7
Человек в черном вытащил кинжал, чтобы разрезать веревки, удерживавшие Анну. Лес вокруг, освободившись от непрошеных гостей в лице Иды с Филиппом, вновь задышал, бурля собственной жизнью; сперва взлетели воробьи, потом вновь закуковали кукушки, и вскоре лесные обитатели забыли недавно разыгравшуюся жестокую сцену.
Великан помог Анне встать на ноги, и она мельком под нависшим капюшоном увидела длинный крючковатый нос.
Вздрогнув, она шепнула:
— Я вас узнала.
Но сосредоточенно орудовавший кинжалом великан, стараясь не поранить девушку, и ухом не повел.
Попытавшись заглянуть ему в глаза, девушка настойчиво продолжала:
— Да, вы появлялись в моих снах, приносили хлебец.
— Значит, ты не спала. Я каждую ночь приносил тебе еду.
Раскаты бесстрастного низкого голоса волнами разнеслись по лесу, будто круги от брошенного в воду камня.
Анна перестала опасаться великана.
Сняв последний виток веревки, он уселся, прислонившись спиной к поросшему мхом стволу дуба. Анна принялась растирать затекшие запястья и щиколотки. Выдержав долгую паузу, он вдруг спросил ее:
— Ты не спрашиваешь меня почему?
Анна удивленно подняла брови. Нет, она и не собиралась задавать вопросы. Если он приносил ей еду, значит таково было его желание. Тогда вовсе не удивительно, что он пришел к ней на помощь. Он, стало быть, просто благородный человек. Разве спрашивают солнце, зачем оно светит? Вопрос «почему» не слишком соответствовал мироощущению Анны, а уж после дней, проведенных в единении с громадным деревом, когда она ощутила, как дуб растет и впитывает свет, она вся обратилась в созерцание, обращенное вовне, а не внутрь.
Сообразив, что он ждет ее реакции, она воскликнула:
— А как вы связаны с оленем?
— Что за олень?
— Олень, который наблюдал за мной, выслеживал меня. Трижды у меня мурашки пробегали по коже — так остро я ощущала, о чем он думает.
— Может, я и был тот самый олень?
Анна кивнула — в этом она ни минуты не сомневалась. Она продолжила:
— А дерево? — Она указала на дуб, приютивший их под своей сенью. — Оно говорит с вами?
Он, нахмурившись, поразмыслил и выдал вывод:
— Да.
Она восхищенно улыбнулась:
— Правда же, он интересный?
— Да, очень. Это из-за него и ему подобных я частенько задерживаюсь в лесу.
Анна и незнакомец тотчас почувствовали, что они близки, и, чтобы насладиться этим ощущением, надолго замолчали.
Текла река, издавая отчетливый сильный рокот, безмолвно затихавший вдали. Когда миновал полдень, звуки, застывшие в золотом сиянии, стали мягко расплываться в прогревшемся воздухе.
Анна восхищалась не тем, что незнакомец спас ее, — она восхищалась его голосом. Таким могло быть наделено дерево, если бы говорило на человеческом языке.
Незнакомец достал из сумки хлеб и горшочек меда, и они перекусили. Намазывая мед, они вытянулись на моховой подстилке. Незнакомец вызывал у Анны безотчетное доверие.
Она рассказала ему о своем детстве, описала семью, помолвку, свое бегство. Ей было легко говорить, будто скупые на слова последние дни устранили препоны в течении ее речи.
Незнакомец слушал ее, и ей уже казалось, что он выглядит гораздо привлекательнее. Дело было даже не в словах; его внезапная улыбка, взмах ресниц давали понять, что за сказанным он различает иные мысли — те, что таились в тени, те, что ускользали от Анны.
— А к Филиппу ты что чувствуешь?
— Я готова полюбить его.
— Однако ты ведь…
— Он мне нравится, но его любовь внушает мне отвращение. Она вроде как лишает меня свободы.
— Он хочет обладать тобой. Как вещью. Впрочем, он ведь купил тебя?
— У кого?
— У тебя самой. Предложив любить тебя по своим правилам.
Она со вздохом сказала:
— Предчувствую, что за любовью мне следует обратиться в другое место, дальше… и он тут ни при чем! Может, я дурочка?
— Вовсе нет.
Он окинул ее благожелательным взглядом:
— И чем ты теперь займешься?
Анна пожала плечами:
— Это ж ясно. Последую вашим советам. Ведь вы за этим и пришли?
Он, покраснев, опустил голову и прошептал:
— Идущий за мною сильнее меня; я недостоин даже нести его обувь.
Внимание Анны отвлек какой-то треск.
— Ох, смотрите — там, на ветке! — воскликнула она, вскочив.
Незнакомец при виде голубки, на которую указала Анна, впал в полное замешательство. Он побагровел, губы его дрожали, заглушая рвущиеся слова, на глаза навернулись слезы. Он пытался что-то разглядеть в небе, потом улегся на живот, лицом к земле, и раскинул руки.
— Спасибо! — выдохнул он.
К кому он обращался?
Анна переводила взгляд с птицы на распростертого на земле человека. Несла ли вспорхнувшая на дерево голубка какую-то важную мысль? Девушка решила, что незнакомец, будучи старше, ученее, мудрее, получил весть, которую она не распознала.
Вдруг голубка, словно завершив свою проповедь, улетела.
Незнакомец поднялся на ноги и ворчливо произнес:
— Пора идти, нам нужно добраться до Брюгге.
В пути они почти не разговаривали, двигаясь широким шагом; им нужно было добраться засветло.
Спутник Анны хорошо знал этот лес. Держа в руке ореховый прутик, он, не петляя, уверенно раздвигал папоротники. Слух Анны и незнакомца был согрет птичьим пением — приставучей иволги, надоедливых синиц, назойливого дрозда и даже ворон с их пронзительным карканьем.
Дойдя до грунтовой дороги, они побрели через поля; некоторые были засеяны, другие брошены. После лесного разнообразия равнина показалась Анне монотонной; разочарованная, она обратила взор к горизонту, предпочитая вглядываться в незримое, а не рассматривать неподъемные плуги и согбенных крестьян.
Уже сгущались сумерки, когда вдали наконец показался Брюгге со своей Беффруа; высокая квадратная сторожевая башня — недавно воздвигнутое архитектурное чудо, гордость города и знак его процветания — возвышалась на восемьдесят метров.
На подходе к городу Анна остановила незнакомца.
— Вы уверены? — Голос ее дрожал. — Может, нам стоит переночевать где-то здесь, вне городских стен?
— Тут ты не выспишься. Будешь тревожиться за завтрашний день.
Она растерянно потупилась:
— Вы хотите отвести меня к Филиппу?
— Вовсе нет.
— Тогда куда мы пойдем?
— К твоим родным. Я хочу поговорить с ними о твоем будущем.
Она возразила:
— Никто меня не поймет.
— Почему?
— Потому что я другая.
Что она подразумевала под этим словом? Она не смогла бы уточнить это. «Другая» означало для нее пропасть, которая, как ей казалось, пролегла между ее радостями и радостями остальных людей; одиночество, которое она ощущала, когда люди рассказывали ей о том, что их волнует; невозможность выразить до конца свою сокровенную мысль, которой им никогда не понять. Анна не умела пользоваться разменной монетой слов и образов других людей: любое слово из языка, которым пользовались собеседники Анны, подразумевало для нее нечто иное. И в семье, и в обществе она чувствовала себя изгоем.
Незнакомец согласился:
— Это правда, ты другая. И тебе следует гордиться этим.
Они двинулись дальше. Перед Анной, ободренной заявлением незнакомца, открывались новые горизонты. Так, значит, ей нечего стыдиться?
С Беффруа донесся колокольный звон.
Они миновали заставу. Анна провела незнакомца сквозь лабиринт извилистых улиц к дому тетушки Годельевы. Она не могла поселиться на набережной одного из каналов или на главной площади (дома там стоили слишком дорого и были по карману лишь богачам — суконщикам, банкирам и крупным торговцам). Ее дом находился вдали от центра, за улочками ремесленников, в путанице дальнего околотка, где обитал простой люд, близ самых крепостных стен.
Сгустились сумерки. Золотым светом сияли свечи в богатых домах, красноватым — очаги в домах обычных горожан. Грязные, крикливые ребятишки дрались между собой и зубоскалили.
Анна постучала в дверь кирпичного домика.
При виде девушки добрая толстушка Годельева, повинуясь сердечному порыву, выскочила на порог и обняла Анну:
— Милая моя девочка, я так боялась за тебя… О, какое утешение! Я не верила в россказни Иды, мол, ты сошла с ума, била ее, кусала и отказалась уходить из леса. Она также сказала мне, что там с тобой был какой-то мужчина, чудовище, великан, который…
В этот момент незнакомец выступил из темноты и предстал перед Годельевой. Она поморщилась:
— Но…
— Это мой друг, — пояснила Анна.
— Друг? Но кто вы?
Незнакомец откинул капюшон. Над его головой вздыбилась копна спутанных, скатавшихся светлых волос, которые слегка примялись под черной суконной накидкой.
— Я монах Брендор, — назвался он, поклонившись.
В ночи сочетание имени Брендор и золотых бликов на светлом руне волос ослепило и Годельеву, и Анну. Без капюшона незнакомец выглядел моложе и не так устрашающе. Конечно, он по-прежнему казался невероятно громадным, но, лишившись ореола тайны, он стал похож на здоровенных фламандских парней, что расхаживали в Брюгге.
— Монах?.. — пробормотала Годельева.
Мужчина, пошарив под сутаной, извлек распятие. Годельева одобрительно кивнула, обрадованная новым поворотом событий. Брендору захотелось успокоить ее.
— Я привел вашу племянницу к вам, чтобы обсудить то, что произошло.
Юные кузины Анны — Хедвига и Бенедикта, спустившись с верхнего этажа, сперва оробели, но потом, когда великан им улыбнулся, осмелели и восторженно расцеловали Анну. Мрачная Ида устроилась в сторонке, в темном углу рядом с очагом, выказывая неприязнь и двоюродной сестре, и незнакомцу.
В конце ужина Брендор отставил пустую тарелку, допил вино и, уперев ладони в край стола, сказал:
— Теперь поговорим об Анне.
— Слушаю вас, отец мой. — Годельева, с готовностью уселась напротив гостя.
— Помните ли вы, что Господь наш Иисус Христос провел сорок дней в пустыне?
Он внимательно вгляделся в глаза собравшихся; женщины закивали, подтверждая, что помнят Писание. Он продолжил:
— В этот краткий период отшельничества все переменилось. В итоге Господь, который прежде никогда не произносил проповедей, наконец высказался и приступил к выполнению своей миссии, обходя край, беседуя с людьми, собирая вокруг себя учеников и совершая чудеса. В Его бытии изгнание обозначило рубеж: до пустыни была одна жизнь, после — иная. Песок и скалы создали того Иисуса Христа, коего мы чтим вот уже пятнадцать веков.
— Воистину так, — прошептала тетушка Годельева, не понимающая, куда он клонит.
— Господь наш показывает нам пример. Порой нужно затеряться, чтобы затем обрести себя. — Указав пальцем на Анну, он произнес: — Эта юная дева только что перенесла испытание одиночеством: в лесной чаще она искала свою истину.
— Истину?! — удивленно воскликнула тетушка Годельева, совершенно сбитая с толку.
Ида выскочила из своего угла, чтобы схватиться с Брендором.
— Так пускай она выскажет нам эту свою истину! — выкрикнула она.
Все перевели взгляд на Анну.
Девушка с круглыми от изумления глазами пошевелила губами, пытаясь сообразить, что она может поведать, осеклась, потом вновь попыталась что-то сказать, но только вздыхала и охала, а потом, отчаявшись, уставилась в пол.
— Вот она, ее истина: ей нечего сказать! — ликовала Ида.
— Она еще не умеет говорить, — спокойно ответил Брендор.
— Наивная Анна! — завопила Ида. — Она умственно отсталая! До сих пор вы мне не верили, думали, что я завидую ей. А чему тут завидовать? И только этот нищий заступается за нее! — резко бросила она, указывая на монаха.
Брендор выпрямился во весь рост, нахмурив брови. Голос его вновь зазвучал грозно:
— Ее поведение открывает вам путь. Вам кажется, что она заблуждается, а она ведет вас, так как познала то, о чем вы и не подозреваете. — Он обратился к Годельеве. — Сестра, теперь я хотел бы, чтобы мы дозволили ей развиваться, чтобы больше не препятствовали ее призванию, чтобы более не запрещали ей любить так, как она это понимает.
Из этой торжественной речи присутствующие не поняли ни слова. Годельева, помолчав, пролепетала:
— О чем это вы?
— О господи! — прорычал Брендор. — Ведь очевидно, что это дитя предназначено Богу!
Женщины застыли с разинутыми от удивления ртами.
Господь есть призвание Анны? Это никому не приходило в голову.
В том числе и Анне.
