковал. Жаль, что дядя Генри не оставил тебе клочка земли близ Бордо. Короче, вино с такого виноградника уходит за очень большие деньги: по тридцать-сорок тысяч долларов за ящик — если, конечно, вам повезет купить его оптом. Везенье будет редкое, потому что в год производится несколько сотен ящиков, не больше. Почти все уходит в Азию, тоненький ручеек утекает в Штаты, еще один — в Германию, во Франции не остается ни капли. Почему — вопрос не ко мне. Карт никто не раскрывает. Дегустация проводится строго по приглашениям, причем в присутствии одного-единственного представителя фирмы. Так, сейчас посмотрим... — Чарли перевернул конверт и, прищурясь, вгляделся в неразборчивые каракули на обратной стороне. — Ага, вот оно. С французскими именами сам черт не разберет, но, по-моему, это не баба, а там кто его знает. Жан-Мари Фицджеральд.

Макс чуть не подавился:

— Как-как?

— Так мы же с ним знакомы! — Кристи склонилась к конверту. — Сколько Жанов-Мари Фицджеральдов наберется в Бордо?

Чарли переводил глаза с одной озадаченной физиономии на другую. Макс рассказал о визите Фицджеральда на виноградник, и озадаченных физиономий стало уже три.

— Если это и впрямь он, то чего ради он здесь изображал из себя...

—... энолога, которого порекомендовала Натали Озе, — закончил фразу Макс. — Она определенно что-то замышляет.

Вспомнив про забытую было jambon cru, друзья в задумчивом молчании прикончили и ее, и поданную к ней сладкую дыню кавайон.

— Если не возражаете, попробую порассуждать вслух, — начал Макс. — Что, если сделанное Русселем — то есть наше — вино, которое Натали Озе ежегодно оплачивает наличными и организует его вывоз... Что, если оно уходит Фицджеральду? — Тут подошла Фанни и, нагнувшись, чтобы убрать со стола тарелки, грудью коснулась его уха; Макс разом позабыл обо всем. Усилием воли вернувшись к прозе жизни, он продолжил: — Что, если он сам разливает вино по бутылкам, сам наклеивает затейливую этикетку и взвинчивает цену?

— Я правильно прочел? — Чарли сверился с написанным на конверте. — "Край земли". Ты это название видел на этикетке?

Макс кивнул и откинулся на спинку стула.

— Задумано хитро. Если это дельце провернуть, можно огрести целое состояние. Лучшие вина Люберона продаются по двадцать-двадцать пять долларов за бутылку. А шлепните на нее этикетку со словом "Бордо", объявите вино престижным и эксклюзивным, сочините ему целую историю — и цены станут заоблачными.

Кристи покачала головой:

— Люди все равно разберутся. Не такие они дураки.

— Не стоит обольщаться, — вступил Чарли. — Иначе тебя ждет неприятный сюрприз. Это же виноторговля, не забывай. Новое платье короля, спрятанное в бутылке. — Он благодарно кивнул Фанни, которая поставила перед ним тарелку с moules farcies, от которых исходил восхитительный аромат сливочного масла, петрушки и чеснока. — Смотри: достаточно шепнуть про баснословно эксклюзивное вино одному-двум самым крутым покупателям — и дело в шляпе, ведь такие клиенты спорить и торговаться навряд ли станут. Новое платье короля, спрятанное в бутылке, — с нескрываемым удовольствием повторил он, подцепляя очередного моллюска. — На тебя будет работать человеческая природа, понимаешь? Найди подходящего лоха, пощекочи его самолюбие, превознеси его до небес, повосхищайся его тонким вкусом, его умением разбираться в винах. А потом поведай ему про неизвестное миру сокровище — это старый трюк, и поверь мне, пару раз он уже прекрасно сработал в торговле недвижимостью: мол, тебе страсть как хочется, чтобы среди горстки других счастливцев оно досталось и этому индюку. Его же хлебом не корми — дай только обнаружить необыкновенное вино. Да, чуть самое важное не забыл, — Чарли выразительно пронзил вилкой воздух. — Настоятельно проси его не делиться тайной ни с кем, кроме самых надежных знатоков. Чрезмерная известность испортила бы все дело. Не исключено, что как раз по этой причине его и не продают во Франции. Лягушатники наверняка стали бы задавать щекотливые вопросы. Ну? — подняв брови, он ждал реакции друзей. — Неслабый ход, а?

Вся эта махинация казалась невероятной, просто нелепой, даже, как заметила Кристи, невообразимой. Мыслимо ли, чтобы за бутылку вина выложили полмиллиона долларов? Однако ж, бывало, выкладывали.

— Вот видите! — немедленно подхватил Чарли. — А я о чем толкую! Здравый смысл с винным бизнесом не в ладу, чуть что — испаряется как дым.

— Предположим, ты прав, — сказала Кристи. — Но как это доказать?

Продолжая наслаждаться мидиями, а затем сырами, друзья бурно выдвигали предложения и контрпредложения. Макс категорически отверг обращение в полицию: тогда каюк не только мошенникам, но и работяге Русселю. Вновь зашла речь про открытый конфликт с Натали Озе, но и его отвергли по той же причине: ушлая юристка будет все отрицать, а поскольку прямых доказательств ее жульничества нет, она выйдет из воды сухой. Чем дольше они спорили, тем яснее становилось, что нужно сосредоточиться на Жан-Мари Фицджеральде.

Прихлебывая кофе, друзья поглядывали по сторонам; деревня понемногу оживала после обеда.

— Кто самый богатый человек в мире? — вдруг спросил у Кристи Макс.

— Не знаю. Билл Гейтс?

— Может, Джордж Сорос? — предположил Чарли. — Или какой-нибудь Рокфеллер, Дюпон, Ротшильд? Погодите, а султан Тенга? Сдается мне, за душой у него кое-что есть.

Про султана Тенга Макс помнил только одно: у него полно нефти, богат чудовищно, до неприличия. Кроме того, султан владеет обширной недвижимостью во всех уголках света; в Канаде ему принадлежат леса, в Вайоминге — стада бизонов, в Африке — золотые прииски и алмазные копи, в России — пакеты акций газовых компаний. Большую часть времени он проводит во дворце, где, по слухам, насчитывается четыреста комнат и каждая обставлена великолепной антикварной мебелью. За исключением этих жалких, хотя и общеизвестных сведений, сам султан и вся его жизнь — тайна за семью печатями; владыка редко появляется на люди, наотрез отказывается фотографироваться, словом, этакий Крез-затворник.

— Отлично, — одобрил Макс. — Он нам подойдет. Чарли, до чего же вовремя ты сюда приехал. Вот что мы сделаем.