— В качестве аперитива от заведения у нас сегодня розовое шампанское.

Метрдотель, или главный официант, или распорядитель (не знаю, как положено называть эту категорию служащих в ресторанах подобного класса), был одет в светло-зеленый костюм-тройку в тонкую голубую полоску, из нагрудного кармана виднелся уголок голубого носового платка.

У него был тихий голос, даже слишком тихий, практически тонущий в общем гуле; очутившись за столиком (с видом на сад! я оказался прав!), мы сразу заметили, что с акустикой тут что-то странное — приходилось говорить громче обычного, иначе слова уносились к высокому стеклянному потолку. Я бы даже сказал, нелепо высокому, не знай я о прежнем предназначении этого здания. Где-то прочел, что раньше здесь располагалась то ли молочная фабрика, то ли канализационная насосная станция.

Мизинцем метрдотель указывал на какой-то предмет на нашем столике. На свечку, сначала подумал я, — на всех столах вместо свечей в высоких подсвечниках мигали крошечные плоские свечки-таблетки. Но мизинец был направлен на плошку с оливками, очевидно только что поданную официантом. Во всяком случае, я не помнил, чтобы она там стояла, когда метрдотель выдвигал для нас стулья. Когда он успел ее принести? Меня охватил краткий, но сокрушительный приступ паники. В последнее время со мной часто такое случалось, когда вдруг из времени выпадали целые куски, образуя пустоты, внутри которых меня, скорее всего, не существовало.

— Это греческие оливки с Пелопоннеса, спрыснутые оливковым экстра-класса маслом первого отжима из Северной Сардинии и сдобренные розмарином из…

Тут метрдотель склонился над столом, но слышимость от этого не улучшилась; конец фразы вообще пропал, в результате чего происхождение розмарина так и осталось для нас загадкой. Хотя, по мне, подобная информация вообще никому не нужна, мне все равно, вырос ли розмарин в Рурской области или в Арденнах. Не слишком ли много слов ради несчастной плошки оливок?

Вдобавок еще этот мизинец. Почему обязательно пускать в ход мизинец? Это что, признак хорошего тона? Может, это сочетается с костюмом в тонкую голубую полоску, так же как торчащий из кармана голубой платок? Или он просто что-то скрывает? Ведь мы не удостоились вида других его пальцев, которые метрдотель сложил в кулак, — может, они покрыты грибковой экземой, симптомом неизлечимой болезни?

— Сдобренные? — переспросил я.

— Да, сдобренные розмарином. Это означает, что…

— Я знаю, что это означает, — резко и, наверное, неуместно громко перебил его я: за соседским столиком мужчина и женщина, прервав свою беседу, обернулись; мужчина с густой бородой, закрывающей почти все лицо, и слишком молодая для его возраста женщина лет тридцати; второй брак, подумал я про себя, или девушка на один вечер, на которую он решил произвести впечатление, пригласив в такой ресторан. — Я в курсе, — продолжил я чуть тише, — что это не означает, что оливки были «удобрены» или «озлоблены».

Угловым зрением я видел, как Клэр смотрит в окно. Незавидное начало; вечер и так уже испорчен, мне не стоило усугублять ситуацию, хотя бы ради моей жены.

Но тут метрдотель сделал то, чего я никак не ожидал; я был готов к тому, что у него отвиснет челюсть, задрожит нижняя губа, что он, возможно, покраснеет и станет мямлить извинения, предписанные ему начальством и кодексом поведения с трудными и грубыми клиентами. Но вместо этого он разразился смехом, причем не подобострастным, а самым что ни на есть искренним.

— Простите, пожалуйста, — сказал он, прикрывая рот рукой; пальцы были по-прежнему подогнуты, и только мизинец все еще оттопыривался. — С таким поворотом мне еще сталкиваться не доводилось.