11
Я не понял эти математические выкладки, но Макс был так возбужден, что я не стал прерывать его
Дорогой мистер Гир!
После того как Венди ушла от нас, отец Макнами перестал молиться, а пить стал даже больше, чем описывалось ранее.
Он выпивал по бутылке «Джеймсона» в день прямо из горла. Он называл это «ирландским ритуалом очищения».
Иногда уже поздно вечером я слышал, как его рвет в туалете. Он спускал воду снова и снова, а грязи никогда не оставлял. Это было как с мамой в самом конце ее жизни, после химиотерапии и прочего. Но, к сожалению, в последнее время мама не появлялась в моих снах, так что я не мог посоветоваться с ней на этот счет.
Я спрашивал отца Макнами через запертую дверь туалета, не требуется ли ему помощь, но он отвечал:
– Со мной все в порядке. Временный спад, который уже сменяется подъемом. Мне надо побыть одному.
Я старался заботиться о нем, как заботился о Венди, когда она была у нас на кушетке. Оставлял тосты с сыром и лапшу быстрого приготовления около его двери. Иногда он съедал это ночью, иногда я убирал это утром остывшим и нетронутым.
Перед каждой едой я стучался к нему и спрашивал, не хочет ли он составить мне компанию за кухонным столом, но он лишь на секунду поворачивал голову, чтобы встретиться со мной взглядом, и молча отворачивался. Иногда он лежал в постели, иногда стоял у окна, уставившись в стекло пустым взглядом.
Ночью он тоже не разговаривал со мной, не ходил со мной гулять, не слушал птичьего пения за утренним кофе.
Так прошло два дня, и я начал тревожиться.
Я пошел в церковь посоветоваться с отцом Хэчеттом.
Он сидел в церковной конторе за компьютером, раскладывал пасьянс и явно скучал. Увидев меня, он спросил:
– Почему вы не присутствовали на мессе, Бартоломью? Ваша мать была бы смертельно огорчена.
(Вам не кажется, что слово «смертельно», употребленное им по отношению к предполагаемому огорчению моей мамы, было проявлением бестактности?)
Мама действительно не хотела бы, чтобы я пропускал мессы, так что я не нашел подходящего ответа и сказал:
– Отец Макнами чувствует себя не очень хорошо.
– Эдна рассказала мне о вашей попытке спасти ее дочь, – сказал отец Хэчетт. – Чрезвычайно волнующая история, чрезвычайно.
– Почему вы улыбаетесь? – спросил я.
– Я не улыбаюсь, – ответил он, хотя явно ухмылялся, как будто знал какой-то секрет и был рад не поделиться им со мной.
Его желтые зубы были похожи на окаменевшие кукурузные зерна, а морщины на лице из-за ухмылки были более глубокими, чем обычно, прямо как какие-то каньоны. «Может, ему надо прочистить их ватной палочкой?» – подумал я.
Маленький сердитый человечек в моем желудке оживился.
– Вас не беспокоит судьба Венди? – спросил я.
– Мы с Эдной ходили к ней и Адаму вчера, между прочим, и вполне удовлетворительно побеседовали.
– Вот как?
– Я помолился вместе с ними. Разговор был очень продуктивным. После этого Венди исповедовалась мне здесь, в церкви. Чтобы облегчить вашу совесть, Бартоломью, должен сказать, что дела у нашего общего молодого друга складываются неплохо. Не стоит слишком беспокоиться о ней.
Трудно было поверить, что отец Хэчетт справился с тем, что не удалось отцу Макнами. К тому же ему не следовало сообщать мне, что Венди исповедовалась, это нарушает тайну исповеди. Было похоже на то, что он хвастался, хотел доказать мне, что он как священник лучше отца Макнами. Отец Макнами никогда не стал бы хвастаться подобным образом. Ни за что. И не стал бы разглашать секреты прихожанина.
– С ней правда все в порядке? – спросил я, думая, что на самом деле исповедоваться надо было бы Адаму, а не Венди, и гадая, что она могла сказать отцу Хэчетту. Рассказала ли она о том, что наговорила мне много неприятного в последнюю ночь у нас дома? Что отец Хэчетт знал в действительности?
– Она переживает нелегкую внутреннюю борьбу, как и Адам. Им многое надо обдумать.
– Он испорченный, злой человек. Он бьет Венди. Вы видели ее синяки?
– Люди не бывают злыми или добрыми. Все это намного сложнее. Намного.
– Что тут может быть сложнее, если мужчина регулярно избивает женщину?
Отец Хэчетт опустил глаза, вытащил сигарету из пачки, постучал по фильтру и закурил.
– Почему вы пришли ко мне сегодня, Бартоломью?
Я понял, что он избегает говорить со мной о Венди, возможно, потому, что это было связано со сказанным ею на исповеди, что он не мог разглашать то, что знал.
– Как я могу помочь отцу Макнами преодолеть депрессию? – спросил я.
Отец Хэчетт нахмурился, выпустил струю дыма уголком рта через левое плечо и сказал:
– Вам следует посещать мессы, Бартоломью. Надо продолжать то, что вы с вашей матерью делали всегда. Участвуя вместе с другими в рутинном отправлении обрядов, вы спасетесь. В конечном счете эта рутина спасет нас всех.
– Хорошо, я буду посещать мессу. Но как насчет отца Макнами?
Момент был неловким для отца Хэчетта, но он выдержал мой взгляд и ответил:
– Позвольте мне сделать предположение. Он пьет. Он заявляет, что Бог оставил его. Он хандрит в одиночестве в своей комнате, а по ночам опустошает свой желудок в туалете. Так? Это стало у него ритуалом. Горные пики и глубокие ущелья. Таков его обычный путь следования. И готов поспорить, он обвиняет вас в том, что вы не слышите глас Божий и не передаете ему указаний свыше. Я далек от истины?
Он был недалек от истины, как Вы, Ричард Гир, знаете, но, похоже, не хотел мне помочь на этот раз.
– Я не понимаю, – сказал я. – Вы говорили, чтобы я обратился к вам, если мне понадобится помощь. Вы пришли ко мне домой специально для того, чтобы предложить мне ее. Это была неправда?
– Я рад, что вы пришли, Бартоломью. Церковь Святого Габриэля – ваш второй дом. Но вам надо работать над собой. Надо пережить потерю вашей матери и начать жить без нее. Бог поможет вам выполнить эту задачу.
– Но отцу Макнами вы не хотите помочь? Вас не волнует его депрессия?
– Это все равно что стараться остановить ураган голыми руками, колотить по ветру и дождю. Глупо пытаться. Вам нужно переждать. Поверьте мне. У меня есть кое-какой опыт в этом. Отец Макнами в конце концов придет в норму. Во всяком случае, раньше всегда так было.
– Зачем же тогда вы приходили к нам домой и предлагали помощь?
– Честно? Потому что я за вас беспокоюсь, Бартоломью, а не за отца Макнами.
– За меня?
Он медленно кивнул. Лицо его было разделено тонким столбиком сигаретного дыма на две половины.
– Почему?
Отец Хэчетт сделал несколько затяжек, рассмотрел свои ладони, словно читал записанный там текст, и спросил:
– Вы все еще не знаете, почему отец Макнами стал жить у вас?
– Чтобы помочь мне справиться с потерей мамы и жить дальше.
Отец Хэчетт улыбнулся, и я обратил внимание на то, какая тонкая у него шея в обтягивающем черно-белом воротничке, будто леска, на конце которой болтается белый с красным поплавок.
– А теперь вы хотите помочь отцу Макнами. Вы поменялись ролями. Понимаете?
– Почему вы так со мной говорите?
– Как?
– Загадками. Будто я тугодум, слишком тупой для голой правды.
«Потому что ты дебил!» – крикнул маленький сердитый человечек.
– Простите меня, Бартоломью. Дело в том, что я в неловком положении. У меня есть преимущество перед вами, потому что я знаю нечто неизвестное вам. Но не мне говорить вам то, что вы должны знать. – Он сунул сигарету в бронзовую пепельницу, полную окурков. – Он еще не говорил с вами о Монреале?
Человечек у меня в желудке застыл при слове «Монреаль», так как мой отец якобы был оттуда родом.
– Значит, не говорил, – заключил отец Хэчетт. – Хмм.
Я хотел спросить его, при чем тут Монреаль.
Маленький человечек у меня в желудке вопил: «Не молчи, балда! У него информация, которую ты должен знать! А ты сидишь как дурак, набрав в рот воды. Спроси его о Монреале! Спроси о своем отце!» Он чувствительно пнул несколько раз мою селезенку ногой с острыми, как когти, ногтями.
Но я не мог заговорить об этом, Ричард Гир. Я все надеялся, что Вы появитесь и подскажете, как мне быть в этой ситуации, но Вы не материализовались – может быть, потому, что я был в католической церкви, а Вы буддист. Может быть, католические церкви излучают какое-то конфессиональное силовое поле, ограничивающее Вашу способность материализовываться.
– Вот что я вам скажу, – произнес отец Хэчетт, поняв, что я не собираюсь ничего говорить. – Может быть, отец Макнами и не заслуживает вашей помощи, но он определенно в ней нуждается. Он ищет спасения и потому пришел жить к вам. Это была необходимая ступень в его духовной жизни. Он непростой человек, но он служит Богу. По крайней мере, так, как может.
– Так что же мне делать?
– Молиться.
– И все?
– И быть терпеливым.
– А прислушиваться к гласу Божьему я должен? – спросил я, надеясь, что он отмахнется от этого как от смехотворного заблуждения и освободит меня тем самым от этого бремени.
Отец Хэчетт улыбнулся, склонил голову набок, трижды погрозил мне пальцем и сказал:
– Всегда.
Мы смотрели друг на друга, казалось, целый час. Он, похоже, жалел меня, а я начал ненавидеть его, хотя ненавидеть священника – смертный грех, один из самых больших. Я верю, что это так.
Человечек в моем желудке принялся дубасить мою пищеварительную систему. Он был в ярости.
– Значит, всегда? – повторил я, когда молчание стало уже невыносимым.
– Ох, чуть не забыл. Постарайтесь уговорить его принимать вот это. – Отец Хэчетт пошарил в ящике стола и достал оттуда небольшой оранжевый пузырек. Он встряхнул пузырек, и таблетки внутри затрещали, как гремучая змея.
– А что это? – спросил я, беря пузырек.
– Препарат, стабилизирующий психику. Литий. Указания по применению на этикетке.
Я кивнул.
– Скажите отцу Макнами, что лично мне его не хватает. Я молюсь о нем денно и нощно и о вас, Бартоломью, тоже. Я понимаю, что вам трудно со мной, но я делаю для вас все, что могу в данных исключительных обстоятельствах. Я хотел бы облегчить ваше положение, но все, что могу пока сделать, – это молиться о вас. Вы скоро все поймете.
– Спасибо, – сказал я и пошел домой.
Дома я постучал в дверь маминой спальни и сказал:
– Отец Макнами, отец Хэчетт молится о вас. Он прислал вам лекарство.
Дверь распахнулась.
Глаза отца Макнами опять превратились в крошечные черные снежинки.
Он выхватил у меня пузырек, промчался по коридору в туалет, высыпал таблетки в унитаз и спустил воду. После этого он вернулся в свою комнату и запер дверь.
Он напоминал взбесившегося быка, атакующего красную тряпку.
Он стал совсем другим человеком.
– Зачем вы сделали это? – спросил я через дверь.
– Я не собираюсь принимать лекарства!
– Почему?
– Из-за них я непрерывно писаю и вдобавок толстею – дальше уже некуда.
Спал я этой ночью плохо, а утром пошел на мессу, чтобы как-то загладить свою вину – пропуск службы в предыдущую субботу. После службы отец Хэчетт спросил, удалось ли мне уговорить отца Макнами принять таблетки, а когда я рассказал ему, как было дело, он фыркнул и кивнул с понимающим видом.
– Я буду продолжать молиться, – сказал он.
Больше ничего особенного в этот день не происходило, до тех пор пока я не пошел на групповую терапию с Арни и Максом, а после нее у меня появилось ощущение, что Бог вроде бы действительно начинает говорить со мной – пусть пока лишь косвенно.
Когда я пришел в желтую комнату, Макса еще не было. На Арни был галстук, а также жилет и брюки из одинакового материала, для полной тройки не хватало только пиджака. Он, казалось, был просто счастлив видеть меня.
– Я очень рад, что вы решили продолжить терапию, Бартоломью, – сказал он. – Присаживайтесь.
Я сел на желтую кушетку.
Он опустился в желтое кресло.
– Я слышал, вы больше не работаете с Венди, – произнес он тоном, по которому можно было понять, что слышал он гораздо больше.
Я кивнул.
– Слишком глубоко были затронуты ваши чувства? – спросил он сочувственно.
Я опять кивнул, так как это было легче, чем говорить что-либо.
– Очень жаль. Венди начинающий психотерапевт, она еще учится.
– У нее все в порядке?
– У кого? У Венди? – спросил он, будто мог подразумеваться кто-то другой. – У нее все хорошо. Но Венди – не ваша забота. Вы за нее не отвечаете. Это она должна была помогать вам, а не вы ей. Она немного просветила меня насчет работы с вами и ваших успехов, но вы, возможно, хотели бы сами мне об этом рассказать?
– О чем именно?
– О том, до какой стадии вы дошли. Как вы работали с ней, как общались. Как развивалось ваше переживание утраты.
– Хотите знать, какая у меня жизненная цель?
– Простите?
– Какова моя жизненная цель. Венди говорила, что очень важно ее иметь. Хотите узнать про мою?
– Конечно, – ответил Арни и обхватил руками колено.
– Я хочу пойти в бар с женщиной моего возраста – с такой, которая может в будущем стать моей женой. Я считаю, что в тридцать девять лет я готов пойти на свое первое свидание – или, по крайней мере, хочу в это верить. В прошлом мне трудно было поверить в это, особенно при маме. Как по-вашему, эта цель достижима? Я ведь никогда еще не ходил на свидания, и у меня нет опыта употребления алкоголя для развлечения с женщиной.
– Безусловно! – воскликнул Арни, ни секунды не колеблясь. – Это очень хорошая, достижимая, подходящая по возрасту, нормальная и крайне позитивная во всех отношениях цель. Я полностью поддерживаю ее. Как я могу помочь вам в этом?
Меня вдохновила готовность Арни помочь мне ухаживать за Библиодевушкой, и я уже собирался рассказать ему о своей тайной любви, когда дверь распахнулась.
– Алё, какого хрена? – произнес Макс, входя в комнату.
– Добро пожаловать в цитадель речевого общения, Макс, – сказал Арни. – Очень рад, что вы пришли.
– Я пришел спасать его, – ответил Макс, указывая на меня. – Пошли отсюда, на хрен, прямо, блин, сейчас!
– Что? – пролепетал я.
Макс был возбужден и настроен решительно. Меня никогда еще не спасали, и хотя я не понимал, от чего Макс собирается спасать меня с такой пылкостью, это его намерение, должен признаться, льстило мне.
– Послушайте, Макс, – сказал Арни, – мы тут обсуждаем последние события. Если вы не хотите в этом участвовать…
Макс схватил меня за руку и заставил встать.
– Доверься мне, блин. Арни – лжец. Он даже не человек! Он хочет, блин, увезти нас хрен знает куда, запереть в долбаной комнате и снимать долбаное кино. Нам надо, блин, срочно убираться отсюда. Прямо сейчас, блин!
– Позвольте мне объяснить вам, Бартоломью, – сказал Арни. – Макс ведет себя не вполне разумно.
– На хрен, Арни! На хрен твою речевую цитадель. На хрен желтую комнату. Я не хочу быть твоим долбаным подопытным кроликом. Притворяешься, что заботишься о нас. Постыдился бы, блин, если ты способен испытывать какие-нибудь долбаные чувства! Я верил тебе! Я рассказал тебе все! Даже об Алисе. На хрен все это!
Макс схватил меня за руку и потащил к двери.
– Бартоломью, может быть, вы хотя бы выслушаете меня? Вы же видите, Макс перевозбужден, и нельзя доверять ему, когда он в таком состоянии.
– Иди на хрен, Арни! На хрен! – Макс выволок меня из комнаты, стащил вниз по лестнице и по коридору на улицу.
Арни бежал за нами, говоря:
– Это несправедливо. Я что, не имею даже права объяснить? Я могу помочь вам, Бартоломью. Вы же не знаете еще, в чем дело. Я могу помочь вам достичь вашей цели.
Макс все время повторял: «На хрен, Арни, на хрен», словно это было магическое заклинание, призванное спасти нас от преследования.
– Бартоломью! – сказал Арни, схватив меня за плечо, развернув лицом к себе и глядя мне в глаза. – Вам не кажется, что вы обязаны хотя бы выслушать меня? Вы обязаны это сделать ради себя самого.
– Он долбаный лжец! – закричал Макс, опять схватил меня за руку и потянул вдоль по Уолнат-стрит. – Ему, блин, нельзя верить! Никоим, блин, образом!
Поскольку Макс был братом Библиодевушки, а я уже достаточно натерпелся и от Венди, и от психотерапии в целом, я решил уйти с Максом, а с Арни в случае чего я мог поговорить и потом. К тому же было более вероятно, что именно Макс поможет мне достичь моей цели – выпить пива с его сестрой, поскольку он был ее родственником.
– Простите, – сказал я Арни.
– Ну, ладно. Вы знаете, Бартоломью, где сможете меня найти, когда будете трезво рассуждать, – сказал Арни, перестав преследовать нас. – Вы нуждаетесь в помощи, Бартоломью. Макс никак не может оказать ее вам.
– На хрен, Арни! – крикнул ему Макс через плечо.
Я подумал, откуда Арни может знать, в чем я нуждаюсь, если мы встречались до этого только раз и почти не разговаривали? Мы в основном слушали Макса. Арни совсем не знал меня.
Мне пришла в голову еще одна забавная мысль: после маминой смерти никто, кроме Вас, Ричард Гир, толком не знает меня. Ни один человек на всей планете. Даже отец Макнами не знает столько, сколько Вы. И уж тем более не знает никто другой.
Вам не кажется это странным?
Или огорчительным?
Или жалким?
Или интересным?
– Куда мы идем? – спросил я Макса, когда мы прошли уже довольно большое расстояние.
– В долбаный паб.
– А что у вас с Арни произошло?
– Для того чтобы изложить эту долбаную историю, требуется пиво. Очень большое количество пива, блин.
Мы пришли в тот же паб, куда Макс водил меня в прошлый раз, сели за свободный столик в углу и стали пить «Гиннес», разглядывая висевшие на стенах ярко-зеленые туманные ирландские пейзажи со скалами, сфотографированные кем-то и вставленные в рамки. Макс с размаху влил в себя целую пинту пива, сдвинул очки с кончика носа на переносицу, громко рыгнул и заказал нам еще по кружке, хотя я к своей не успел еще даже притронуться.
– Тебе понадобится еще одна долбаная порция, когда ты услышишь эту историю, будь уверен, – сказал он.
Я глотнул пива и стал слушать его историю.
Макс рассказал, что Арни позвонил ему и предложил принять участие в исследовании. Когда Макс спросил, что за «долбаное исследование», Арни объяснил, что иногда психотерапевты помещают пациентов в «долбаную контролируемую среду», чтобы изучить их поведение и тем самым лучше познать «долбаную человеческую натуру», а по ходу дела оказать помощь и объекту исследования.
– Арни знал мое долбаное слабое место и сказал, что в исследовании будет принимать участие кошка, о которой я буду заботиться, – и там, блин, действительно была кошка!
Макс встретился с Арни в западной части города около «долбаного колледжа». Арни отвел его в «большое долбаное здание, которое походило на больницу, но не было долбаной больницей, потому что Арни назвал его научной, блин, лабораторией», и это Максу не понравилось по многим причинам, которые я объясню чуть ниже.
Макса пригласили в какой-то кабинет и представили человеку в «долбаном белом докторском халате». Человек спросил, можно ли ему будет задавать Максу вопросы и записывать его ответы в «цифровом, блин, виде», после чего включил камеру, стоявшую на «долбаном штативе».
Макс спросил, когда он увидит кошку, которую ему обещали, и доктор ответил, что она будет «на десерт».
Они стали задавать Максу разнообразные, якобы случайные вопросы, на которые он чаще всего не хотел отвечать, так как они были «слишком, блин, личными». Они спросили Макса, были ли у него в последнее время половые отношения с какими-либо мужчинами или женщинами, на что Макс сказал: «Тпру, блин! Это уже удар ниже пояса. Алё, какого хрена?» Это, казалось, удовлетворило их, несмотря на то что он не ответил на их вопрос, и вообще они «вели себя, блин, странно», потому что все время говорили Максу, что все идет замечательно, хотя он по большей части возмущался, потел и отказывался отвечать. «Мне это, блин, не нравится. Где долбаная кошка?» – спрашивал он все время, а ему отвечали, что скоро уже он будет иметь возможность пообщаться с ней. Затем, по словам Макса, последовали еще более дикие вопросы вроде того, были ли у него когда-либо «мысли, блин, о самоубийстве», «яркие запоминающиеся долбаные сны», «несдержанные реакции на долбаную критику» и верит ли он в самом деле в «долбаных пришельцев». Последний вопрос вывел Макса из равновесия из-за того, что случилось с его сестрой. Особенно интересовало врача утверждение Макса, что его кошка Алиса угадывала его мысли.
Макс прикончил вторую кружку пива и заказал еще две.
Я к этому моменту успел выпить только половину первой, так что на моей стороне стола имелись уже две с половиной пинты «Гиннеса».
– А что случилось с твоей сестрой? – спросил я.
От одного упоминания о Библиодевушке у меня пересохло во рту и возникло ощущение, что кто-то насыпал горячего песка мне в горло.
– Блин! Это другая часть моей истории, подожди! – рассердился Макс.
Затем он рассказал, что его повели по «длинному долбаному коридору», в котором не было ни окон, ни дверей и ничего другого, кроме белых стен и потолка с плафонами. В конце коридора на стене висел «странный долбаный ящик». Доктор коснулся ящика пальцем, ящик стал светиться зеленым цветом, чей-то голос произнес: «Удостоверено. Дверь открывается. Добрый день, доктор Биддингтон», в двери щелкнул замок, и она с шипением автоматически заскользила вбок, как будто давление воздуха внутри «контролировалось, блин, как в каком-нибудь самолете или на долбаной подводной лодке». Доктор зашел внутрь, Арни с Максом последовали за ним. В помещении не было окон, а также часов и «долбаных телевизоров». Все было белым – стулья, ковры, стены, столики, «абсолютно все, блин». В потолок были вмонтированы какие-то черные шары, и когда Макс спросил о них, ему сказали, что там кинокамеры.
Тут Макс услышал громкое «мяу!» – и появилась «короткошерстная, блин, пестрая кошка» средних размеров, которая начала мурлыкать и тереться о его ноги. Врач сказал, что Макс может назвать ее, как захочет. Кошка выглядела «совсем, блин, как Алиса – была слишком, блин, на нее похожа!», даже «с таким же долбаным черным пятном вокруг глаза». Макс с испугом подумал, не клонировали ли они его «дохлую долбаную кошку» и «жутко, блин, вспотел», потому что «кто его знает, какие могут водиться психи, клонирующие дохлых кошек. Какого хрена?». Потом ему пришла в голову не менее пугающая мысль, что он, возможно, находится на космическом корабле, потому что на космических кораблях «все всегда, блин, белое», а длинный коридор – это «долбаный переход», который ведет в «этот долбаный корабль». А раз так, то Арни и доктор Биддингтон, скорее всего, не люди, а пришельцы.
Макс спросил, что им от него надо и зачем они привели его в это место. Доктор в свою очередь задал вопрос:
– Вы не хотели бы пожить здесь с кошкой некоторое время – скажем… недели три?
– Не хотел бы, блин! – ответил Макс.
Тогда Арни стал уговаривать и умасливать его, обещая, что они заплатят ему в десять раз больше, чем он заработает за год в своем кинотеатре, и что после этого эксперимента он может оставить кошку себе; они дадут ему бесплатно таблетки, которые помогут ему справиться с «долбаной тревогой», а пища все это время будет изысканная; все, что от него требуется, – прожить в этой комнате двадцать один день, не покидая ее и не имея контактов с внешним миром.
– Мы будем наблюдать за вами и задавать вам время от времени вопросы, и это все, – сказал Арни. – Вам ничего не надо будет делать, только играть с кошкой.
Я был изумлен и не мог поверить, что все это правда.
– Они хотели только, чтобы ты был в этой комнате с кошкой? – спросил я.
– Алё, какого хрена? – кивнул Макс. – Жутко странно, блин, да?
– Почему они готовы платить тебе за то, что ты три недели будешь играть с кошкой?
– Я, блин, откуда знаю? Но пока я стоял там, обалдев, а этот долбаный клон Алисы терся о мои долбаные ноги, я вдруг понял, что эта комната действительно космический корабль. Мне помогла математика. Долбаная математика.
– Математика?
– А как же! – ответил Макс, уверенно кивнув. – Три недели – как раз столько времени требуется, чтобы долететь через искривленное, блин, пространство до какой-нибудь другой долбаной галактики, если включить сверхкосмическую скорость.
Я не понял эти математические выкладки, но Макс был так возбужден, что я не стал прерывать его. Может быть, Вы, Ричард Гир, понимаете. Вы ведь гораздо умнее меня.
– Так что все, блин, совпадает. И тут я убедился… что этот… долбаный Арни… проклятый… долбаный… пришелец! – торжественно произнес Макс, делая паузы между словами для пущего эффекта. – Зацикленный на желтом цвете пришелец из долбаного космоса. Их же полно повсюду. А я не хочу, чтобы ты или я подверглись, блин, тому, через что прошла моя сестра. Ни за что, блин. Только не в мою смену.
– Ты говоришь, пришелец?
– Ты что, блин, не веришь в пришельцев? Вселенная, блин, очень большая, и теория вероятности говорит в их пользу. Эти козлы существуют! Как ты можешь, блин, не верить в них?
– Не знаю… – ответил я. – Я никогда не думал об этом.
Что мне действительно хотелось узнать, так это какую-нибудь информацию о Библиодевушке, и потому я спросил:
– Макс, ты читал что-нибудь из Юнга? «Синхронистичность», например?
– «Синхронистичность»? Это же, по-моему, альбом «Полис». На обложке у них еще написано: «Король боли», блин.
– Нет, это книга, написанная Карлом Юнгом. Это о совпадениях – о том, что их не бывает. Унус мундус.
– Алё, о каком унусе-блин-мундусе ты толкуешь? И какое, блин, отношение он имеет к пришельцам? Или к долбаному космическому кораблю, в котором меня чуть не заперли на три недели?
– Выслушай меня, – сказал я. – Еще до того, как мы встретились, я видел твою сестру в библиотеке. Много раз. Я, можно сказать, чувствовал, что между нами есть какая-то связь. Я уже несколько лет наблюдаю за тем, как она работает в библиотеке, и…
– Моя сестра? Элиза-блин-бет?
– Я всегда хотел заговорить с ней, но боялся.
– Почему?!
– Не в том дело, – сказал я, потому что не хотел говорить Максу, что влюблен в его сестру, не зная, как он это воспримет.
– Так в чем же, блин, тогда дело?
– Моя мама умерла несколько недель назад, и в результате я приобрел консультанта по переживанию утрат, которого зовут Венди. Она рекомендовала мне пойти к Арни, который объединил меня в пару с братом Библиодевушки. Ты только вдумайся. Какова была вероятность?
– Кто такая эта Библиодевушка, блин?
– Девушка, с которой я вот уже несколько лет хочу познакомиться! Твоя сестра!
– Алё, какого хрена?
– Синхронистичность!
– Ты хочешь, блин, познакомиться с моей сестрой?
– Больше всего на свете!
– Для этого не нужна никакая синхро-блин-нистичность. Я сейчас отведу тебя к ней, и познакомишься, блин. Без проблем. А она расскажет тебе о долбаных пришельцах, которые похитили ее. Какого хрена, алё?
Я просто не мог поверить своему счастью, Ричард Гир.
Как тут было не вспомнить философию моей мамы «нет худа без добра»?
Разве не доказывается это тем фактом, что мамина смерть привела к возможности познакомиться с Библиодевушкой?
Может быть, Арни и был пришельцем, который пытался обманом заманить Макса на свой космический корабль, но в данный момент наблюдалось добро, перевесившее потенциальное зло этого обмана.
Никогда в жизни я не был в чем-либо так уверен, как в этом.
Мне было все равно, что Библиодевушка скажет мне, – главное, что в конце концов я поговорю с ней. Пусть она семьдесят шесть раз подряд монотонно прочтет вслух Декларацию независимости, ни разу не посмотрев на меня, мой взгляд будет прикован к ее прекрасным полным губам. Теперь, когда со мной Макс, я не боялся, что опозорюсь или не смогу ничего сказать.
Макс очень разговорчив.
Он объяснит, почему я пришел, и даст мне тем самым законное основание находиться в одной комнате с Библиодевушкой.
Макс будет естественным посредником, благодаря которому мы с Библиодевушкой заведем разговор – пусть даже о пришельцах.
Мои фантазии вот-вот сбудутся.
Моя жизненная цель вот-вот будет достигнута.
Направляясь к дому Библиодевушки в сопровождении ее собственного единокровного брата и замечая возрастающее количество мусора и битых стекол на бетонной мостовой и заброшенных заколоченных домов по сторонам, я думал обо всех случайных, внешне никак не связанных между собой событиях, которые, цепляясь друг за друга, привели меня именно к этой ситуации, именно к этому моменту во времени и пространстве.
«Может быть, все это объясняется математически?» – подумал я.
Может быть, какое-нибудь секретное правительственное подразделение разработало уравнение человеческих жизней; достаточно ввести в систему все переменные твоей жизни – и получишь конкретный гарантированный результат.
без отца + толстый + без работы + некрасивый + мама – мой единственный друг × мама умирает – мне около сорока лет
____________
избитый консультант по утратам + священник с биполярным расстройством + влюблен в Библиодевушку × психотерапевт, который, возможно, пришелец, + «Гиннес» в ирландском пабе
Равняется факту, что я сейчас здесь!
Может быть, это бред?
Я никогда не был силен в математике.
Тем не менее…
Кто может отрицать, что «нет худа без добра»?
Кто?
Это же так очевидно.
Вы, Ричард Гир, появились рядом и прошли вместе со мной несколько шагов. Вы подняли большой палец, и я чувствовал, что Вы восхищаетесь мною.
«Главное, будь самим собой, – говорили Вы, поощряя меня. И рассмеялись таким подкупающим смехом кинозвезды Ричарда Гира. – И держись уверенно. Уверенность нравится женщинам. Не забывай об этом. Подари ей сказку. Такую, какую хотела получить твоя мать, но так и не получила. Какая есть в моих фильмах, но на этот раз будет в реальной жизни. Не надо слишком долго раздумывать. Доверься своим инстинктам. Нарушь заведенный раз и навсегда порядок. Я верю в тебя, Бартоломью Нейл. Ричард Гир верит в тебя! Далай-лама верит в тебя тоже. Его святейшество сам сказал мне об этом».
У меня было чувство, что судьба наконец на моей стороне, и с каждым шагом я становился все увереннее в себе.
Спасибо, что Вы появились, Ричард Гир.
Вы настоящий друг.
Благодаря Вашей дружбе я становлюсь лучше.
И очень приятно делиться этими чувствами с кем-нибудь.
Ваш преданный поклонник
Бартоломью Нейл
