G

gamut, n.

диапазон, сущ.

В третьем классе учительница поставила с нами «Звуки музыки». Не весь мюзикл, конечно, а изрядно усеченную версию — фактически только те сцены, в которых участвуют дети главных героев. На спектакль пришли не только мои родители и бабушка с дедушкой — а как же иначе? — но и дяди, тети и даже кое-кто из друзей родителей. Не думаю, что они сгорали от желания послушать, как я вывожу «Гудбай, адье». Но тогда аншлаг меня ничуть не удивил. Мама все время фотографировала, потом сотни фотографий с той премьеры валялись у нас по всему дому, а один снимок каким-то неведомым путем пробрался даже сюда, в нашу новую квартиру. Я на этой фотографии в пестрой рубашке — цветы на зеленом фоне. Вроде бы так меня решили вырядить, чтобы сценический костюм не слишком диссонировал с цветом кулис и занавеса. Разумеется, я на снимке улыбаюсь во весь рот. Меня переполняет гордость за себя и за сыгранную роль.

Увидев фотографию и выслушав мой рассказ, ты говоришь, что в те же восемь лет в каком-то школьном спектакле тебе довелось играть дерево. Ни названия пьесы, ни сюжета ты, естественно, не помнишь. Запомнилось только то, что вырезать из картона ветки тебе пришлось самостоятельно: мама была занята, а отец считал, что не его это дело — участвовать в какой-то детской затее. Родители, конечно, сказали, что придут на спектакль, но мама опоздала, а отец не пришел, а потом признался, что забыл. Вечером после премьеры на тебя что-то находит, и ты рвешь свой сценический костюм на мелкие-мелкие кусочки. Впрочем, до этого, как и до твоего состояния, никому нет дела. На следующий день ты горстями разбрасываешь эти клочки картона по дороге, ведущей к школе. О чем был спектакль, ты не помнишь, зато тебе на всю жизнь запомнилась дорожка из кусочков картона.

gingerly, adj.

предусмотрительно, нареч.

Твоя бабушка умерла, когда мы только-только начали встречаться. Естественно, о том, чтобы пойти с тобой на похороны, речи не шло. Дело было так: мы завтракаем, а тут отец твой звонит, чтобы сообщить о случившемся. Разговор получается короткий. Я везу тебя домой, помогаю собраться, заказываю билет. Ты не плачешь, и от этого почему-то хочется плакать мне. Потом мы вместе едем на метро в аэропорт. Ты, конечно, говоришь, что нет необходимости провожать тебя, но я, естественно, все равно еду с тобой. Потом я возвращаюсь домой и жду, пока ты мне позвонишь. Отменив все дела, я просто сижу и жду. Звонок на телефоне поставлен на максимальную громкость. Наконец ты звонишь. Тебя вроде бы оставили в покое, и мы говорим чуть ли не пять часов подряд. Я подсознательно пытаюсь привязать тебя к жизни здесь, рядом со мной. Мне не хочется, чтобы кто-то попытался вернуть тебя туда — где раньше текла твоя жизнь и где живут люди, ставшие тебе чужими. Я не удивляюсь вслух тому, что ты не плачешь. Этой темы мы касаемся только с твоей подачи. Ты говоришь:

— В последнее время у нас в семье все время кто-то умирает. Похоже, я начинаю относиться к смерти как к заурядному событию. Скоро совсем привыкну.

Ты засыпаешь, не повесив трубку. Я сижу на диване и слушаю. До меня доносится твое дыхание. Только когда оно становится знакомо ровным и спокойным, я выключаю телефон. Я понимаю: на сегодня — все. Оставшуюся часть ночи ты без меня обойдешься.

gravity, n.

опасность, сущ.

Я представляю себе, как ты спасаешь мне жизнь в какой-то опасной ситуации. А потом думаю: «Неужели мне это только показалось?»

gregarious, adj.

стадный, прил.

Мне не составило большого труда выяснить, как на тебя влияет алкоголь в зависимости от количества выпитого.

Первая рюмка — и ты немного расковываешься, а потом непременно заказываешь вторую.

Две рюмки — и ты испытываешь легкое приятное беспокойство. Снимается лишняя одежда — или та, что кажется лишней. Начинается беззаботная веселая болтовня с приятелями и приятельницами.

Три рюмки — и ты начинаешь «плыть». Просыпается жажда деятельности, ты подначиваешь всех заказать еще выпивки. Начинаешь шутить со мной, если, конечно, по твоему мнению, я в подобающем настроении, чтобы оценить твой юмор. На этой же стадии ты заводишь разговоры с незнакомыми людьми и признаешься, что любишь жизнь.

Четвертая рюмка — и ты перестаешь воспринимать мои знаки и намеки. Ты упражняешься в остроумии, уже невзирая на мое настроение. Иногда твои шутки оказываются безжалостно жестокими. Зато — кругом хорошие люди. Настоящие друзья. Все — за исключением, быть может, меня.

После пятой — веселее и остроумнее тебя нет никого на свете. Ты свято веришь в это, и, более того, тебе обязательно нужно убедить в этом окружающих. Иногда ты начинаешь рассказывать всем подряд о том, как меня любишь. А иногда — просто забываешь о моем существовании.

Шесть рюмок. У тебя заплетаются не только язык, но и ноги. Ты, того и гляди, упадешь. Разумеется, возможны варианты. Многое зависит от того, что именно ты сегодня пьешь. Впрочем, у меня, похоже, уже выработалась шкала поправок на тот или иной напиток. Все просчитывается на несколько шагов вперед.

И еще: я всегда буду сидеть и ждать тебя. А потом отвезу домой.

grimace, n.

гримаса, сущ.

Да, я вечером ставлю воду рядом с кроватью — на случай, если мне ночью захочется попить. А заодно и для тебя на утро: проснувшись, ты сможешь сделать пару глотков, прежде чем поцелуешь меня.

guise, n.

личина, сущ.

Неторопливое воскресное утро. Ты читаешь газету, я убираю со стола после завтрака. Сквозь ставни пробиваются полоски солнечных лучей. При этом освещении твои волосы словно вспыхивают и переливаются языками пламени, стоит тебе хоть немного пошевелиться. Ты замечаешь, что я наблюдаю за тобой, и вопросительно смотришь на меня в ответ.

— Ты что? — спрашиваешь ты.

— Да вот, знаешь… пришло в голову, — смутившись, отвечаю я. — Скажи, ты себя как со стороны видишь?

Ты снова заглядываешь в газету, а потом вновь переводишь взгляд на меня.

— Не знаю, — говоришь ты. — Я, наверное, никак себя не вижу. А если и приходится, то образ получается всегда один и тот же: мне по-прежнему восемнадцать, и я никак не возьму в толк, какого хрена делаю в этом мире. А у тебя как?

Я отвечаю:

— Мне вспоминается та фотография из Монреаля. Помнишь: тебе все не нравилось, как я получаюсь. И вот — тебя осеняет: делая очередной снимок, ты просишь меня подпрыгнуть повыше. Так на фотографии и получилось: я словно вишу в воздухе, не касаясь ногами земли. Помню твои объяснения: только так, по твоим словам, удалось заставить меня не думать о том, как я выгляжу, какое у меня выражение на лице. И ведь правда! Я на этом снимке совсем не позирую, все естественно: выражение лица, улыбка, поза… Вот так я себя и представляю, когда нужно: я ни о чем не думаю, ничего не изображаю, а хочу только одного — быть с тобой и выполнить твою просьбу быть собой.