— Ежевика из нашего сада, — доложил метрдотель. — Парфе приготовлено из домашнего шоколада, посыпанного тертыми грецкими орехами и миндалем.

Его мизинец указывал на неровности в коричневой подливке, жидковатой для парфе, стекающей сквозь ягоды на дно креманки.

Я видел, как Бабетта смотрела на свой десерт. Сначала только с разочарованием, которое по ходу пояснений метрдотеля сменилось неприкрытым отвращением.

— Я не буду это есть, — объявила она, когда метрдотель закончил свой монолог.

— Простите? — не понял он.

— Я не буду это есть. Унесите, пожалуйста.

Я думал, что она отодвинет от себя креманку, но она как можно дальше откинулась на стуле, словно желая предельно отдалиться от неудавшегося десерта.

— Но это то, что вы заказывали.

Впервые после того, как метрдотель поставил на стол десерты, она подняла на него глаза.

— Я прекрасно знаю, что я заказывала. Но я расхотела. Пожалуйста, унесите.

Я видел, как Серж начал комкать салфетку, потом поднес ее к воображаемой крошке в уголке рта и смахнул ее; одновременно он старался встретиться глазами с женой. Сам он заказал на десерт «Дам бланш» — ванильное мороженое с шоколадным соусом и взбитыми сливками. Вероятно, он чувствовал себя неловко из-за поведения Бабетты, но, скорее всего, его просто раздражала очередная задержка. Ему надо было съесть свой десерт сию минуту. Мой брат всегда выбирал исключительно незатейливые блюда из десертного меню. Мороженое или блины с сиропом. Наверное, думал я, это связано с низким уровнем сахара в крови, заставляющим его устремляться на поиски пищи в самые неподходящие моменты. Но такая невзыскательность объяснялась также элементарным отсутствием фантазии; десерт «Дам бланш» вполне соответствовал выбранному им ранее турнедо — меня, кстати, крайне удивило, что столь непритязательное блюдо значится в меню подобного ресторана.

— Ежевики вкуснее этой вы не найдете нигде, — заверил нас метрдотель.

«Господи, да забери же ты эту несчастную креманку и проваливай!» — взмолился я про себя. Ну вот, опять. В любом нормальном заведении или, вернее, в любом уважающем себя ресторане Европы, исключая Голландию, официанты и метрдотели даже не вступают в дискуссию с гостями, руководствуясь девизом: «Клиент недоволен? Тут же уносим!» Разумеется, среди клиентов всегда и везде найдутся зануды, зазнавшиеся невежды, не знающие толка в еде и не разбирающиеся в названиях блюд. «Чем отличаются тальятелли от спагетти?» — невозмутимо спрашивают они. В таких случаях у дежурного официанта есть полное право садануть кулаком по их изнеженным физиономиям, костяшками пальцев в верхнюю челюсть, чтобы посыпались зубы. Следует принять закон, по которому обслуживающий персонал может применять самооборону. Но в основном клиенты ведут себя как бессловесные овцы, тысячу раз извиняясь перед тем, как попросить солонку. Рыжая стручковая фасоль со вкусом гороха, жилистое, жесткое, что не прожевать, мясо, черствый хлеб с плесневелым сыром — голландские посетители ресторанов проглатывают все это безропотно. А на вопрос официанта: «Было вкусно?» — они, нащупывая кончиком языка застрявшие в зубах жилы и плесень, утвердительно кивают в ответ.

Все мы снова сидели на своих местах. Бабетта слева от меня, напротив Сержа, а Клэр прямо передо мной. Мне стоило лишь оторвать глаза от собственной тарелки, чтобы встретиться с ней взглядом. Клэр в свою очередь, приподняв брови, посмотрела на меня.

— Ладно, пустяки, — сказал Серж. — Я с удовольствием съем еще и эти ягоды.

Он погладил свой живот и улыбнулся — сначала метрдотелю, а потом жене.

Я снова опустил глаза, решив, что безопаснее просто смотреть в тарелку, а точнее, на три еще не тронутых ломтика сыра. Мизинец метрдотеля замирал на каждом из них, но я слушал названия сыров вполуха. Десертная тарелка с сыром была раза в два меньше тарелок с закусками и горячим, однако и на ней пустота казалась завораживающей. Сырные треугольники были разложены полукругом, видимо чтобы заполнить пространство по максимуму.

Я заказал сыр, потому что не люблю сладкого, причем с детства. Уставившись в тарелку — на пустую ее часть, я вдруг почувствовал смертельную усталость.

Больше всего мне сейчас хотелось домой. Вместе с Клэр или даже одному. Я бы все отдал, чтобы оказаться дома и упасть на диван. В горизонтальном положении мне лучше думается, я смог бы осмыслить события сегодняшнего вечера и разложить все по полочкам.

— Не вмешивайся! — сказала Бабетта Сержу. — Может, стоит позвать Тонио, если заказать другой десерт такая проблема!

Тонио — так звать мужчину в белой водолазке, предположил я, владельца ресторана, самолично поприветствовавшего их у входа и распираемого счастьем от возможности причислить супругов Ломан к своей клиентуре.

— В этом нет необходимости, — спохватился метрдотель. — Я сам обсужу это с Тонио, уверен, что мы сможем предложить вам другой десерт.

— Дорогая… — начал Серж, но, очевидно, не знал, что сказать дальше, потому что снова улыбнулся метрдотелю и беспомощно всплеснул руками, как бы восклицая: «Женщины… что с них возьмешь?!»

— Что ты тут скалишься? — спросила Бабетта.

Серж опустил руки и посмотрел на Бабетту с мольбой в глазах.

— Дорогая… — повторил он.

Мишел тоже терпеть не мог сладкого; когда в детстве официанты в ресторанах пытались ублажить его мороженым или конфетами, он решительно мотал головой. Мы позволяли ему любые сладости, и дело, значит, было не в воспитании. А в наследственности. Да, другой причины я не находил. Если что-то и передается по наследству, то это наше общее отвращение к сладким десертам.

В конце концов официант забрал ежевику со стола.

— Одну минуточку, — пробурчал он и удалился.

— Господи, ну и болван! — разгорячилась Бабетта, стремительно проведя рукой по скатерти в том месте, где только что стоял ее десерт, как будто хотела стереть оставшиеся от него следы.

— Бабетта, прошу тебя, — взмолился Серж, но сейчас в его голосе сквозили нотки справедливого раздражения.

— Ты видела выражение его лица? — спросила Бабетта, схватив Клэр за руку. — Ты видела, как быстро он заткнулся, услышав имя своего начальника? Своего босса, ха-ха!

Клэр засмеялась в ответ, но неискренне.

— Бабетта! — вмешался Серж. — Пожалуйста! Не начинай! Мы же здесь завсегдатаи, у нас никогда…

— А ты что, боишься? — перебила его Бабетта. — Боишься, что в следующий раз тебе откажут в столике?

Серж посмотрел на меня, но я отвел взгляд. Интересно, что знает мой брат о наследственности? Я не говорю о его родных детях. Я говорю о Бо. Ведь он должен признать, что какие-то черты характера Бо унаследованы не от него. А от оставшихся в Африке биологических родителей. И в какой степени Серж может дистанцироваться от поступков своего приемного сына?

— Ничего я не боюсь, — сказал Серж. — Мне просто не нравится, когда ты разговариваешь в таком тоне. Это не в наших правилах. Этот человек просто выполняет свою работу.

— Кто здесь задает тон? — парировала Бабетта. — А? Кто?

Она говорила громко — на нее уже оборачивались гости за ближайшими столиками. Еще бы! Женщина, повысившая голос в компании будущего премьер-министра, — это же интересно!

Серж, похоже, тоже осознавал щекотливость положения. Он перегнулся через столик.

— Бабетта, пожалуйста, — сказал он тихо. — Давай прекратим. Давай обсудим это в другой раз.

Во всех домашних ссорах — так же как во всяких драках или в войнах — всегда наступает момент, когда одна из сторон идет на уступки, чтобы предотвратить гибельные последствия. Такой момент наступил. На секунду я задумался, чего хочу я сам. Нам с Клэр как родственникам и сотрапезникам сам бог велел взять на себя роль посредников, чтобы найти примиряющие слова и способствовать сближению воюющих сторон.

Но, если честно, никакой охоты их примирять у меня не было. А у Клэр? Мы с Клэр встретились глазами. На ее губах играла незаметная для посторонних улыбка — едва уловимое подрагивание уголков губ, так хорошо мне знакомое. Я знал, что это значило: Клэр, так же как и я, не горела желанием вмешиваться в семейную разборку. Мы не станем разнимать противников. Наоборот, мы будем содействовать эскалации конфликта. Потому что в данный момент нам это выгодно.

Я подмигнул своей жене. Она подмигнула мне в ответ.

— Бабетта, пожалуйста… — это сказал не Серж, а сама Бабетта.

Она его передразнивала, преувеличенно кривляясь, словно он был капризным ребенком, клянчащим мороженое. Зачем же ему клянчить, подумал я, глядя на «Дам бланш» у него перед носом. Он уже получил свое мороженое. Я чуть не рассмеялся, Клэр, наверное, догадалась об этом по выражению моего лица и покачала головой, снова подмигнув мне. «Еще рано смеяться, — предупреждал ее взгляд. — Ты все испортишь. Мы станем громоотводами, и буря пройдет стороной».

— Ты просто трус! — вскрикнула Бабетта. — Ты должен был вступиться за меня вместо того, чтобы печься о своем имидже! А как это будет выглядеть? Что подумают люди, видя, что твоей жене не нравится этот отвратительный десерт? Что подумает твой дружок Тонио? Тон или Антон — это ведь для него чересчур заурядно! Как капуста или гороховый суп.

Она швырнула салфетку на стол — чересчур сильно, — салфетка задела бокал с вином, и тот опрокинулся.

— Ноги моей больше здесь не будет! — сказала Бабетта.

Она уже не кричала, но ее услышали по крайней мере за четырьмя соседними столиками. Не обернуться было невозможно.

— Бабетта, — сказала Клэр и протянула к ней руку. — Дорогая…

Клэр точно подгадала момент. Я улыбнулся, любуясь собственной женой. Красное вино растеклось по скатерти, в основном по той половине, где сидел Серж. Когда мой брат приподнялся на стуле, я подумал, что он испугался, как бы вино не пролилось на брюки, но он отодвинул стул и встал.

— С меня довольно, — сказал Серж.

Мы трое впились в него глазами. Он убрал с колен салфетку и положил ее на стол. Я видел, как подтаивает его мороженое, по ножке креманки стекала тонкая ванильная струйка.

— Пойду прогуляюсь, — сказал мой брат. — Подышу воздухом.

Перед тем как уйти, он обратился к нам с Клэр:

— Сожалею, что все так вышло. Надеюсь, что, когда я вернусь, мы сможем спокойно обсудить то, ради чего здесь собрались.

Мне хотелось, чтобы Бабетта прокричала ему что-нибудь вдогонку. Что-нибудь вроде: «Давай катись! Это самое простое!» Но она промолчала, а жаль. Это придало бы скандалу некой пикантности: известный политик, с понурым видом покидающий ресторан, и жена, орущая ему вслед ругательства типа «сволочь» или «трус». Даже если скандал не попадет в прессу, он расползется, как нефтяное пятно, передаваясь из уст в уста; десятки, сотни или даже тысячи потенциальных избирателей узнают, что семейная жизнь обычного парня Сержа Ломана тоже не обходится без самых обычных проблем. Как у всех. Как у нас.

Еще вопрос, размышлял я, лишит ли его эта семейная ссора некоторого числа голосов или, может, как раз наоборот, только увеличит его электорат. Несчастливый брак лишь приближал его к простым людям. Я посмотрел на «Дам бланш». Вторая струйка мороженого добралась до скатерти.

— Глобальное потепление, — сказал я, показывая на десерт своего брата. Я подумал, что сейчас лучше ограничиться какой-нибудь шуткой. — Видите, это не просто модная тема. Это правда!

— Паул…

Клэр глазами указала мне на Бабетту — та плакала, сначала почти беззвучно, лишь вздрагивая верхней частью тела, но потом послышались первые всхлипы.

За некоторыми столиками ужин снова прервался. Мужчина в красной рубашке наклонился к сидевшей напротив пожилой даме (его матери?) и что-то такое ей шепнул: наверняка что-то вроде «Сразу не оборачивайся, но та женщина, жена Сержа Ломана, плачет».

Между тем Серж все еще стоял, опершись на спинку стула, словно не решаясь уйти теперь, когда его жена пустила слезу.

— Серж, — не поднимая головы, сказала Клэр, — присядь… Паул. — Клэр стиснула мою руку.

До меня не сразу дошло, что она хочет поменяться со мной местами, чтобы оказаться рядом с Бабеттой.

Мы встали с ней одновременно. Проходя мимо меня, Клэр снова схватила мою руку, ее пальцы крепко сжали мое запястье. Наши лица были в десяти сантиметрах друг от друга (мы почти одинакового роста), мне стоило лишь слегка наклониться, чтобы зарыться лицом в ее волосах — о чем в тот момент я мечтал больше всего на свете.

— У нас проблема, — сказала Клэр.

Я промолчал, лишь кивнув в знак согласия.

— С твоим братом, — уточнила Клэр.

Я ждал продолжения, но она, наверно, посчитала, что наше общение в вертикальном положении и так затянулось, и, проскользнув между мной и столом, опустилась на стул рядом с плачущей Бабеттой.

— Вы всем довольны?

Я обернулся и увидел лицо мужчины в белой водолазке. Тонио! Поскольку Серж снова занял место за столиком, а я еще стоял, он, по-видимому, решил сначала обратиться ко мне. В его осанке было что-то заискивающее — и вовсе не потому, что он был на голову ниже меня, — он стоял, подавшись всем телом вперед, сложив перед собой руки и склонив голову набок, так что его глаза смотрели на меня снизу наискось.

— Я слышал, что у вас трудности с выбором десерта, — сказал он. — Мы хотели бы предложить вам альтернативный десерт на ваш вкус.

— Тоже от заведения? — спросил я.

— Простите?

Владелец ресторана был практически лысым, оставшиеся седые волоски возле ушей были аккуратно подстрижены, и перебравшая солнца голова торчала из ворота белой водолазки, как голова черепахи из панциря.

Мне еще раньше, при появлении Сержа и Бабетты, показалось, что он мне кого-то напоминает, и вдруг меня осенило. Много лет назад в соседнем доме на нашей улице жил такой же мастер подольститься. Ростом, помнится, пониже Тонио, холостой. Как-то вечером Мишел, которому тогда было лет восемь, вернулся домой со стопкой грампластинок и спросил, есть ли у нас проигрыватель.

— Откуда у тебя эти пластинки? — поинтересовался я.

— Господин Брейдфелд подарил, — ответил Мишел. — У него их штук пятьсот!

У меня не сразу увязалось лицо низкорослого одинокого мужчины, живущего по соседству, с фамилией Брейдфелд. По словам Мишела, мальчишки из нашей округи часто захаживали к нему в гости послушать пластинки.

Я помню, как в висках застучало — сначала от страха, а потом от злости. Стараясь не повышать голоса, я спросил Мишела, чем занимается господин Брейдфелд, пока мальчики слушают пластинки.

— Ничем особенным. Мы сидим на диване. Он всегда угощает нас орешками, чипсами и кока-колой.

В тот вечер, когда стемнело, я позвонил в дверь господина Брейдфелда. Не спрашивая разрешения войти, я оттолкнул его в сторону и ринулся прямо в его гостиную. Окна были уже занавешены.

Несколько недель спустя господин Брейдфелд сменил место жительства. Последнее воспоминание о том времени: соседские дети роются в коробках с разбитыми грампластинками, надеясь найти что-нибудь целое. За день до своего переезда господин Брейдфелд выставил коробки на крыльцо.

Глядя на Тонио, я ухватился одной рукой за спинку стула.

— Пошел вон, извращенец! — сказал я. — Проваливай, иначе я за себя не ручаюсь.