27
Постель. Потом темнота.
Ничего другого.
Да, время от времени — постель. И чересчур тонкие простыни.
Единственная подушка.
Дальше мелькали сюжеты. Гонка на водных лыжах. Джоанна впереди. Как эта девчонка в бежевом купальнике переходит от одного пируэта к другому!
Съемки рекламного ролика. Энни изображает кубик льда в бокале виски размером с бассейн. Разумеется, она тонет. Слишком комично. Режиссер размахивает рупором. Страховая компания отказывается платить. На дне моря — хотя нет, бутылки — Энни, которая должна изображать утопленницу, хохочет до упаду. Ее приемные родители, сидя на бортике, аплодируют.
На тебе, опять постель!
Кошелка Вюиттон подходит к ней, берет за руку и ведет в свою гардеробную. Вместо платьев там чучела животных. Зебра не сводит с нее глаз. Энни сознает, что там, за нежным стеклянным взглядом, четвероногое животное мертво. Зебра пристально смотрит на нее. Энни сильно напугана, она дрожит. В конце концов она дотрагивается до морды зебры. После прикосновения зебра превращается в Дэвида. Дэвид издает ржание. В этот момент страус убивает Дэвида. Страус весьма привлекателен. На голове у него белый хохолок. На вопросы он не отвечает, хотя, похоже, все понимает.
Вдруг все меняется. Энни идет по незнакомому городу. Посередине улиц вода. Кроме шуток, не канавка, не лужа, нет, широкая река. Друг детства гортанным голосом поясняет, что это каналы. «А, так мы в Венеции?» Люди смотрят на нее как на идиотку. Злобная толпа. Энни решает, что надо выпить пива. В этот миг карлик выхватывает ее сумочку. Она бежит за ним. Ему нетрудно уйти от погони, здесь ему знаком каждый закоулок. На углу улицы Энни теряет одежду. «Как, опять?» Забавно, вроде бы это с ней уже было. В чем мать родила она выходит на площадь, где повешена женщина. Энни ее знала. Она подходит ближе. Удар по затылку. Наповал.
Снова постель. Довольно жесткая. Какая-то гостиница?
Энни, задыхаясь, вскакивает на лыжи. Отталкивается и несется по ледяному желобу. Скорость растет, она уже не справляется, ее нагоняет длинный, как гусеница, снаряд, сидящие там бородачи кричат: «С дороги!» Они вот-вот нагонят ее. Энни понимает, что застряла на повороте бобслейной трассы. Снаряд надвигается. Что же делать?
Постель.
Уф-ф…
Похоже, она каждый раз оказывается здесь. Реальность — это сон, который возвращается чаще всего, не так ли? Она изо всех сил старается удержаться в этой постели, чтобы ее не зашвырнуло в иное пространство. Рукой она ощупывает матрас. Простыни тоньше папиросной бумаги. Смотри-ка, я дымлюсь. А вот подушка! Синтетическая? Предпочитаю гусиный пух. Почему всего одна? Она открывает глаза. Вокруг светлые, чуть желтоватые деревянные стены. Ах да, это бамбук, последний крик в отделке интерьера. Это помешательство на бамбуке кажется ей жульничеством: как им удается превратить круглые стволы в гладкие панели? Объясните мне. А зубная паста? Откуда берутся эти красные дорожки в белой пасте? При этом белое с красным не смешивается, пока не иссякнет содержимое тюбика… В мире столько загадок.
Появляется Итан. Забавно, это приятный сон. Он входит в комнату и улыбается ей. Из постели Энни кажется, что он ростом со страуса из предыдущего бредового видения. Он присаживается на край кровати, гладит ее по щеке и подносит стакан воды.
Правильно. Она умирает от жажды.
Выпрямляясь, она ощущает боль в суставах. Мышцы свело.
Черт, это явно не бред! Прощайте, водные лыжи и снежные горы. В теле тяжесть, окоченение, боль.
— Итан, так я не сплю?
— Нет.
— В моем сне ты так же отвечал.
— Я не могу нести ответственность за то, что говорю в твоих снах.
Энни задумывается. Сказанное кажется ей настолько глубоким, что она не уверена, что понимает это. О, здесь она ничего не соображает: добро пожаловать в реальную жизнь!
Итан дает ей пить и осторожно укладывает в постель. Едва голова касается подушки, как Энни попадает в лабиринт. Люк захлопывается. На поворотах лают бульдоги, скаля клыки: кажется, она идет не туда. Ух ты, она и не замечала, что эти псы так похожи на акул. Она доходит до малышки в цыганском костюме, которая в упоении кружится в своем пышном красном кружевном платье. Она танцует под игривую дискотечную музыку. Энни склоняется к ней, радостная девочка смотрит на нее незрячими глазами. Да, глаза выколоты. Энни наклоняется, собираясь поцеловать девочку, но та кидается прочь с испуганным криком. Хлопает дверь.
Постель. Комната.
Лучше оставаться здесь. Все же спокойнее, чем в этих снах. Энни покрывается испариной. Ее пронизывает необычный озноб, он охватывает ее не снаружи, а изнутри. Она съеживается под тонкой простыней.
Энни чувствует, что за каждым ее движением следят. Актерский инстинкт. На нее направлены взгляды, с нее не сводят глаз, комментируют ее позы.
Она озирается. Никого. Из обстановки только платяной шкаф и телевизор. Льняные шторы задернуты наполовину.
Явно никого нет.
Откуда это ощущение, что за ней следят?
Она вновь погружается в неприятный сон, который видела сотню раз: ей предстоит петь Кармен, хотя она не разучивала эту оперу. За кулисами она, пока идет начальная сцена у оркестра и хора, надевает обтягивающее ярко-красное платье, втыкает в волосы цветок лотоса и затем появляется перед публикой рядом с тенором. Из ее гортани раздается невероятной силы голос, звучание ей незнакомо: густой и сильный голос громадного диапазона, перекрывающий голос партнера, у которого тесситура куда ниже. Это что, мужской голос?.. Поднимая кастаньеты, она спохватывается, что забыла побрить подмышки. Катастрофа.
Ох… опять постель.
Так, ну что, шпики ушли? Нет. Кожей она ощущает их липкие прикосновения.
Но кто шпионит за ней?
Она выпрямляется в поле обзора камеры, закрепленной под потолком в левом углу. Красный огонек свидетельствует, что аппарат зафиксировал это.
«Меня снимают!»
С той стороны тоже камера. И в другом углу. Медленно она пересчитывает. Пять видеокамер. Не меньше.
Входит Джоанна. Вид у нее ликующий.
— Как ты, малышка?
Энни радость агентши кажется странной. Видимо, это все еще сон.
Джоанна, обычно не слишком щедрая на нежные жесты, крепко обнимает ее.
— О, тебя все так любят! А ты забавляешься, пугая нас. Хочешь, чтобы мы поняли, как ты нам дорога! Но мы тебя и без этих твоих глупостей обожаем.
Слова Джоанны звучат фальшиво. Любопытно… Обычно во сне персонажи неплохо справляются со своей ролью.
Внезапно Энни отстраняется, угадывая, что за этим последует.
— Знаешь, почему ты здесь?
Энни мотает головой.
— Не припоминаешь?
Энни прекрасно помнит, как впрыснула себе героин в туалете и затем лишилась чувств, в этот миг ей казалось, что она умирает. Но чтобы узнать, что скажет Джоанна в этом сне, она изображает потерю памяти.
— Ну, ты… перебрала. Конечно, это стресс. Страх перед судом публики. Бедная Энни… Ты была не права, опасаясь реакции.
Джоанна внезапно встает.
— Дорогая, это был триумф! — восклицает она. — «Девушку в красных очках» называют главным фильмом года. Ты ошеломила и публику, и журналистов. Браво! Уже поговаривают о номинациях на «Золотой глобус», на «Оскар»… Срочно готовят новые копии для проката.
Джоанна выкрикивает это, раздувая свой искусственный энтузиазм, будто обращается не к Энни, а к кому-то, кто стоит метрах в двадцати.
Энни оглядывается. К кому взывает Джоанна? Кому предназначено это шоу — «Пресс-атташе на пике карьеры»?
— Какая жалость, что ты не могла выйти на сцену. Люди ждали тебя, аплодировали стоя. И все это досталось Заку и Табате Керр.
Табата Керр? Джоанна так назвала Кошелку Вюиттон. Стало быть, происходит нечто странное.
Энни перехватила взгляд Джоанны, и ее осенило. Та посмотрела на ближнюю к ней камеру и, осознав свою ошибку, потупилась. Значит, ей известно, что их снимают, и она пыталась держаться естественно.
Джоанна, что происходит? К чему здесь видеокамеры?
Джоанна, поколебавшись, достала телефон и набрала номер. Оставив преувеличенно восторженный тон, она сухо спросила:
— Ладно, так что мне теперь делать?
В ответ донеслось потрескивание.
— Ясно, — ответила Джоанна.
И тут Энни почувствовала, что атмосфера переменилась. Бросив беглый взгляд, она заметила, что красные огоньки вверху видеокамер погасли. Джоанна, расслабившись, села.
— Энни, ты была в полном дерьме, но я это уладила.
— В смысле, ты тоже в него вляпалась?
— Я превратила дерьмо в золото. Прежде такое было под силу алхимикам, а теперь хорошему агенту. Послушай, все проще простого: так как после инцидента на премьере стало невозможно скрыть твою зависимость от алкоголя и дури, я решила превратить это в показательный пример.
— Господи боже, чего именно?
— Пример раскаяния. Энни, ты выздоровеешь, будешь лечиться, делая это не только для себя, но и для других. Ты укажешь выход, расскажешь юнцам и их сокрушенным родителям, как избавиться от этого.
— Избавиться от чего?
— От наркотиков. От тяги к выпивке. От пагубных привычек.
— Ты, похоже, уверена, что тебе это удастся.
Джоанна посмотрела на нее с сомнением, отстранилась и резко бросила:
— Я подписала контракт.
— Ты?!
— Я подписала. Твое падение было публичным, так что оправдываться придется тоже на публике. Если не хочешь пустить карьеру под откос, мы организуем спектакль вокруг твоего возрождения. Телеканал «Америкэн» дал согласие. — Она наклонилась к Энни и прошептала ей на ухо: — Четыре миллиона долларов. А если просчитать результаты кампании в прессе, можно смело удвоить сумму.
Джоанна выпрямилась, гордясь собой, с улыбкой довольной акулы. Это резко отличалось от того аффектированно жалостного выражения, с которым она вошла в палату. Энни не реагировала, она все еще гадала, происходит ли это во сне или наяву. Впрочем, чудовищность предложения, безнравственного, как кошмар, жестокого, как реальность, не оставляла выбора.
Джоанна, решив, что молчание — знак согласия, сообщила в телефонную трубку:
— ОК, все в порядке. Продолжаем.
Через четыре секунды вновь загорелись красные контрольные огоньки камер.
Джоанна опять заговорила медовым голосом, умудрившись трижды упомянуть название фильма «Девушка в красных очках», потом удалилась с ликующим видом.
«Какая скверная актриса», — подумала Энни, глядя ей вслед.
Это, по крайней мере, не вызывало сомнений, все прочее по-прежнему выглядело хаосом.
В палате появился доктор Шинед. Так как он жаждал покрасоваться на экране, то на сей раз обошелся без толпы ассистентов; только пара молодых врачей следовала за ним на почтительном расстоянии, как телохранители, что подчеркивало значимость эскортируемой персоны.
Энни тотчас решила разыграть отупение, шок и смирение. Прикрывшись этой маской, она разглядывала доктора Шинеда: восьмидесятилетний старец с безупречно перекроенной физиономией работал на камеры, изображая суперврача. Сначала он обратился к пациентке с вежливым благодушием, признав, что в юности порой бывают нелегкие периоды, — и тут он на миг показался искренним: он с удовольствием злословил, твердя, как ему жаль молодых. Потом он расковырял рану, расписав страдания Энни. Наконец, сделал прижигание: выразил к ней уважение, сообщив, что она уже не ребенок, она будущая мать. Вдобавок к этой смеси он восславил жизнь, любовь к жизни, будущее, возвысившись до пафоса, чуждого его обычной сухой точной резкости. Энни, понимавшая, что это спектакль, пропустила все мимо ушей; она лишь подметила, что грим придал его коже оранжевый оттенок, а подкрашенные брови кажутся такими же густыми, как парик.
«Уж лучше смириться со старостью, чем отрицать свой возраст. В том числе и по эстетическим причинам», — подумала она. Это была единственная мысль, вынесенная из визита, который, кажется, не имел к ней никакого отношения.
— Итак, милочка, мы пришли к согласию? Готовы ли вы довериться мне?
По его энергичной настойчивости Энни поняла, что в сцене, разыгрываемой доктором Шинедом, она должна произнести последнюю реплику. Ухватившись за обрывки своего сна — где она, застигнутая врасплох, изображала Кармен, не зная роли и без единой репетиции, — Энни пробормотала, что готова.
Довольный доктор Шинед откланялся.
Открывая дверь, он, забыв о том, что камеры все еще работают, самодовольно улыбнулся, гордый собой, как актер, которому вручили вожделенную премию. Но это тщеславие, после старательно разыгранной им сцены, выглядело столь же уместно, как волос в тарелке с супом.
«Дебютант», — со вздохом подумала Энни.
Она закрыла глаза и снова погрузилась в сон.
В половине седьмого появился Итан, он принес поднос с ужином. Этот ничего не изображал. В каждом его движении, в каждом слове сквозило лишь стремление помочь Энни. Как только он оказался рядом, девушка почувствовала себя лучше. Они бегло обсудили серьезные темы.
Когда она доела, Итан взглянул на часы.
— Уже семь, — объявил он.
Атмосфера неуловимо переменилась. Огоньки камер погасли.
Итан, достав из кармана коробочку с пилюлями, выдал Энни лекарства.
— Что, после семи вечера камеры выключаются? — спросила она.
— Нет. Съемку возобновят через три минуты. У передачи два формата: интернет-трансляция двадцать четыре часа в сутки и ежедневный двадцатиминутный выпуск на канале «Америкэн». Так что допускаются лишь краткие перерывы. Фармацевты и клиника не желают засвечивать прием всей этой химии. Прежде всего, чтобы сохранить врачебную тайну. К тому же репортаж должен подчеркнуть твое стремление вылечиться.
Энни выслушала пояснения, покорно и жадно заглатывая капсулы.
Красные огоньки вновь загорелись в тот момент, когда Итан выбрасывал упаковку от пилюль в мусорную корзину.
— Мне нужно в ванную.
Итан помог девушке спустить ноги с кровати и, поддерживая, довел ее до облицованного кафелем закутка.
Цепляясь за поручни на перегородках, Энни дотащилась до умывальника.
Там она увидела себя в зеркале. Бледная, будто выжатая до капли, она выглядела как после тяжелых родов. Волосы свисали безжизненными прядями. Кожа была изжелта-бледной.
Она склонилась над раковиной, потирая веки кончиками пальцев.
Странное ощущение.
За ней опять следят?
Нет, не может быть…
Медленно поворачивая голову, она осмотрела облицованные кафелем стены: нигде не было видно ни видеокамер, ни микрофонов.
Тогда откуда исходит это ощущение слежки?
Может, у нее приступ паранойи?
Энни пожала плечами: если ты чего-то опасаешься, это еще не значит, что оно существует; нужно успокоиться.
Она наклонилась, всматриваясь в свое лицо.
Внезапно она уловила движение. Нет, это было не снаружи, что-то дрогнуло внутри зеркала. Или, скорее, за посеребренной поверхностью.
Но как это возможно?
Она снова приблизила голову и по зыбкости отражения и подозрительной прозрачности поняла, что перед ней зеркало, лишенное амальгамы, за ним скрыта целая батарея камер.
