35

На другой день она вошла в комнату, а Джаспер Гвин уже сидел в углу на стуле. Он был похож на музейного смотрителя, который приглядывает за каким-то шедевром современного искусства.

Ребекка невольно оцепенела. Взглянула вопросительно на Джаспера Гвина. Тот всего лишь пристально на нее смотрел. Тогда она, впервые с тех пор, как все началось, заговорила:

— Вы не приходили три дня.

Тут она обнаружила еще одного мужчину. Он стоял в углу, прислонившись к стене.

Двоих мужчин: второй сидел на нижней ступеньке лестницы, которая вела к туалету.

Ребекка повысила голос и сказала, что так они не договаривались, хотя и не уточнила, что имеет в виду. Еще сказала, что вольна все бросить, когда ей будет угодно, и если он думает, что за пять тысяч фунтов может позволить себе любую прихоть, то глубоко ошибается. Потом умолкла и стояла неподвижно, потому что Джаспер Гвин, кажется, вовсе и не собирался отвечать.

— Вот дерьмо, — пробормотала она, уже скорее для себя самой.

Уселась на кровать, одетая, довольно долго не двигалась с места.

Звучала музыка Дэвида Барбера.

Ребекка решила, что не станет бояться.

Это они пусть боятся меня.

Она сняла одежду сухими, отрывистыми жестами и стала ходить по комнате. Держалась подальше от Джаспера Гвина, но проходила мимо двоих других мужчин, совсем близко, что за черт, откуда он их выкопал, подумала. Топтала ногами листки Джаспера Гвина, сначала просто наступала на них, потом стала рвать подошвами, ничего, что кнопки впивались в кожу. Какие-то мяла и раздирала, на выбор, а какие-то щадила. Подумала, что она как прислуга, которая вечером гасит свечи в особняке, иные оставляя гореть, по некоему заведенному в доме правилу. Мысль понравилась, и мало-помалу ярость покинула Ребекку: она занималась своим делом с благодушным старанием, какого ожидают от прислуги. Замедлила шаг, взгляд утратил жесткость. Продолжала гасить листки, но по-другому: кротко и прилежно. Когда ей показалось, что она закончила — что бы там она ни начинала, — Ребекка растянулась на кровати, зарывшись лицом в подушку и закрыв глаза. Ярости больше не ощущала и даже, на удивление, ощутила покой, которого, стало понятно ей, уже много дней ожидала. Все вокруг пребывало в неподвижности, но в какой-то момент началось движение, прошелестели шаги, потом раздался сухой, отрывистый звук: стул поставили возле кровати; может, несколько стульев. Она не стала открывать глаза, ей не требовалось знать. Она погрузилась в немую тьму и в этой тьме была собой. У нее получилось, без страха, легко, потому что кто-то на нее смотрел — это она мгновенно сообразила. По какой-то непонятной причине она наконец-то была одна, совершенно одна, в таком одиночестве, какого не бывает никогда — или редко, пришло на ум, во время любовных объятий. Она очутилась далеко, почти потеряв представление о времени, касаясь, может быть, пределов сна, порой вспоминая о тех двоих мужчинах, гадая, станут ли они ее трогать; и о третьем, единственном, ради которого находилась там.

Открыла глаза, испугавшись, что уже поздно. В комнате не было никого. Рядом с кроватью стоял стул, один-единственный. Уходя, Ребекка коснулась его. Медленно провела тыльной стороной ладони.