Теперь до меня дошло, почему Харди говорил, что это еще не ветер, а только легкий бриз, но, полагаю, даже сам он не был готов к удару такой силы. Волны величиной с океанский лайнер играли нашим суденышком, как ореховой скорлупой. А я все думала про священника и мистера Синклера, про то, что Харди напрасно взял на себя роль палача — да, именно это слово и вертелось у меня на языке, — ведь точное число пассажиров шлюпки не имело, по-моему, никакого значения. Считаные секунды отделяли нас всех от неминуемой гибели, и я сожалела лишь о том, что мне не суждено умереть с нерастраченным представлением о человеческой природе. За двадцать два года моей жизни меня никто не разубедил в том, что человек по натуре добр, и я надеялась унести это знание с собой в могилу. Мне хотелось думать, что каждый способен получить то, к чему стремится, что конфликта интересов не существует, а любые трагедии, коль скоро они неизбежны, надо принимать безропотно.

Конечно, в тот день мои мысли не выстраивались в непрерывную цепь. Лодку раскачивало и подбрасывало на пенных громадах волн, а потом швыряло в адскую бездну, и вода смыкалась вокруг нас черными стенами. Лучше было этого не видеть. Харди и Нильссон взяли по веслу, а полковник с Хоффманом схватили одно на двоих. Титаническим усилием они старались разворачивать шлюпку против ветра, чтобы выдержать шквал, а все остальные цеплялись друг за друга, как я цеплялась за обрывки своих убеждений. Миссис Грант и мистер Престон кое-как управлялись с последним веслом, но бороться с яростным штормом было им не под силу. И все же я преисполнилась восхищения и благодарности к тем, кто пытался совладать с длинными лопастями. Несмотря на тщетность всех усилий, эти люди не отступались. Одной рукой я ухватилась за скамью, чтобы она, как дикая лошадь, меня не сбросила, а другой удерживала Мэри-Энн, которая обхватила меня обеими руками, будто нашла непотопляемое бревно. В довершение наших несчастий сверху обрушивались потоки ливня, а небо рассекали колючие молнии. Носа шлюпки и то было не разглядеть; скажи я, что волны вздымались футов на двадцать-тридцать в высоту, это было бы домыслом. Харди потом сообщил, что высота волн достигала по меньшей мере сорока футов, но как он определил — ума не приложу. Порой шлюпка зависала на гребне волны, прежде чем ринуться вниз, как с ледяной горы. Когда такое случалось, у нас крутило и разрывало животы, а время от времени волна обрушивалась нам на плечи, заливая шлюпку; мы уже сидели по колено в воде, но наш утлый ковчег все же держался на плаву.

В последнюю минуту перед штормом Харди успел передать пустые жестянки из-под галет Изабелле и Ханне, которые тут же принялись усердно вычерпывать воду. Потом он сорвал крышки с двух анкерков, которые хранил как зеницу ока, словно в них еще оставалась живительная влага, и полковник Марш с мистером Хоффманом, едва удерживая скользкие деревянные бочонки, начали зачерпывать ими воду из шлюпки и выплескивать за борт. Харди нечеловеческим усилием направлял нос лодки в волны, а остальные гребцы как могли содействовали. Океан швырял нашу шлюпку с такой яростью, что опорожнять анкерки за борт удавалось лишь с пятой-шестой попытки, но полковник и Хоффман как заведенные не останавливались ни на секунду, а я невольно подумала: где бы мы все были без пятерки сильных мужчин? А вдруг короткую щепку вытянул бы полковник Марш, или мистер Нильссон, или, чего доброго, сам Харди? Майкл Тернер был глубоким стариком; священник выделялся худобой и немощью, а мистер Синклер при своих накачанных бицепсах не мог перемещаться по шлюпке и даже упираться ногами. Я с содроганием поняла, что такой расклад не мог быть случайным, но совершенно не заметила мановения руки, которая это устроила. Харди ничего не оставлял на волю случая и самолично решил, кого оставить в живых. Я не могла избавиться от мысли, что в шлюпке обитает зло и меня хранит сам дьявол.

Прошло совсем немного времени, и мистер Хоффман упустил анкерок, который тут же исчез в пучине. Без единого слова Харди сунул Хоффману свое весло и сорвал крышку с последнего, третьего бочонка. Не доверяя больше никому, он взялся за дело сам, но я успела заметить, что дождевой воды внутри не было, зато была какая-то маленькая коробочка, мгновенно перекочевавшая в карман Харди. Тогда я не придала этому значения. Подумала только, что Харди как нельзя лучше распределил запасы пресной воды.

На фоне этого кошмара сейчас выделяется только один штрих. Темный день сменился черной ночью. Ливень не знал пощады. Океан сомкнулся с небом. Но шлюпка упрямо вздымалась на гребнях и летела вместе с ними вниз. А я, с тошнотворным чувством падая в бездонную пропасть, каждый раз благодарила Бога и мистера Харди, что нам на головы хотя бы не обрушиваются волны.

Когда я в очередной раз возносила им хвалу, шлюпка содрогнулась от глухого удара и нечленораздельного вопля пассажиров, сидевших вдоль правого борта. Харди на мгновение распрямился, чтобы узнать, в чем дело. «Мы во что-то врезались!» — прокричали ему, а может: «В нас что-то врезалось»; точно не помню, да это и не важно. Нам оставалось только гадать, был это потерянный анкерок, или кусок обшивки «Императрицы Александры», или что-то еще, посланное свыше, чтобы нас уничтожить.

Мало-помалу ветер стал ослабевать, а исполинские волны чуть уменьшились в размерах; только ливень с наступлением ночи не унимался. Мистер Харди втиснул два оставшихся анкерка между бортом и кипой намокших одеял, а тем, кто сидел рядом, приказал направлять в них струйки воды, стекавшие с брезента. Мне бы такое и в голову не пришло, а если бы пришло, то задним числом. Я еще подумала: какой все-таки Харди оптимист; но не исключено, что подобную сметливость проявляет всякое существо, если решило выжить.