42
Джаспер Гвин сидел в прачечной, которую пакистанцы открыли прямо в его доме, когда к нему подошел парнишка не старше двадцати лет, в пиджаке и при галстуке.
— Вы — Джаспер Гвин?
— Нет.
— Конечно, это вы, — сказал парнишка и протянул ему сотовый телефон. — Вас.
Джаспер Гвин взял телефон, смирившись с неизбежным. Но где-то в глубине души был даже доволен.
— Да, Том?
— Знаешь, сколько дней я не звонил тебе, дружище?
— Говори, сколько?
— Сорок один.
— Рекорд.
— Еще бы. Как прачечная?
— Ее только что открыли, сам можешь представить.
— Нет, не могу: мне Лотти стирает.
Они держали пари, поэтому, обменявшись парой-тройкой гадостей, перешли к делу. К портрету.
— Ребекку не расколоть, так что давай выкладывай, Джаспер. Все, до малейших подробностей.
— Прямо тут, в прачечной?
— Почему бы и нет?
В самом деле, ничто не мешало поговорить об этом тут. Разве что парнишка в пиджаке и при галстуке болтался под ногами. Джаспер Гвин зыркнул на него, и тот понял: вышел из прачечной.
— Я это сделал. Получилось хорошо.
— Ты о портрете?
— Да.
— Хорошо — в каком смысле?
Джаспер Гвин не был уверен, что сможет объяснить. Он встал со стула — возможно, если расхаживать взад-вперед, будет легче.
— Я не знал в точности, что это может означать — писать портрет словами, а теперь я это знаю. Есть некий способ проделать это, имеющий смысл. У тебя может получиться лучше или хуже, но такая вещь существует. Не только в моем воображении.
— Можно узнать, что за чертов трюк ты изобрел?
— Ничего особенного, все очень просто. Но на самом деле это не приходит в голову до тех пор, пока не придет в голову.
— Ясней некуда.
— Ладно: когда-нибудь я тебе объясню лучше.
— Хорошо: скажи, по крайней мере, хоть что-нибудь.
— Что ты хочешь знать?
— Когда мы вернем Джону Септимусу Хиллу его прекрасную мастерскую и подпишем с тобой расчудесный договор.
— Думаю, никогда.
Том какое-то время молчал, и это было дурным знаком.
— Том, я нашел то, что хотел: это прекрасная новость.
— Не для твоего агента!
— Я больше не буду писать книги, Том, и ты не мой агент, ты мой друг, и, похоже, единственный на настоящий момент.
— Я должен пустить слезу?
Было заметно, что Том раздосадован, но сказал он это без ехидства, просто, наверное, почувствовал неловкость. Я должен пустить слезу?
— Да ладно, Том.
Том как раз думал, что на этот раз уже ничего не исправишь.
— И что теперь? — спросил он.
— А что — теперь?
— Что ты станешь делать теперь, Джаспер?
Оба долго молчали. Потом Джаспер Гвин что-то сказал, но Том не расслышал.
— Говори в трубку, Джаспер!
— Я ТОЧНО НЕ ЗНАЮ.
— Ах так.
— Я точно не знаю.
Но это было правдой лишь отчасти. У него имелись соображения на сей счет, он даже продумал кое-какие детали. Может быть, не хватало иных связующих звеньев, но некая гипотеза о том, как действовать дальше, четко отпечаталась в мозгу.
— Полагаю, что начну делать портреты, — выдал Джаспер Гвин упрощенный ее вариант.
— Просто не могу поверить.
— Найду заказчиков и буду делать портреты.
Том Брюс Шепперд положил трубку на стол и отъехал назад на своей инвалидной коляске. Выехал из офиса, с удивительной ловкостью вписался в коридор и мчался по нему, пока не показалась открытая дверь в комнату, где работала Ребекка. Выкрикнул без обиняков все, что накипело.
— Можно узнать, что за хреновина в голове у этого типа, чего ему надо и, главное, зачем, зачем он выдумывает всю эту парашу, просто чтобы не делать того, что…
Тут он обнаружил, что Ребекки на месте нет.
— К чертям собачьим.
Развернулся и поехал в офис. Снова взял трубку.
— Джаспер?
— Я здесь.
Том постарался говорить спокойно, и ему это удалось.
— Я не бросаю тебя.
— Знаю.
— Я могу что-то для тебя сделать?
— Разумеется, только мне сейчас не сообразить что.
— Подумай на досуге.
— Хорошо.
— Ты знаешь, где меня найти.
— Ты тоже.
— В прачечной.
— Типа того.
Они немного помолчали.
— Джаспер, как ты думаешь: у тех, кто делает портреты, бывает агент?
— Не имею ни малейшего понятия.
— Я наведу справки.
Но проходили дни и недели, а они больше не разговаривали, потому что знали: история с портретами разлучила их, и ничего другого не оставалось, как только скользить по ее поверхности, не проникая в суть, из боязни, что, достигнув глубины, они еще больше отдалятся друг от друга, подставив бок удару копья; а такой судьбы никто из них для себя не хотел.
