Дни седьмой и восьмой
В течение этих двух дней мы не раз слышали звук туманного горна. Его невозможно было спутать ни с чем. Миссис Грант спросила, можно ли предположить, что на другой шлюпке имеется соответствующее приспособление, и Харди ответил:
— Предположить можно что угодно, только, по мне, это пароходный гудок.
Все разволновались, но почти полное отсутствие видимости привело нас в отчаяние. Мы кричали до хрипоты. Молотили по бортам веслами, черпаками — всем, что попадалось под руку, но к полудню гудки прекратились; а когда туман рассеялся и мы не увидели второй шлюпки, ощущение было такое, словно над нами кто-то поднял завесу, за которой скрывалась полная безысходность. Гудки слышал каждый, тут даже сомнений не было — это не огни, которые видел один лишь мистер Престон. После длительных обсуждений — Харди в них не участвовал, он молча измерял угловой размер солнечного диска — мистер Престон заключил, что пассажиров второй шлюпки подобрали, а у нас шансов на избавление не осталось. Но мистер Нильссон возразил:
— Если нам было видно ту шлюпку, значит, и нас из нее видели, — это точно. Спасательное судно не могло уйти из этого района просто так: люди потребовали бы продолжения поисков.
— Вы Блейка не знаете, — пробормотал Харди. — Блейк что угодно может выкинуть.
— Блейк, — повторил мистер Престон. — Это ведь он прибежал из радиорубки. Он помогал спускать нашу шлюпку на воду.
— Он был вторым штурманом на «Императрице Александре», — вклинилась Грета.
— Ага, — кивнул Харди. — Не человек, а мерзкое отродье.
Повернувшись ко мне, мистер Престон спросил:
— Вы ведь знали мистера Блейка, да?
Я такого человека не припоминала.
— Ну, тогда супруг ваш его знал — вы втроем на палубе стояли, я сам видел.
Моим ответом был только непонимающий взгляд; тогда Престон украдкой покосился на Мэри-Энн и проговорил: «Обознался, наверное», но у меня было полное ощущение, что он недоговаривает; оставалось только гадать, какие у него мысли и что наплела ему Мэри-Энн, пересказывая очередную изменчивую байку.
— Почему вы так уверены, что вблизи от нас держалась именно шлюпка Блейка, а не та, к которой мы подходили? — спросил полковник. — Мы ведь ни разу не имели возможности ее разглядеть.
— Это Блейк, зуб даю, — сказал Харди. — Другая шлюпка битком набита, а у него полно свободных мест. Заметьте, он даже не сделал попытки к нам подойти.
— Мы бы сами могли подойти, да вы запретили! — вскричала Ханна.
— Блейк — бешеный пес. Двоих за борт выкинул — или вы не слышали, что бородатый сказал? Капитан теперь ему не помеха: сожрал бы меня и не поперхнулся. Лучше уж держаться подальше.
— То есть безопасней для вас лично, — сказала Ханна.
— Безопасней — оно и есть лучше. Вы на берегу обретаетесь, а я всю жизнь в море хожу. На море опасных типов хватает!
— Включая вас? — осведомилась Ханна, но я склонна была верить, что Харди просто не хотел подвергать опасности нас всех. А Ханна специально распускала слухи, будто Харди заботился лишь о спасении собственной шкуры.
— Мы не знаем, почему Блейк выбрасывал людей за борт, — весьма вероятно, что они представляли угрозу для остальных. Но у него в шлюпке как-никак были свободные места, верно? — Миссис Грант в конце концов озвучила мысль, которая посетила меня — а возможно, не только меня — пару дней назад. — А если его шлюпка действительно дала течь, мы вполне могли помочь ее законопатить, а уж потом пересадили бы туда часть пассажиров. Попытка не пытка. Во всяком случае, мы бы не подвергались такой опасности, как сейчас.
Как и во многих других случаях, предложение миссис Грант было лишено практического смысла: она не потрудилась объяснить, как можно законопатить чужую шлюпку, не имея ни материалов, ни инструментов, и тем не менее мысль о корыстных мотивах мистера Харди мало-помалу начала занимать наши умы. И в самом деле, он ведь обычно выражался без обиняков; почему же мы только сейчас услышали про Блейка? Возможно, Харди все это выдумал, чтобы скрыть собственные просчеты. Возможно, Харди как раз и был сомнительным типом.
Полковник решил вернуть разговор к более насущным делам.
— Готов поспорить, другая шлюпка угодила в тумане под какой-нибудь пароход и затонула, — сказал он. — Если ее пассажиров подняли на борт, то хотя бы один из них должен был упомянуть, без оглядки на Блейка, что мы находимся поблизости.
— Разве на пароходе столкновение со шлюпкой могло остаться незамеченным? Уж вахтенные бы всяко почувствовали удар и бросились выяснять, что это было, — высказалась миссис Маккейн, тогда как миссис Кук, на первых порах едва ли не самая говорливая, впала в какой-то ступор.
Харди не мешал нашим домыслам. Когда его припирали к стенке, он отделывался скупыми «Все может быть» и «Это вряд ли». В конце концов миссис Грант не выдержала:
— Мы все ждем, что спасение придет неведомо откуда. А нужно разработать определенный план действий и рассчитывать только на себя.
Тут я даже на миг повеселела. Оставалось только удивляться, почему до сих пор никому не пришло в голову такое простое и очевидное решение. Какой смысл упрямо держаться вблизи места катастрофы, если здесь нас определенно никто не искал?
— Правильно! — воскликнула я, и остальные подхватили:
— На Бога надейся, а сам не плошай!
Я привыкла руководствоваться этим принципом; возможно, его приверженцы выглядят самонадеянными скептиками, но другие, которые его не приемлют, всегда казались мне беспомощными иждивенцами. Когда солнце впервые выглянуло из тумана, я ему не обрадовалась, потому что ночная темнота и плохая видимость давали мне убежище, а эти прозрачные дни, открывавшие нам бесконечную даль, за которой мир изгибался и уходил в никуда, только угнетали своей пустотой. Но теперь все изменилось: у нас возник план, и горизонт указывал нам путь — к западу!
«На Бога надейся, а сам не плошай», — повторяла я про себя — в точности с тем же выражением, с каким сказала это Фелисити Клоуз, когда заявилась ко мне домой. Она проследила за Генри, чтобы выяснить, где я живу. Одета она была прелестно, вела себя сдержанно; пожалуй, я могла бы с ней подружиться, не будь мы соперницами. Я дала ей понять, что мы с нею — девушки вполне здравомыслящие и должны рассуждать здраво, но говорила в основном она, а я только слушала. Среди прочего она сказала, что Генри воспитан в традициях, которые мне при всем желании не постичь; в скором будущем он одумается и горько пожалеет, что оказался их недостоин. И еще она сказала: «Такие эскапады совершенно не в характере Генри. Он попросту не способен к безрассудству и пылким страстям»; можно было подумать, мы говорим о разных людях. Фелисити высказалась и ушла; мне даже стало ее жаль, но в то же время я понимала, что смогла освободить Генри от гнета традиций и эмоциональных запретов, а чопорная Фелисити потерпела в этих вопросах полное фиаско. Если прежде меня и посещало смутное чувство вины, то после ее ухода оно развеялось.
Миссис Грант постоянно была начеку. Вся в черном, она туго стягивала волосы на затылке, и ни волны, ни ветер не могли растрепать ей прическу. Ее сосредоточенный взгляд не уставал от пустоты. Она обгорела на солнце. Потом кожа облупилась, лицо покрыл густой загар; а она все вглядывалась в бесконечность. Появись на горизонте какой-нибудь пароход, я бы решила, что он изменил курс под воздействием ее магнетизма и воли. Люди к ней тянулись: когда она выполняла свои рутинные обязанности, каждый норовил оказаться с нею рядом или тронуть за плечо. Я могла их понять, но сама черпала силы только у Харди.
Харди по-прежнему требовал, чтобы мы оставались в квадрате кораблекрушения: отсюда в свое время был послан сигнал SOS, отсюда мы слышали пароходный гудок, но миссис Грант яростно заспорила, и к полудню, когда вновь поднялся ветер, Харди взялся изготовить парус из брезентового чехла, прикрепив его к двум веслам узкими полосками, отрезанными ножом от одеяла. Потом он срезал спасательный трос, закрепленный по периметру шлюпки, и сделал из него шкоты для растягивания паруса в зависимости от силы и направления ветра. В отверстие для мачты он вставил длинное весло и наметил курс, который, видимо, считал единственно правильным. Для всех остальных горизонт со всех сторон был совершенно одинаков. И все-таки меня обнадеживало, что у мистера Харди, судя по всему, появился четкий план. Он ни минуты не сидел сложа руки; если миссис Грант являла собой картину безмолвной силы, то Харди воплощал бурную деятельность.
Гребцы вынули весла из уключин; прошло совсем немного времени, и мы стали набирать ход, втайне надеясь вот-вот увидеть американский берег. При помощи длинного, смахивающего на обыкновенную палку румпеля, прикрепленного к рулю, Харди старался разворачивать шлюпку по ветру, отчего в левый борт беспрестанно били воздушные потоки, а морские брызги впивались в нас как иголки. Парус так и норовил опрокинуть шлюпку, и нам приходилось все время пересаживаться, чтобы выровнять крен. Мы ни на минуту не расслаблялись; нас даже охватил какой-то мрачный азарт, когда мы всеми силами стремились удержать борт над водой, чтобы не перевернуться.
Ребекка, которая так и не оправилась после того несчастного случая, озиралась помутневшим взглядом. В какой-то миг, задержав глаза на мистере Харди, она закричала:
— Папа! Папа! Щенок выбежал на дорогу!
Миссис Грант бросилась ее успокаивать, а Ханна приговаривала:
— Никакого щенка тут нет, Ребекка. Тебе мерещится прошлое.
От этого Ребекка только разозлилась и еще больше загоревала. У нее потекли слезы. Она всхлипывала:
— Ты его всегда терпеть не мог, признайся. Только ради мамы купил его для Ганса.
Хотя эти речи были обращены непосредственно к Харди, он не отвечал и по-прежнему занимался сразу несколькими делами, которые сам для себя придумал, не советуясь с нами. В конце концов миссис Грант выхватила из своей холщовой сумки лоскут ткани, скомкала и сунула Ребекке в ладонь со словами:
— Ему ничто больше не угрожает, миленькая. Щеночек твой в безопасности.
Ребекка съежилась, начала раскачиваться вперед-назад и до вечера гладила воображаемого щенка.
Ветер крепчал, и наша скорость возросла. В воздухе мелькали черпаки, но уровень воды в шлюпке стремительно поднимался; мне даже показалось, что мы получили пробоину. Заступив на дежурство, я внимательно осмотрела дно у себя под ногами. В какой-то миг вокруг моих щиколоток закружилась воронка. Я будто очнулась от глубокого сна. Не знаю, долго ли я просидела, глядя в никуда, но «пробуждение» принесло с собой неодолимую телесную слабость; зрение утратило остроту, а слух выхватывал лишь беспорядочные обрывки чьих-то разговоров. Например, я отчетливо слышала голос Ханны: «У Харди вышел конфликт с этим штурманом, с Блейком. Иначе мы бы уже спаслись», а из ответа миссис Грант уловила лишь конец: «…не ходил под парусом… тянет время».
Когда Харди спустил парус со словами «Ветер слишком сильный» и еще «Воды много набралось, парус такую тяжесть не потянет», после чего сам взялся за черпак, даже миссис Грант не стала спорить, потому что шлюпка сразу выровнялась и потоки хлеставшей через борт воды сменились нечастыми россыпями брызг. И очень вовремя, так как вода уже доставала мне до середины голени. Я удвоила свои усилия, но черпак не слушался: слабость, туманившая ум, связала меня по рукам и ногам. Тогда-то Харди и выговорил — как мне показалось, очень тихо, но, поскольку его услышали все, он, вероятнее всего, повысил голос, чтобы перекричать ветер и хлопанье мокрого брезента, разостланного для просушки на баке: «Если не избавимся от балласта, все пойдем на корм рыбам».
Сомневаться в его правоте не приходилось. Обведя глазами кипу намокших одеял, анкерки и жестяные банки, которые Харди прятал под сиденьем, а помимо этого, жалкое подобие личных вещей, засунутых под скамьи или плавающих в рассоле, — разбухшую холщовую сумку, на которой сейчас стояли изящные ступни миссис Грант, сейф-пакет полковника, плюшевого мишку малыша Чарли, — я подумала: «Без этого можно обойтись»; мне даже не пришло в голову, что еда, питье и одеяла — это залог нашего выживания, а все остальное тянуло в общей сложности килограммов на восемь, не более: вряд ли такой груз мог склонить чашу весов в сторону спасения или смерти.
Другие раньше меня поняли намек Харди: волна ужаса отрезвила людей не хуже холодного душа, который все чаще обрушивался нам на головы. По шлюпке прокатился тихий ропот. Моя нога соприкоснулась с ногой священника, который повернулся на скамье, чтобы оглядеть, как он выражался, свою паству; мне словно передался разряд электрического тока, и только теперь до меня дошло, что мистер Харди вызывает добровольцев.
— Вот и покажите пример! — желчно бросила Ханна, как будто водную стихию обязан был остановить не кто иной, как Харди.
— Шлюпка перегружена и не может идти под парусом. Откачивать воду мы не успеваем. Ветер покамест умеренный. Но если начнет штормить, нас и без паруса опрокинет в единый миг.
Все взгляды устремились в море. Поскольку на протяжении своего часового дежурства я не распрямляла спины, разговоры о поднимающейся воде связывались в моем воспаленном сознании только с откачкой. На дне шлюпки собралась полупрозрачная зеленоватая лужа глубиной сантиметров в тридцать, сквозь которую проглядывала намокшая кожаная обувь всевозможных фасонов. Только теперь я поняла свою ошибку. Речь шла совсем о другой воде: об иссиня-черной толще, которая горбилась нескончаемыми китовыми спинами. Они то поднимали нашу шлюпку, то опускали ее в глубокие впадины.
Над нами ветер гнал тучи. Священник закрыл глаза, сцепил руки под подбородком и зашептал: «Идя долиною смертной тени, да не убоюсь я зла». Меня затрясло; впервые после кораблекрушения мною овладел страх. Мы были обречены. Это я знала наверняка или почти наверняка, но все еще полагалась на Харди, который маячил на корме, смотрел на нас в упор и терпеливо ждал, когда мы осмыслим свое положение и откликнемся на его слова.
Первым заговорил священник, но он только тянул время:
— Что вы хотите сказать? Объясните, чтобы все поняли. Мы, несомненно, примем разумное решение, если только будем знать, что нас ждет.
— А то вы не знаете, — буркнул Харди. — Если завтра погода не утихнет, нас попросту зальет. Когда вода поднимется вот до такой высоты, мы затонем в одну минуту. — Он постучал по деревянной обшивке на ладонь выше уровня скопившейся в шлюпке воды.
Конечно, он нас пугал, но я верила всему, что говорил Харди.
Перечитываю написанное — и понимаю, что в моем изложении это звучит так, будто у нас шла размеренная беседа за чашечкой чая с печеньем, тогда как на самом деле в шлюпке поднялся невообразимый гвалт: люди перекрикивали ветер и удары волн. Все заговорили разом. Слова тут же уносило ветром, и смысл их оставался неясным.
— Это при условии, что к нам не придет помощь, — мрачно сказал священник. — Вы же сами говорили, что нас найдут.
— Допустим, говорил, но ведь не нашли еще, правда же? — Харди напомнил нам о туманном горне. — У меня сомнений нету: гудки подавал огромный пароход. Если он и впрямь столкнулся со шлюпкой, на капитанском мостике ничего не заметили: это все равно как мы бы наскочили на прутик или на спичку. А если каким-то чудом людей спасли с той шлюпки, а потом стали искать нас, то, как видите, не нашли — это факт.
В шлюпке наступило молчание, за которым последовал гневный ропот. Обманутые надежды стиснули мне сердце. Больше всего меня раздосадовало, что нас водили за нос, хотя какая-то часть моего сознания подсказывала: Харди потому и согласился поднять парус, что его расчеты дали трещину, а то и провалились. В эту минуту меня переполняла ненависть к Харди, но и любовь тоже, — так или иначе, без него я уже не могла и хотела, чтобы он это знал. Чтобы его поддержать или хотя бы привлечь его внимание, я выкрикнула:
— Не надо винить мистера Харди за то, что он открыл нам правду!
И тут, к моему облегчению, ропот в шлюпке утих.
Даже сейчас могу с уверенностью сказать, что Харди бросил на меня одобрительный взгляд, и я на миг возликовала, но тут же совсем упала духом. Встретившись глазами с нашим бедным священником, я почувствовала, как у меня в груди распускается алый цветок надежды.
— Посох Твой и опора Твоя — они успокоят меня, — выговорила я, и наградой мне стала слабая улыбка не только священника, но и миссис Кук, которая, ненадолго выйдя из транса, потянулась ко мне и погладила по руке.
Харди сказал:
— Даже если ветер утихнет прямо сейчас и мы сумеем вычерпать воду, рыбы у нас остается всего ничего, а воды — по капле на брата. Без воды нам и шести дней не протянуть.
— Шесть дней! За шесть дней много чего может случиться! — почти с горячностью отозвался священник. — Да и то сказать: Сотворение мира заняло шесть дней!
— Я к чему речь веду: вы пораскиньте мозгами! — прокричал Харди и объявил пересмену: мистеру Нильссону велел стать у руля и направлять шлюпку носом против ветра, а сам принялся лихорадочно черпать со дна безропотную зеленую воду и отправлять ее за борт, к разбушевавшимся волнам.
Пересмена объявлялась еще семь раз. Прошло семь часов: я остро ощущала каждую секунду, каждую пощечину ветра, каждый бесконечный миг ужаса, каждую мельчайшую подробность той отчаянной сцены, но впоследствии мне стало казаться, что эти часы уместились в одно биение сердца. Волны чередой разбивались о форштевень, сводя на нет наши многочасовые труды, но Харди не отступал и отказывался передавать черпак в менее способные руки.
Меня охватила полнейшая апатия, неизбывная покорность — я уже готова была принять все, что пошлет судьба. Не знаю, чем это объяснить: то ли тем, что я доверила свою жизнь мистеру Харди, то ли тем, что готовилась умереть вместе с ним. Будь что будет, думала я; но другие не собирались сдаваться. Миссис Грант пробралась в середину шлюпки и прочла нам целую лекцию о человеческой воле, а священник так вдохновился, что напомнил нам о воле Божьей, и даже хрупкая Мэри-Энн на некоторое время перестала ныть и успела сурово отчитать безбожника мистера Хоффмана, не понимавшего, что вера сейчас важнее всего.
Вечером я уснула, хотя совершенно не надеялась, что такое будет возможно. Через считаные, как мне показалось, минуты меня растолкала Мэри-Энн, которая тряслась как осиновый лист.
— Ребекка… — выдавила она.
Я подняла голову и увидела, как одна из итальянок убирает с лица Ребекки спутанные пряди волос; мое внимание не сразу привлекли закатившиеся глаза и разинутый рот.
Священник прочел над ней молитву, а полковник передал ставший ненужным спасательный жилет одной из двух сестер. Затем полковник с мистером Харди подняли Ребекку и предали ее воде. С трудом просушенное женщинами платье крыльями билось вокруг тела, пару минут удерживая его на плаву. Потом Ребекку поглотили волны, и вместе с ней ушла моя последняя надежда.