Задним числом можно утверждать, что в то воскресенье я пережил некий апогей. А потом быстро привык к своему новому состоянию без двойного дна. Жизнь стала более ровной, менее яркой и как бы смазанной. Как на вечеринке, где все говорят и жестикулируют, но непонятно, что произносит каждый в отдельности. Жизнь без взлетов и падений. Что-то исчезло. Для людей, потерявших обоняние или вкус, самая изысканная еда на свете кажется пресной. Так иногда и я воспринимал свою новую жизнь как тарелку теплой еды, стынущей на столе. Я знал, что мне нужно есть, иначе я умру, но аппетита у меня не было.

Спустя несколько недель я предпринял последнюю попытку вернуть эйфорию того воскресного дня. Мишел только что уснул. Мы с Клэр лежали на диване и смотрели передачу о приговоренных к смерти американцах. У нас был широкий диван, и, чуть потеснившись, мы помещались на нем вдвоем.

— Я тут подумал, — сказал я. — Когда у нас родится второй ребенок, Мишелу исполнится уже пять.

— Да, я тоже об этом думала, — согласилась Клэр. — Это и в самом деле неудачная идея. Надо радоваться тому, что есть.

Я ощутил тепло своей жены и слегка сжал ее плечо. Я припомнил беседу со школьным психологом.

«У тебя брали анализ околоплодной жидкости?»

Я мог бы спросить это самым беспечным тоном. Жаль только, что я не мог заглянуть ей при этом в глаза. А может, и к лучшему.

А потом я подумал о нашем счастье. О нашей счастливой семье. Которой следует радоваться тому, что есть.

— Давай съездим куда-нибудь на выходные? — предложил я. — Арендуем домик на природе, например. Все втроем.