2
Парень, который водился с проститутками

Чтобы заполнить пробел в нашем общем знании друг друга, я пошел в библиотеку и набрал Ваше имя в «Гугле».

Посетителям библиотеки разрешается искать в интернете все, что угодно, кроме порнографии. Я знаю это, потому что однажды видел, как одного мужчину с седыми дредами, из-за которых его голова была похожа на сухое пыльное растение, выгнали из библиотеки за то, что он смотрел в интернете порнографию. Он сидел рядом со мной и все время потирал пах сквозь грязные, невероятно мешковатые джинсы. На экране две обнаженные женщины, стоя на четвереньках, как собаки, лизали друг у друга анус. Они все время стонали «о-о-о-йе-е-е-е!» или «м-м-м-м-о-о-о-йе-е-е-е!». Помню, я не мог удержаться от смеха. Смешно было не потому, что этого типа выгнали, а потому, что женщины вели себя как собаки.

(Неужели людям действительно нравится смотреть на женщин, которые так себя ведут? Верится с трудом, но раз они есть в интернете, значит существует спрос. И смотрят это, наверное, не только чокнутые посетители библиотек, но и люди, у которых дома есть компьютер, – там-то это никто не запрещает.)

Подошла пожилая библиотекарша и сказала:

– Сэр, это не разрешается. Здесь нельзя так себя вести. Это абсолютно недопустимо! Существуют правила. Пожалуйста, прекратите, сэр.

Человек не хотел уходить и стал орать на библиотекаршу:

– Я вам не сэр! Я мужчина! МУЖ-ЧИ-НА! ЧЕ-ЛО-ВЕ-ЧЕС-КОЕ СУ-ЩЕ-СТВО!

Библиотекарша в испуге отшатнулась от него. То, что он кричит на нее, ей не понравилось.

Все присутствовавшие в зале повернулись на шум и уставились на них.

Я был рад, что Библиодевушка в этот день не работала и не видела всего этого.

Библиодевушка не справилась бы с такой ситуацией, и мне нравится в ней это качество. Она действует восхитительно неторопливо. Прежде чем что-то предпринять, она долго все обдумывает. Я наблюдал однажды, как она разбирает старые разодранные книги. Я не знал точно, но, судя по всему, она должна была решить, какую из книг можно сброшюровать и оставить, а какую выбросить. Большинство людей осмотрели бы книгу бегло и отложили бы ее в ту или другую сторону, на реставрацию или на выброс, а она очень внимательно рассматривала каждую книгу, как если бы это была драгоценная мертвая бабочка, которую она могла бы оживить и пустить летать, действуя очень осторожно. Я наблюдал за Библиодевушкой целых три часа с другой стороны зала, притворяясь, что читаю газету. Это было удивительное зрелище. Но потом подошла другая библиотекарша и выругала ее за то, что она тратит столько времени:

– Они же не позолоченные, Элизабет!

Библиодевушка вздрогнула при этих словах и спряталась под массой длинных каштановых волос, закрывавших ее лицо как какой-нибудь водопад, маскирующий вход в таинственную пещеру. Старшая библиотекарша в считаные минуты рассортировала оставшиеся книги, а Библиодевушка, поникнув, наблюдала за этим сквозь свои волосы. Я видел, как ее руки хотели дотянуться до некоторых забракованных книг, но приподнимались с ее колен, обтянутых белым вельветом, всего на несколько дюймов – она пресекала порыв, хотя ей явно хотелось вмешаться и сберечь эти книги.

Вы замечали, Ричард Гир, что слишком часто наиболее достойные люди не обладают достаточной силой?

Китай обладает силой.

Тибет не обладает.

Вас не удивляет, что я интересуюсь делом, которому Вы преданы, и кое-что знаю о нем?

Когда пришли полицейские, человек, смотревший порнографию (очевидно, бездомный: запах от него исходил, как от рыбьих внутренностей, гниющих в старом кожаном сапоге), затряс головой, словно находился в полном смятении и был даже крайне разочарован, и закричал:

– Я платил налоги всю свою жизнь! Постоянно! Тысячи долларов. Я финансировал правительство, которое наняло вас на работу! Вас! И вас! И вас! Вы государственные служащие, работаете на всех граждан, на нас, а не наоборот! Так что я ваш хозяин. И ваш, и ваш, и ВАШ! – Он указывал пальцем на библиотекарей и полицейских. – Я хочу сделать заявление! Это свободная страна! Если я хочу смотреть порнографию, то, согласно американской конституции, я имею на это полное право. Порнография открыта для всех!

Он принялся рассуждать о том, как любили секс американские президенты. Запятнанные брюки Билла Клинтона. Любовницы-рабыни Томаса Джефферсона. Джон Фицджеральд Кеннеди и Мэрилин Монро. Я тут же записал все эти сведения в свой блокнот, потому что это было интересно, спонтанно, жизненно, пусть даже не подтверждено фактами и наверняка преувеличено.

Но я увидел во всем этом некий важный момент, который большинство людей не понимают: этот человек утверждал, что он имеет право говорить открыто и свободно, а стремление утвердить себя может быть важнее, чем общепризнанная истина – то, что все считают фактом. (В данном случае их истина была в том, что бездомный не может ставить себя на одну доску с людьми, у которых есть дом, и тем более говорить с ними так самоуверенно.) Иногда факты не так важны, как то, во что человек верит. Это позволило бездомному высказать все, что он думает. Почти никто из государственных служащих не говорит того, что думает, и потому-то они так испугались этого бездомного. Он нарушил спокойное течение их жизни своей порнографией и интересными заявлениями насчет президентов. Если бы только больше людей утверждали свою личную истину с благородными целями. Если бы Библиодевушка утверждала себя более решительно, она совершила бы много добра, я уверен в этом. Беда в том, что решительно действуют, утверждая свою истину, только сумасшедшие. Вы замечали это?

Я всегда записываю интересные и важные вещи.

Я не смотрю порнографию, потому что я католик, и стараюсь не заниматься мастурбацией, хотя мне не всегда удается удержаться.

Вы когда-нибудь мастурбируете, Ричард Гир?

Уверен, что Вы давно уже этого не делаете – уж во всяком случае, с тех пор, как стали знамениты. Когда ты женишься на супермодели вроде Синди Кроуфорд, тебе, наверное, нет никакой необходимости заниматься мастурбацией. (Я знаю, что теперь Вы женаты не на Синди Кроуфорд, а на Кэри Лоуэлл. Я уже писал, что собирал сведения о Вас.) Зачем нужна порнография, если у тебя дома такие красивые женщины?

Интересно, а буддистам разрешается мастурбировать?

Раньше я привязывал руки к спинке кровати, чтобы не начать мастурбировать ночью во сне; привязаться можно и без посторонней помощи, если освоишь искусство делать правильные петли для запястий. Мама безропотно высвобождала меня в сколь угодно ранний час, если я кричал, что хочу на свободу, но однажды она мрачно сказала мне, что лучше уж мастурбировать, чем заниматься сексом с какой-нибудь незнакомой женщиной, больной СПИДом, или герпесом, или гриппом. Она сказала, что при этом можно запросто заразиться гриппом, что ежегодно множество людей умирают от гриппа, и по этой причине каждый сентябрь нам делают прививки от гриппа в «Райт эйд».

Но еще мама сказала, что, если мне надо получить удовлетворение, я должен позаботиться об этом сам. Она сказала это мне, когда мне было двадцать с лишним лет и меня арестовали за то, что я пытался снять проститутку, которая оказалась переодетым копом.

Отец Макнами нанял для меня адвоката, а также отвел в благотворительный магазин, чтобы купить мне костюм. Продавцы в этом магазине были гомосексуалистами и потому, как сказал отец Макнами, знали толк в модах и фасонах. Они встретили нас приветливо и помогли мне выбрать отличный костюм для зала суда.

– Как он выглядит? – спросил их отец Макнами, когда я вышел из примерочной.

– Невинно, – ответил один из гомосексуалистов и гордо улыбнулся.

– Католики ведь не должны одобрять гомосексуализм, верно? – спросил я отца Макнами по дороге домой.

– Католики не должны также попадать в тюрьму за попытку воспользоваться услугами проститутки, – бросил он чуть ли не сердито, хотя знал, что я был (и даже выглядел) невинным.

– Мне понравились гомосексуалисты, которые помогли мне выбрать костюм. С точки зрения Католической церкви это грех? – спросил я. – Я спрашиваю чисто теоретически.

– Только между нами: это не грех, – сказал отец Макнами. – Мне они тоже понравились. А Харви я знаю уже тридцать лет.

– Кто такой Харви?

– Владелец магазина – и мой друг.

– Значит, у вас есть друзья-гомосексуалисты?

– Разумеется, – ответил он, но проговорил это почти шепотом.

Как-то во время обеда у нас дома мама сказала отцу Макнами:

– Семьдесят пять процентов священников – геи. Потому-то церковь и объявила гомосексуализм грехом. Иначе в каждом доме священника устраивались бы настоящие римские оргии.

Они оба долго смеялись над этим – может быть, потому, что выпили уже несколько бутылок вина.

При рассмотрении дела судья сказал, что это была провокация преступления, потому что женщина-полицейский, на которой был розовый парик, кожаная мини-юбка и бюстгальтер с двумя жесткими остроконечными конусами, а также туфли на немыслимо высоких каблуках, остановила меня, когда я шел из библиотеки домой, потерлась о мою ногу, назвала меня «большим беби» и «папочкой» (что было непонятно: как можно быть одновременно младенцем и папочкой?) и попросила денег.

Я спросил, сколько денег ей надо, и она сказала:

– Двадцать за отсос, шестьдесят за все, что хочешь.

(Позже я записал это в блокнот среди прочих интересных вещей, которые я слышал.) Никогда еще никто не терся так о мою ногу. Я словно застыл во времени и пространстве, как какой-нибудь пещерный человек, вмерзший в льдину или, может, в янтарь. Это был какой-то необычный момент. Я был согласен дать этой женщине с розовыми волосами денег и кивнул – в основном для того, чтобы доставить ей удовольствие, а также потому, что во рту у меня пересохло и говорить было трудно.

Вообще-то я подумал также, что после этого она снова потрется о мою ногу, а это было очень приятно: было такое чувство, будто я – стопка блинов, а она – кусок масла, тающий на мне и стекающий вниз. А еще я сделал это, потому что она гипнотизировала меня своими губами, глазами и мыслями, своей косметикой, запахом и потом; мне хотелось, чтобы она вечно терлась о мое бедро.

Блин с маслом.

Было так радостно, будто я выиграл какой-то приз.

Но стоило мне достать деньги из кошелька, как из-за деревьев и мусорных баков повыскакивала вся эта орава с пистолетами и блестящими жетонами и заорала мне, чтобы я встал на колени и держал руки за головой.

Они орали это в мегафон, от которого было больно ушам и возникало ощущение, будто целый рой рассерженных ос сверлит мой мозг. А когда они завели мне руки за спину и надели наручники, я так перепугался, что обмочил штаны, а копы заорали, что не желают, чтобы «этот зассанец» пачкал сиденье их патрульной машины. Один из них назвал меня «грёбаным дебилом» – я запомнил это выражение, потому что позже записал его в свой блокнот. Мне не нравится, когда меня называют дебилом, а меня называли так довольно часто. Но это несправедливо и, я думаю, даже жестоко.

– Еще один грёбаный дебил, – сказал он. – Посмотрите только, он обоссался!

Все засмеялись, а женщина в розовом парике закурила сигарету, закатила глаза и покачала головой.

– Следовало бы избавить этот жалкий мешок дерьма от его ничтожного существования, – произнес один низенький коп.

Он был одет как бродяга, но с шеи у него свисал жетон, поблескивавший в свете уличных фонарей. В руке он держал маленький современный пистолет – такой, какие показывают у копов по телевизору. Я испугался, что он действительно пустит мне пулю в лоб: у него был такой взгляд, будто он считал, что я недостоин существовать на этом свете и все, что ему требовалось, – это нажать на спусковой крючок. Вся сила была на его стороне.

– Я сожалею, – сказал я совершенно искренне. Мне было неудобно, что я вызвал всю эту суматоху. Я уже готов был согласиться с тем, что этот сердитый коп говорил обо мне. – Я не хотел причинять никому неприятности.

Он с отвращением потряс головой, словно я был кучей собачьего дерьма, в которое он случайно вляпался, и пошел прочь, обтирая подошвы о край тротуара, пока совсем от меня не очистился.

Надеюсь, Ричард Гир, Вы уже поняли, что я не дебил.

Мой коэффициент умственного развития выше среднего.

По крайней мере, мама так всегда говорила. Она говорила, что я показал исключительно высокий результат во время специального теста ай-кью, который мы обязаны были пройти в начальной школе, но мир не всегда правильно оценивает умственное развитие.

– В этом мире любят деньги, а не правду, и потому нас вечно обманывают, – говорила она.

И всегда саркастически смеялась при этом.

– А ты просто немного отличаешься от других, – говорила мама. – Причем в лучшую сторону. В самую лучшую. Ты мой замечательный сын, Бартоломью Нейл. Я так люблю тебя.

Венди, мой юный консультант по утратам, говорит, что у меня «нарушение эмоциональности» и «задержка в развитии» из-за того, что я столько лет находился в отношениях «взаимной зависимости» с моей матерью.

По-моему, мама не очень нравилась ей.

Однажды она сказала, что мама питалась мною, будто мама была каким-то каннибалом с кольцом в носу и варила меня в большом котле на куче горящих поленьев.

Но мама была совсем не такая, никакой не каннибал.

Я все это записал.

Венди сказала, что у меня «нарушение эмоциональности» и «задержка в развитии», когда я спросил ее, зачем мне консультант по переживанию утрат, если я больше не переживаю свою утрату. Я смирился с тем, что мама умерла, не плачу по ночам и не делаю ничего такого, так что она зря тратит на меня свое время.

– Благодаря морфию она умерла без мучений, – сказал я. – И я встречусь с ней на небесах.

Консультант Венди проигнорировала мое замечание о небесах:

– Вы говорите, что не плачете по ночам. Пока. По всей вероятности, вы подавляете в себе слишком много эмоций.

– Разве птички подавляют в себе эмоции? – пошутил я, глядя на свои шнурки.

Венди искренне засмеялась, и я почувствовал, что поставил девушку в тупик ее же метафорой и, значит, я все-таки не дебил.

Возвращаюсь к описанному выше случаю. Маме пришлось приехать, чтобы освободить меня из тюрьмы, но это произошло не сразу, так что к тому времени мои джинсы просохли. Правда, еще до этого я успел натереть себе мокрыми джинсами бедра, так как непрерывно ходил взад-вперед, пока был в заключении.

В моей камере сидел интересный пуэрториканец, намазанный косметикой. Когда копы за нами не наблюдали, он посылал мне воздушные поцелуи и обещал «зарезать небольно». Что он пуэрториканец, я понял потому, что у него на футболке было написано: «пуэрториканцы трахаются лучше». Хотя, возможно, он не был пуэрториканцем, а просто любил заниматься сексом с пуэрториканцами. Как бы то ни было, это было интересно, и я записал это.

Когда меня отдали маме на поруки и она отвезла меня домой, она сказала, что мне, возможно, лучше удовлетворять себя самому, то есть, как иногда говорят, заниматься онанизмом, пусть даже Католическая церковь считает это грехом. Она не сердилась на меня всерьез за то, что меня арестовали, особенно после того, как я рассказал ей, как это произошло – как эта женщина в розовом парике, в сущности, выпрыгнула из какого-то переулка и, не успел я что-либо сообразить, как она начала тереться о мою ногу. Мама кивнула и сказала, что должна была бы объяснить мне насчет самоудовлетворения прежде, чем все это случилось, но такие разговоры обычно ведут отцы, а мой отец умер, когда было еще слишком рано говорить со мной о сексе, так что это не ее вина.

В ту ночь мама пришла ко мне в комнату, села на край моей постели, как делала, когда я был маленьким, указала на распятие, висевшее у меня над головой (ее подарок к моей конфирмации), и сказала:

– Этот парень водился с проститутками. И его тоже арестовали. Так что ты попал в хорошую компанию, Бартоломью. Не слишком переживай из-за всего этого, ладно?

Я ничего не ответил, и она добавила:

– Жаль, что тебе не попалась Вивьен Уорд вместо этого переодетого копа.

Она имела в виду женщину, которую играла Джулия Робертс в «Красотке», ну, Вы-то знаете.

– Но я хочу большего, я хочу, чтобы сбылась сказка, – сказала она точно так же, как Джулия Робертс сказала Вам в фильме. – Я хочу, чтобы она сбылась для тебя. У меня самой ничего не получилось, так пускай получится у тебя. Ты только верь в сказку, ладно? И верь, что даже у некоторых проституток доброе сердце. Верь в это или даже притворись, что веришь!

Не знаю почему – может быть, потому, что мама всегда связывала столько надежд со мной, а я никак не мог подтвердить ее дерзкие подозрения относительно ее единственного сына, – но мне пришлось отвернуться от нее. Я почувствовал, что вот-вот расплачусь, в глубине глаз что-то давило. Мама провела рукой несколько раз сквозь мои волосы, как она делала, когда я был маленьким. И хотя я слишком уже вырос для того, чтобы меня убаюкивали таким образом, это было приятно. Маленький сердитый человечек у меня в желудке уснул. Очевидно, ее рука в эту ночь была способна творить чудеса.

– Я очень хочу, чтобы у тебя сбылась сказка, мой дорогой доверчивый мальчик, – повторила она и, выключив свет, вышла из комнаты.

Моего отца, по всей вероятности, убили куклуксклановцы, которые ненавидели католиков, и я его совсем не помню. Теперь уже забыли, что когда-то куклуксклановцы ненавидели католиков не меньше, чем черных или евреев. Мама сказала, что из-за священников-педофилов людей больше не волнует, если кто-то ненавидит католиков, и никто не задумывается о том, что куклуксклановцы, возможно, продолжают их ненавидеть. Еще она сказала, что если священники будут по-прежнему приставать к маленьким мальчикам, то рейтинг у Католической церкви там, на небесах, будет даже ниже, чем у ку-клукс-клана. Она считала, что именно поэтому убийц моего отца не искали и газеты об этом даже не стали писать, так что неудивительно, что я не смог ничего найти об этом в библиотеке.

– Когда-то католикам приходилось очень несладко в этой стране, – говорила мама, когда я был еще маленьким. – Твой отец был добрым католиком, но однажды вышел купить пачку сигарет – и больше его не видели. В полиции сказали, что он бросил нас и завел другую семью в Монреале, откуда он родом, но мы-то знаем правду.

Так что мама старалась, как могла, и нельзя обвинять ее в том, что меня арестовали. Однажды я спросил ее, был ли отец тоже выдумщиком, и она ответила, что был. По-видимому, он во многом был похож на меня.

Но почему отец не смог подарить маме сказку?

Почему большинство людей не могут сделать это друг для друга?

Вы не знаете, Ричард Гир?

Может быть, работа в кино научила Вас этому?