67
Ребекка приехала в Кэмден-таун, и ей пришлось расспрашивать прохожих одного за другим, пока она не нашла лавку старичка, который делал лампочки. Он сидел в углу, сложив руки. Дела, по-видимому, шли неважно.
— Можно? — спросила она, входя.
Старичок изобразил один из своих особенных жестов.
— Меня зовут Ребекка. Несколько лет назад я работала с Джаспером Гвином. Вы его помните?
Старичок нажал на кнопку выключателя, и лавка озарилась мягким, усталым светом.
— Гвина?
— Да. Он приходил сюда за лампочками для своей мастерской. Брал каждый раз по восемнадцать штук, всегда одних и тех же.
— Еще бы мне не помнить его, я старый, но не дурак.
— Я ничего такого не хотела сказать.
Старичок поднялся и подошел к прилавку.
— Он давно не приходил, — сказал.
— Нет. Он больше не работает в городе. Закрыл мастерскую. Уехал.
— Куда?
Ребекка поколебалась.
— Не имею ни малейшего понятия, — сказала наконец.
Старичок рассмеялся — смех у него был чудесный, не такой старый, как он сам. Его, казалось, радовало, что Джасперу Гвину удалось замести следы.
— Извините, — сказал наконец.
— За что?
— Я питаю слабость к тем, кто исчезает.
— Не беспокойтесь, я тоже, — сказала Ребекка.
Потом вынула из сумки книгу.
— Я вам кое-что принесла. Думаю, вам это понравится.
— Мне?
— Да, вам.
Она положила на прилавок «Трижды на заре». Тот самый экземпляр, который читала сама, другого так и не удалось найти.
— Что это? — спросил старичок.
— Книга.
— Сам вижу. Но что за книга?
— Книга, которую написал Джаспер Гвин.
Старичок до нее даже не дотронулся.
— Я бросил читать шесть лет назад.
— В самом деле?
— Слишком много лампочек. Зрение ни к черту. Лучше поберечь его для работы.
— Мне очень жаль. Во всяком случае, вам необязательно читать целиком эту книгу, достаточно прочесть одну строку.
— Это что, шутка? — спросил старичок, уже закипая гневом.
— Нет-нет, ничего подобного, — сказала Ребекка.
Она открыла книгу на первой странице и показала старичку.
Старичок до книги не дотронулся. Окинул Ребекку подозрительным взглядом и склонился над страницей, очень низко, почти уткнувшись носом в бумагу.
Надо было всего лишь прочесть заглавие и посвящение. Старичок долго стоял, нагнувшись над книгой, потом поднял голову.
— Что это значит? — спросил.
— Ничего. Это посвящение. Джаспер Гвин посвятил вам книгу, только и всего. Вам и тем самым лампочкам, как я понимаю.
Старичок опять склонил голову, так же низко, и перечел снова. Привык все проверять хорошенько.
Он выпрямился и принял книгу из рук Ребекки, с такой бережностью, какой обычно удостаивал одни только лампочки.
— Там говорится обо мне? — спросил.
— Нет, по правде говоря, не думаю. Он посвятил вам книгу, потому что восхищался вами. В этом я уверена. Он вас безмерно уважал.
Старичок сглотнул. Повертел книгу в руках.
— Возьмите, — сказала Ребекка, — это вам.
— Серьезно?
— Разумеется.
Старичок с улыбкой опустил взгляд на книгу и стал разглядывать обложку.
— Здесь нет имени мистера Гвина, — заметил он.
— Джасперу Гвину время от времени правится писать книги под чужими именами.
— Почему?
Ребекка пожала плечами.
— Это длинная история. Скажем, ему нравится быть неуловимым.
— Исчезать.
— Да, исчезать.
Старичок кивнул, словно был в состоянии все постичь в совершенстве.
— Он говорил мне, что работает переписчиком, — сказал.
— И это не было полной ложью.
— То есть?
— Когда вы познакомились с ним, он переписывал людей. Делал портреты.
— Картины?
— Нет. Писал портреты словами.
— Разве такое бывает?
— Нет. То есть не было, но стало, когда он начал это делать.
Старичок задумался. Потом сказал, что и лампочек ручной работы не было, пока он не начал их делать.
— Вначале все меня считали сумасшедшим, — добавил.
Потом рассказал, что первой в него поверила одна графиня, которая захотела для своего салона свет, в точности повторяющий утреннюю зарю.
— Это было совсем не просто, — вспоминал старичок.
Они долго молчали, потом Ребекка сказала, что ей пора идти.
— Да, конечно, — сказал старичок. — Вы слишком любезны, что пришли сюда.
— Мне это не в тягость, я побывала под светом ваших лампочек. Такой свет очень трудно забыть.
Может быть, на глазах у старичка выступили слезы, но об этом трудно судить, ведь глаза у стариков всегда немного слезятся.
— Окажите мне честь принять маленький дар, — сказал он.
Подошел к полке, взял оттуда лампочку, завернул в веленевую бумагу и протянул Ребекке.
— Это — «Катерина Медичи», — пояснил. — Обращайтесь с ней бережно.
Ребекка взяла лампочку с великой осторожностью и положила ее в сумку. Будто бы ей подарили зверька. Живого.
— Спасибо, — сказала она. — Это прекрасный подарок.
Ребекка направилась к двери и уже почти открыла ее, когда услышала вопрос старичка:
— Как он это делал?
Она обернулась.
— Простите?
— Как мистер Гвин писал портреты словами?
Этот вопрос Ребекке задавали десятки раз. Она рассмеялась. Но старичок оставался серьезным.
— Я хотел спросить, какую чертовщину писал он в этих портретах?
У Ребекки был наготове ответ, затверженный назубок за годы, когда приходилось каждый раз обрывать расспросы. Она уже чуть было не произнесла его, когда ощутила вокруг себя этот мягкий, усталый свет. И сказала совсем другое:
— Он писал истории.
— Истории?
— Да. Писал кусок истории, сцену, вроде фрагмента книги.
Старичок покачал головой.
— Историю нельзя назвать портретом.
— Джаспер Гвин считал, что можно. Однажды, когда мы сидели в парке, он мне объяснил, что у всех нас есть какое-то представление о себе, может быть, едва намеченное, смутное; но в конечном итоге нас приводят к тому, чтобы обрести какое-то о себе представление, и, но правде говоря, это представление мы зачастую сопрягаем с неким воображаемым персонажем, в котором узнаем себя.
— Например?
Ребекка немного подумала.
— Например, человек хочет вернуться домой, но не может найти дорогу. Или еще — человек, который всегда все видит на секунду раньше других. И тому подобное. Вот все, о чем мы можем догадаться относительно нас самих.
— Но это идиотизм.
— Нет. Это неясность.
Старичок пристально смотрел на нее. Было видно, что он пытается понять.
— Джаспер Гвин научил меня, что мы не персонажи, а истории, — сказала Ребекка. — Мы останавливаемся на том, что видим себя в персонаже, переживающем какое-то приключение, даже самое немудрящее, но должны понять другое: мы — вся история, не один только персонаж. Мы — леса, по которым он пробирается; злодей, который ему не дает проходу; суматоха, поднявшаяся вокруг; люди, проходящие мимо; цвета предметов, звуки. Понимаете?
— Нет.
— Вот вы делаете лампочки: не случалось ли вам увидеть свет, в котором вы узнали себя? Свет, который был вами?
Старичок вспомнил лампочку, горевшую над дверью в один коттедж, много лет назад.
— Однажды, — сказал он.
— Тогда вы сможете понять. Свет — частичка, ломтик истории. Если есть свет, такой, как вы, найдется и звук, и перекресток дорог, и человек, идущий по дороге; и целая толпа, и одна-единственная женщина, и дальше в том же духе. Не останавливайтесь на свете, думайте об остальном, думайте об истории. Теперь вам понятно, что она существует где-то и если вы найдете ее, это и будет ваш портрет?
Старичок изобразил один из своих особенных жестов. Этот смутно походил на согласие. Ребекка улыбнулась.
— Джаспер Гвин говорил, что все мы — страницы какой-то книги, но книги, никогда никем не написанной: напрасно мы бы стали искать ее на полках нашего разумения. Он сказал мне, что пытался переписать эту книгу для людей, которые приходили к нему. Найти правильные страницы. Он был уверен, что у него получится.
В глазах старичка мелькнула улыбка.
— И получилось?
— Да.
— Как он это делал?
— Смотрел на них. Долго. Пока не увидит в них историю, которой они были.
— Смотрел на них, и все.
— Да. Немного разговаривал, очень мало и только один раз. Прежде всего ждал, пока время пройдет над ними, унося прочь уйму разного, а потом находил историю.
— Какие это были истории?
— Всякие. Женщина пытается спасти сына от смертного приговора. Пять звездочетов живут только по ночам. Прочее в том же роде. Но лишь один фрагмент, одна сцена. Этого хватало.
— И люди наконец узнавали себя.
— Они узнавали себя в том, что случалось; в предметах, цветах, тоне, в некоторой медлительности, в свете; и в персонажах, конечно, тоже — но во всех, не в одном, а во всех сразу: знаете, ведь мы — целая уйма разного, и сразу, одновременно.
Старичок захихикал, но это получилось у него красиво, деликатно.
— Трудно поверить, — сказал он.
— Знаю. Но уверяю вас: это так.
Поколебалась немного, потом добавила нечто такое, что, по всей видимости, и сама поняла только в эту минуту.
— Когда он сделал с меня портрет, я его прочла от начала до конца, и там был пейзаж, в одном месте, четыре строчки — и я себя узнала в этом пейзаже, как и во всей этой истории; в звуках этой истории, в движении и атмосфере, в каждом персонаже этой истории; но со сногсшибательной точностью я себя узнала в том пейзаже: я — это он, я всегда была им и всегда буду.
Старичок улыбнулся ей.
— Уверен, то был прекрасный пейзаж.
— Да, был, — сказала Ребекка.
В конце концов старичок сам проводил ее. Ребекка пожала ему руку и отметила, что делает это бережно, как многие годы назад пожимала руку Джаспера Гвина.
