В тот вечер папа поздно вернулся с работы. Я знала, что так и будет, но все равно ждать пришлось ужасно долго. Я начистила овощей к ужину, положила их в кастрюлю. Накрыла на стол, полила горчичные зернышки. Зачем — не знаю, потому что в горшке так ничего до сих пор и не показалось. Потом записала в дневник историю про дракона из Красы Земель, который любил розы и, проходя мимо розового куста, всегда останавливался их понюхать, вот только его дыхание опаляло цветы. Историю я не закончила. Под конец просто села на лестнице и стала ждать.

Без пяти шесть подъехал автобус, и я побежала к входной двери. Автобус было видно сквозь витражное стекло. На окнах автобуса были решетки, некоторые — полуоторванные. В одной застрял помидор, по стеклу что-то размазалось, вроде яйца. В автобусе было шестеро человек. Папа спустился по ступенькам, и даже через цветное стекло было видно, какой он бледный в свете фонаря. Он помахал Майку, вошел в калитку, и я побежала на кухню; мне показалось — он бы не хотел, чтобы я его видела.

Папа включил чайник. Спросил;

— Как школа?

Не посмотрел на меня, начал разжигать печку. Я поняла, что про работу спрашивать нельзя. Я сказала:

— Миссис Пирс рассердилась на Нила Льюиса за то, что он попытался утопить меня в унитазе. Но я думаю, что больше он меня не тронет.

Тут папа поднял глаза. И спросил:

— Ты-то цела?

— Конечно, — ответила я. — И вообще это ерунда.

Папа нахмурился. Потом сказал:

— Нил, что ли, сын Дуга?

Я попыталась соображать быстро.

— Не знаю, — сказала я.

— Вы что, с ним не ладите?

— Было такое, но теперь все в порядке.

Тут папа вдруг спросил:

— А не этот парень молотит нам в дверь?

Я посмотрела на него, потом на холодильник.

— Не знаю, — сказала я.

Папа выпрямился.

— Джудит, ты ведь не задираешь его первая?

— Нет, — ответила я, и сердце стукнуло один раз, но очень сильно.

— Точно? — спросил папа.

— Точно.

— Тогда хорошо, — сказал папа. Повернулся спиной к огню. — Потому что одно зло порождает другое. — Он встал, закрыл дверцу печки — оставил щелочку для поддува. — А зла тут в последнее время и так хватает.

За ужином мы читали Библию, вместо того чтобы сначала убрать со стола. В тот день мы говорили о том, что Бог бывает ревнив. Только это не в обычном смысле этого слова, сказал папа. Это значит — Бог хочет, чтобы люди служили только Ему, что Он требует Абсолютного Преклонения.

В голове у меня все перепуталось. Я даже не поняла, какой я вопрос задаю, уместный или глупый, но я спросила:

— А зачем Богу Абсолютное Преклонение?

— Потому что Он знает, что для нас лучше, — сказал папа.

Я еще раз подумала, но почему-то все равно не увидела в папиных словах никакого смысла.

— Почему? — спросила я.

Папа не рассердился, что обычно бывает, когда я слишком часто спрашиваю «почему». Собственно, вид у него был такой, будто он думает про что-то другое. Он хмурился. И вроде как задерживал дыхание. А потом брови вдруг встали на место, он моргнул и спросил:

— Что?

Мне тоже пришлось подумать, прежде чем я вспомнила, о чем мы говорили.

— Почему Бог знает лучше? — спросила я.

— Потому что Он знает все, — сказал папа. И потом быстро добавил: — А еще Он нас создал, — как будто я этого не знаю, как будто он этого не знает, как будто он никогда про это не думал. Потом он сказал: — Погоди-ка, — встал и пошел в прихожую.

Когда он вернулся, я спросила:

— Что там?

— Ничего.

Я посмотрела на него, но он больше ничего не сказал и продолжил читать.

Когда я пошла спать, папа сидел у печки в рабочем комбинезоне. Я немножко полежала в кровати, а потом тихонько пошла вниз. Но свет в кухне не горел, горел в промежуточной комнате, и через замочную скважину я увидела, что папа сидит за письменным столом и просматривает счета, которые у него там лежат. Я обрадовалась, что он не смотрит в пустоту, как обычно, и пошла спать.

Но позднее, гораздо позднее, когда я уже засыпала, я услышала, как открылась входная дверь; и я посмотрела в щелочку между шторами и увидела, что он стоит на тротуаре и в кудряшках у него на голове отражается свет. Он простоял там довольно долго, хотя улица была пуста.