Глава двадцать первая
Элспет

Где-то между Эдинбургом и Лондоном

22 сентября 1916 года

О Сью!

Как же трудно оказалось сесть на обратный поезд в этот раз. Не то чтобы раньше было легко расставаться, но особенно трудно сейчас — ведь теперь я знаю, что значит быть разлученным с тобой. В прошлый раз, когда мы попрощались и я вошел в вагон поезда, что отвез меня к кораблю для переправы через канал, мои мысли были полны тобой, но в то же время были полны предвкушения и неопределенности. Теперь же я сижу и смотрю на сельскую Англию, проносящуюся за окном, и могу думать только о том, что каждая живая изгородь и зеленое аккуратное поле, которые минует наш поезд, — это еще одна изгородь и еще одно поле, разделяющие нас.

Я собираюсь отправить это письмо еще в Англии, так как здесь могу писать более свободно, не думая о бдительных глазах цензоров. Не смог сказать тебе это при встрече, но понемногу я начинаю уставать от Полевой службы. На последнем посту возле Шато-де-Биймон мы работали без передышки и страшно вымотались, но, по крайней мере, я чувствовал, что принимаю участие в войне — в большей степени, чем на некоторых других постах. В основном же мы или передислоцируемся, или отдыхаем.

Мы слышим снаряды, иногда видим их, когда они падают на дороги, но это максимум, что достается на нашу долю от сражения. Словно переживаем войну из вторых рук, через рассказы раненых. Иногда мне кажется, что мы собрались у кинотеатра и пытаемся сообразить, о чем фильм, по тем фрагментам, которые видим, когда из зала выходит кто-то из зрителей.

В тот раз, когда я взбежал на насыпь, чтобы помочь раненому санитару, прямо на глазах у фрицев, под прицелом их орудий, я ощутил, как по моему телу побежали знакомые токи опасности и восторга. Почувствовал себя по-настоящему живым, будто снова взбирался на стену с мешком белок. Я действительно что-то делал, а не ждал вдалеке, наблюдая, как другие делают это. Знала бы ты, как трудно мне было возвращаться к нашей обычной работе после выписки из госпиталя.

Понимаешь, почему я не смог сказать тебе это лично? Ты обхватила бы меня своими неожиданно сильными руками и не отпустила бы. Нет, я бы не стал горевать, оказавшись пленником у такого захватчика, как ты, но, как я тебе уже говорил, я обязан закончить свой год. Должен совершить хоть что-то в жизни. Если я не выдержу один короткий год, тогда что я вообще могу выдержать? Тебе ведь не нужен мужчина, который ничего не может довести до конца.

Кстати, о будущем. Как здорово, что ты сняла в Эдинбурге квартиру! Только на неделю, но все равно. Ты понимала, как приятно мне там будет пожить. Для парня, который хранит свои вещи в фургоне, увидеть занавески на окнах — это же словно прийти домой.

Я до сих пор испытываю усталость, но уставать от избытка любви мне нравится гораздо больше, чем уставать от избытка работы. Я не хотел тратить на сон ни минуты нашего с тобой времени. Для этого отлично подойдет обратное путешествие на поезде в Лондон.

Несмотря на отсутствие сил, я все же чувствую себя заново родившимся. Чистый, хорошо накормленный, в отстиранной и заштопанной одежде, в новом теплом пальто. Тело и душа удовлетворены. Ты смеялась над моей жадностью, но мне нужно было насытиться «удовлетворением» про запас! Я так долго обходился без этого, что хотел накопить как можно больше воспоминаний впрок, чтобы потом, по мере надобности, доставать их по очереди из памяти и наслаждаться ими вновь и вновь.

Даже тот небольшой инцидент не омрачил моего настроения. Знаю, ты расстроилась, Сью, но ведь ты ничего дурного не сделала. Ему не следовало говорить то, что он сказал, к тому же я уверен, что на самом деле за его словами ничего не стояло. Надеюсь, ты уже оставила все это в прошлом.

Думаю, что на этой ноте я пока закончу писать, чтобы закрыть глаза и посмаковать одно из вышеупомянутых воспоминаний. Как ты полагаешь, с чего мне начать? Может, с того, что было в ванне?

Где-то между Эдинбургом и Скаем

22 сентября 1916 года

Дэйви!

Это невыносимо! У меня нет ничего, кроме этих редких дней с тобой! И при этом я не могу отдаться им полностью, потому что слышу, как тикает, уходя, время, остающееся до твоего отъезда. Тикает так же громко, как тот проклятый будильник в нашем парижском отеле.

И к тому же часть нашего бесценного свидания испортил мой родной брат. Он приводит меня в бешенство! Финли не в себе еще со времени увольнения из армии, но потом добавились проблемы с Кейт и гибель Йэна. Ни в чем этом нет моей вины, тем не менее он все валит на меня. Я убеждаю себя, что все это только слова, сказанные в гневе, вот я приеду домой, и мы вместе пойдем на берег искать камни — как раньше. Но как он плюнул мне под ноги, словно я ничтожество, как посмотрел на меня, когда уходил! Боюсь, в тот момент разбилось что-то важное, и я понятия не имею, как склеить осколки. Я вообще не слишком сильна в починке. Но, по крайней мере, мне известно, что делать с тобой.

Дэйви, если бы ты знал, сколько добра ты делаешь даже вдалеке от фронта! И ты пожертвовал ради этого дела месяцами нашего с тобой времени. Если бы ты понимал все величие твоего поступка и то, как важен твой вклад, — не переживал бы, что тебе якобы следует делать больше. Ты бы не завидовал тем, кто сидит в окопах.

Не представляешь, как я рада, что ты далеко от опасной зоны. Я счастлива, что ты целым и невредимым доживешь до следующего свидания в Эдинбурге.

В ту первую ночь после твоего прибытия я лежала рядом с тобой и не спала, потому что не могла наглядеться: на то, как подрагивают твои ресницы, на то, как ты вдыхаешь и выдыхаешь. Я положила руку на твою обнаженную грудь, просто чтобы почувствовать твое сердцебиение и осознать, что ты рядом. И, Дэйви, как страстно я в ту ночь благодарила Бога за то, что он снова привел тебя ко мне. Я бы не вынесла, если бы потеряла и тебя.

Я уже видела в тебе растущие сомнения — по тому, как ты уклонялся от расспросов о вашей группе. По тому, как ты пожал плечами, когда я сказала, что нам повезло, раз мы сумели встретиться. И поэтому я не могу не злиться на Финли — ведь он усугубил твои сомнения, внушил тебе, будто находиться здесь, со мной — плохо.

Потому что, Дэйви, на земле нет более важного места для тебя. Ты мое дыхание, мой свет, ты тот, к кому летит мое сердце. Ты говорил, будто боишься стереть то, что у меня было с Йэном. Не хочешь соревноваться с памятью. Не желаешь быть мужчиной в меньшей степени, чем был он. Но, Дэйви, его нет. И я не сижу дома, горюя по нему. Всю неделю я была рядом с тобой.

Улица Ренуар, 21, Париж, Франция

25 сентября 1916 года

Сью!

Я вернулся в Париж, и кого, как ты думаешь, я тут встретил? Плиния, Харри, Козырька, Прыща и еще нескольких ребят! Они все разбили лагерь в штабе на улице Ренуар, а прибыли лишь вчера.

Только я начал думать, что в Полевой службе становится скучновато, как возник интересный вариант. Французы просят, чтобы небольшая часть наших ребят отправилась в _- рядом с _-. Судя по их словам, в том районе санитарам стало слишком рискованно транспортировать раненых на носилках до безопасного места. Поскольку фрицы заняли близлежащий холм, дорога к посту легко просматривается и простреливается. Поэтому они хотят, чтобы от поста до самых окопов ездило несколько быстрых фургонов «скорой помощи». Этот маршрут пролегает куда ближе к фронту, чем любой другой наш маршрут до сих пор. И работать придется по ночам.

Вместо того чтобы посылать туда всю «Группу Один», создается совершенно новое подразделение, командовать которым назначили нашего старого доброго Плиния. Ему велено подыскать новых рекрутов, а Плиний упрямо стоит на том, чтобы в его отряде были только самые ловкие и надежные ветераны из всех. Сейчас он хочет набрать несколько парней из «Группы Один», а недостающих водителей пришлют либо из других групп, либо дадут кого-то из новичков. Мы все наслышаны о том районе и знаем, что работать там непросто. Нужно быть быстрым и сообразительным.

Поскольку твой преданный слуга и быстр, и сообразителен (и, полагаю, достаточно безрассуден), Плиний пригласил в свой отряд и меня! Ты можешь в это поверить? Это же не только именно то, чего мне не хватало, но еще и все мои приятели с Харри во главе окажутся вместе со мной. Думаю, будет здорово!

Должно быть, французы планируют большой рывок, так как готовят много фургонов «скорой помощи». Мы ждем, когда прибудет оставшаяся часть отряда и доставят наши новенькие тарантасы. А пока отдыхаем и набираемся сил.

Напишу еще попозже!

Улица Ренуар, 21, Париж, Франция

27 сентября 1916 года

Только получил твое письмо, что ты написала в поезде. Не волнуйся из-за брата — фингалы мне ставили и раньше. Он просто хочет тебя защитить. Ты ведь его единственная сестра. Я понимаю. Любой брат потерял бы над собой контроль, узнав, что его сестра встречается с американцем! Не забывай, мы тут все преступники и ковбои. Надеюсь, вы с ним помирились после твоего возвращения на Скай. Уверен, что помирились. Братья и сестры не могут долго сердиться друг на друга. Тем более если это Финли и ты.

И, Сью, хоть я и вправду был разочарован, верь, что не в тебе. Да, Полевая госпитальная служба мне поднадоела, как и мое бездействие вдали от фронта. Да, это наше свидание отличалось от предыдущих из-за того, что не стало Йэна. Большинство твоих писем в последнее время было посвящено ему. Что абсолютно естественно. Забавно: в этой поездке я сильнее ощущал его присутствие рядом с нами, чем когда-либо раньше.

Поверь, все разочарования были забыты в тот миг, когда моя голова очутилась у тебя на коленях. Я говорил, что, увидев твое имя на двери квартиры, почувствовал, будто вернулся домой. И, Сью, для меня это было более чем достаточно. Знать, что здесь, во Франции, я делаю нечто стоящее и что ты ждешь меня в Шотландии, — это все, что мне нужно.

Что ж, после всех треволнений насчет новых рекрутов нам прислали лучших из лучших. Например, Рекс Редман — каскадер-велосипедист, Лео Николс — пилот высшего класса. Он раньше летал в эскадрилье «Лафайет». А лично мне больше всех нравится автогонщик Рой Янссон. Я видел, как он ездит на гонках в Чикаго. Представляешь, Янссон разгоняется до ста миль в час!

К нам потекли понемногу водители из других групп. Любой, кто сделал себе имя в своем подразделении, получает рекомендацию для зачисления в наш отряд, который неофициально зовется «Парни Плинстона». Нам обещают самые горячие точки.

Мы выдвигаемся завтра или послезавтра, поэтому не знаю, когда смогу написать снова. У Харри стопка писем, чтобы отправить Минне, попробую подсунуть туда и свой конвертик.

4 октября 1916 года

О Сью! Я рожден для этого! Ты не представляешь, какой я испытываю восторг. Да, я тружусь больше, чем когда-либо, и в конце дня устаю как собака, и да, я понимаю, что моя работа — детская забава по сравнению с тем, что совершают парни на огневых рубежах, но это именно то, что мне нужно.

Мы делаем рейсы только к двум постам, к обоим можно подъехать по одной-единственной дороге, прямой, как стрела, и почти такой же узкой. Укрытий фактически никаких на всем ее протяжении, и фрицы недавно заняли позицию, с которой им проще простого подстрелить любого, кого они там заметят. Раньше носилки таскали по этому маршруту вручную, и фрицы успели подбить немало санитаров, прежде чем французское командование сообразило, что делать.

Получив вызов, мы стартуем в направлении поста. На дороге есть древний сарайчик, который стоит примерно там, где проходит граница между зоной обстрела и относительно безопасной зоной. При приближении к этому сараю наступает момент, когда надо выбросить все страхи в окно и раскочегарить драндулет по максимуму.

Мы не можем думать, пока едем по этому коридору смерти, не можем сосредотачиваться, не можем рассуждать. Мы просто смотрим на земляную насыпь перед крайней траншеей, которая означает конец коридора, и забываем про все остальное. Чтобы проехать по этому участку, требуется всего двадцать шесть секунд, но воспринимаются они как двадцать шесть минут, и поэтому мы придумали отсчитывать их вслух. Вчера я уложился в двадцать пять.

Бог мой! Да разве Козырек будет счастлив, торгуя машинами, когда все это останется позади? А сможет ли Харри довольствоваться преподаванием ноющим юнцам? Не знаю, как любой из нас согласится делать что-либо иное, не дающее этого чувства непобедимости.

Остров Скай

4 октября 1916 года

Дэйви!

Мой брат пропал.

Когда он ушел от меня в Эдинбурге, он ушел от всей семьи. Финли даже не послал телеграмму махэр, чтобы попрощаться. Она не встает с постели уже несколько дней.

Да, он всегда смотрел куда-то за горизонт, и полагаю, в глубине души мы все догадывались, что это случится. А после его увольнения из армии этот момент ощутимо приблизился. Я-то точно знала, что однажды он уйдет. Махэр сказала, что брат оставался на Скае только из-за меня. Когда вырос и понял, что я ни за что в жизни не ступлю на паром, то запрятал свои желания в дальний угол души и стал ходить в море вместе с па. Если я не могу уехать, то и он останется.

Но теперь он уехал! Не оглянувшись ни разу, Финли уплыл.

Мне бы радоваться, что он сбежал от рыболовства и фермерства, к которым у него никогда не лежала душа, а я не могу остановить слезы. После стольких лет ожидания он сделал это без меня. И что хуже — назло мне.

Я написала Финли письмо, хоть у меня нет адреса, куда я могла бы его отправить. Я попросила у него прощения, но сказала, что он не прав, что «мой американец», как он называет тебя, дал мне обещание. Мой американец не забудет обо мне, пока я сижу тут, на острове. Он не уплывет обратно в Америку, не махнув на прощание рукой. «Я с тобой», — сказал он мне однажды. И он со мной. Со мной, что бы ни случилось. А через месяц его контракт закончится, и он приедет сюда и увезет меня прочь.

Дэйви, ты обещал мне Рождество. Знаю, ты не уйдешь, как мой брат. Пожалуйста.

Франция

18 октября 1916 года

Сью!

Мне тяжело это говорить, но я не уверен, что к Рождеству буду дома. Знаю, ты уже, должно быть, отшвырнула прочь это письмо, но когда снова возьмешь его в руки, дочитай до конца.

Я не был счастлив, когда говорил тебе, что собираюсь продлить контракт только до декабря. Романтический ореол всего этого, восторг, который я, доброволец, испытывал прошлой осенью, постепенно угасал. Я почти ничего не делал, только сидел за линией фронта и ждал, когда нас перебросят в следующий сектор. Мне хотелось только бесконечно отдыхать вместе с тобой.

Но теперь, в новом отряде, я чувствую себя таким живым. Тебе, наверное, не представить, насколько живым! Сью, впервые в жизни мои действия что-то значат.

Если помнишь, у меня не получилось стать хорошим студентом? И учитель из меня не вышел. Черт, я даже как сын не преуспел. Мой отец до сих пор считает меня неудачником. Но теперь, благодаря тому лихачеству, которое в детстве не приносило мне ничего, кроме неприятностей, я добиваюсь успеха. Ребята, которые иначе не выжили бы, выживают — в кузове моего драндулета. Моего.

Поэтому ты поймешь, что теперь я не могу уехать. Не сейчас, когда я только начал. Разве ты не видишь, Сью? Неужели ты захочешь, чтобы я уехал отсюда, когда я здесь так нужен?

Остров Скай

1 ноября 1916 года

«Неужели ты захочешь, чтобы я уехал отсюда, когда я здесь так нужен?» Да, да, захочу, даже если ты станешь там еще нужнее. Дэйви, я беременна. Так что прекращай всю эту ерунду и приезжай домой.

Франция

12 ноября 1916 года

Разве так сообщают мужчине подобную новость? Этого вообще не должно было случиться. Я именно по этой причине привез с собой «французские конверты».

Мы не готовы принимать сейчас такие решения. Семья, Сью? Ты все еще скорбишь, я — «играю в войну». Нас разделяют семь сотен миль. И посмотри, как вел себя твой брат в Эдинбурге. Я заслужил каждый его удар. В коне концов, я тот самый американец, который встал между тобой и твоим мужем. Я тот, кто вызвал твою размолвку с братом. Вряд ли твоя семья будет рада мне после всего этого.

Остров Скай

29 ноября 1916 года

Тогда приезжай и забери меня отсюда! Умчи в Америку, где нет ни войны, ни недовольных братьев. Соседи уже начинают шептаться, и, Дэйви, я просто хочу уехать с тобой и начать наконец то будущее, о котором мы столько говорили.

Да, это огромный шаг. Такой, что не укладывается в голове. И даже немного пугает. Но неужели мысль о будущем отцовстве пугает тебя больше, чем езда по «коридору смерти» каждый день?

Меня это тоже приводит в смятение. Я только что разбила свою семью, разве можно такому человеку растить детей? Может, правильно я говорила раньше: не следует мне быть матерью. Вряд ли я справлюсь.

Дэйви, мне нужно, чтобы ты был сильным. Твоей храбрости должно хватить на нас обоих. Пожалуйста, приезжай и забери меня. Когда я с тобой, то чувствую себя непобедимой.

Сейчас я устала. И не хочу об этом спорить. Это факт, и тут не из-за чего ругаться. Посреди ужасной войны, посреди смертей мы сотворили жизнь. Ребенок — это тоже приключение. И помни: я готова на любые приключения, если ты рядом.

3 декабря 1916 года

Дорогая Элспет!

Мне трудно писать Вам. Дэйв когда-то дал мне этот конверт и попросил отправить его по почте, если что-нибудь случится.

Четыре ночи назад мы поехали по вызову забирать раненых. Когда мы прибыли на место, то увидели, что в наши окопы попал снаряд. Врачи, санитары, раненые — разметало всех. Один офицер пытался навести хоть какой-то порядок и руководил теми, кто стал подходить от окопов первой линии.

Имея медицинское образование, я начал осматривать поступающих раненых, выискивая тех, кого есть надежда довезти хотя бы до перевязочного пункта. Те санитары, что могли ходить, сбрасывали рядом со мной свою ношу и уходили обратно за все новыми и новыми ранеными. Дэйв, безрассудный как всегда, прыгнул в траншею и принялся помогать санитарам. Он сделал несколько рейсов, не обращая внимания на мои крики, а потом пропал.

Он не должен был находиться в первой линии окопов, но Вы его знаете. Он понятия не имеет о благоразумии. Хотя Дэйв делал то, что должно быть сделано.

Четыре дня я сомневался, посылать ли Вам это письмо. Я все надеялся, что он вот-вот прихромает с ничейной полосы с невероятной историей об очередном чудесном спасении. Этого не случилось.

Я мало чем могу помочь Вам отсюда, но прошу Вас, пишите Минне, если вдруг что-нибудь понадобится. Я знаю о Вашей ситуации. Дэйв рассказал мне обо всем в ту ночь, когда мы мчались к посту. Да, он был потрясен и напуган. Но все-таки верил в лучшее. И был весьма счастлив.

Итак, выполняю последнее желание своего лучшего друга.

Сью, моя любимая сладкая девочка!

Предполагается, что это письмо ты никогда не прочитаешь. Если же оно пришло тебе — значит больше я ничего не напишу.

Сейчас за окном май, и я только что вернулся в часть после нашего свидания в Париже. Здесь меня ждала стопка твоих писем, одно отчаяннее другого. Прочитав их, я стал понимать, как сильно ты боялась и переживала за меня, как мучилась от неизвестности. Я не хочу, чтобы тебе пришлось пройти через такое еще раз, поэтому делаю то, что нам обоим удается лучше всего: пишу тебе письмо.

Не знаю, когда ты это читаешь. Может, месяц спустя, а может, через полгода или год. Надеюсь, что никогда. Какой мир сейчас тебя окружает? Не знаю, о чем мы напишем друг другу в промежутке между маем и тем днем, когда это письмо найдет тебя. Не знаю, не заведешь ли ты к тому времени другого симпатичного американца, который водит фургон «скорой помощи». С определенностью могу лишь сказать, что я не нашел и никогда не найду другую Сью. Ты — причина тому, что я хмурюсь рассвету и улыбаюсь закату. Хмурюсь, потому что мне предстоит еще один день без тебя. Улыбаюсь, потому что наша разлука сократилась на день.

В одном из своих писем ты сказала, что не считаешь себя достаточно сильной. Вот твои слова: «Я не выдержу, если не буду знать, что ты есть где-то в мире». Но ты сильная, Сью. Посмотри на себя — ты пересекла ради меня Ла-Манш! Когда я вспоминаю все, что ты сделала для меня, то мне хочется быть более сильным мужчиной для тебя.

Да, ты бы хотела, чтобы я вообще не ввязывался в эту войну, если бы я добрался до Лондона, но не вышел бы из вагона, а ехал бы дальше до самого Ская и больше никогда бы не покидал тебя. Но я должен был это сделать. Невозможно приехать к тебе жалким неудачником. Я должен был доказать, что представляю что-то из себя. Ты всегда называла меня мальчиком. Мне нужно вырасти и стать мужчиной.

Я знаю тебя, милая. Вот прямо сейчас, прочитав эти строки, ты сердито трясешь головой и говоришь: «Не называй себя неудачником! Ты же сумел влюбить меня в себя! Я — твое достижение». Ты — мое достижение, Сью. И я знаю это. Уж не представляю, что я сделал хорошего в своей жизни, но должно быть, сумел совершить нечто достойное, чтобы заслужить тебя, мою жемчужину.

Жалею, что так и не сказал тебе этого. Я хочу быть первым, что увидят твои сонные глаза по утру. Хочу наблюдать, как ты умываешься и натягиваешь чулки. Хочу готовить тебе завтрак и поцелуем снимать яичную крошку из уголка твоих губ. Хочу устроиться у окна и держать тебя на коленях, пока ты пишешь, читаешь, говоришь, дышишь. Хочу согревать твои босые ноги между своими коленями в постели. Хочу засыпать, чувствуя, как твои волосы щекочут мой подбородок.

Я бы переехал на Скай и вынес бы неодобрение твоих соседей и родни, если бы ты этого хотела. Или скрылся бы в дальнем уголке Сибири, если бы ты этого хотела. Однако теперь я в таком месте, которое не выбрал бы ни один из нас.

Как-то раз ты сказала, будто слишком банально говорить, что ты можешь любить кого-то всегда. Есть ли слово, которое означает «дольше, чем всегда»? Вот так долго я буду любить тебя.

Теперь, всегда и потом. Я люблю тебя.