24

На следующий день к пяти часам Джаспер Гвин явился в отель «Стаффорд», но из чистой вежливости, потому что к тому времени решил отступиться, придя к выводу, что сама мысль о разговоре с этой девушкой для него совершенно невыносима. Тем не менее, когда Ребекка пришла, он выбрал уединенный столик у окна, выходящего на улицу, и было нетрудно завязать разговор о погоде и о потоке машин, которые к этому часу запрудили весь город. Твердо решив заказать виски, вместо этого попросил яблочный сок со льдом, а также вспомнил, что здесь подают очень вкусные пирожные. Мне только кофе, сказала Ребекка. Как все по-настоящему толстые люди, она к пирожным даже не притронулась. Вся сияла, в своей бесцельной красоте.

Сначала поговорили на отвлеченные темы, просто примеряясь друг к другу, как это обычно бывает. Ребекка сказала, что немного робеет в роскошных отелях; но, возразил Джаспер Гвин, вы должны понять: мало на свете мест, более притягательных, чем холлы гостиниц.

— Все эти люди, снующие туда-сюда, — сказал он. — Их тайны.

Потом пустился в признания, что было ему несвойственно, и сказал, что в следующей жизни ему бы понравилось быть гостиничным холлом.

— Работать в холле, вы хотите сказать?

— Нет-нет: быть холлом, в физическом смысле. Пусть даже в трехзвездочном отеле, это неважно.

Ребекка рассмеялась и, когда Джаспер Гвин спросил, чем бы она хотела стать в следующей жизни, ответила стандартно: рок-звездой, страдающей от анорексии; похоже, такой ответ был у нее всегда наготове.

Так что вскоре все стало гораздо проще, и Джаспер Гвин подумал, почему не попробовать, не высказать, что у него на уме. Он начал издалека, уж такая у него всегда была манера.

— Я хочу спросить у вас, Ребекка: доверяете ли вы мне? Иными словами, уверены ли вы, что сидите за одним столиком с человеком воспитанным, который никогда не поставит вас в положение, скажем, неприятное?

— Да, разумеется.

— Ибо я должен задать вам довольно странный вопрос.

— Задавайте.

Джаспер Гвин выбрал пирожное, подыскивая нужные слова.

— Видите ли, недавно я решил попробовать писать портреты.

Девушка чуть заметно склонила голову.

— Я, разумеется, не художник и не умею писать красками; по идее, я собираюсь писать портреты словами. Сам не знаю, что это может означать, но хочу попробовать, и вот что я подумал: мне было бы приятно для начала написать портрет с вас.

Девушка не пошевелилась.

— Итак, вот что я хочу у вас спросить, Ребекка: не согласитесь ли вы позировать мне в моей мастерской, позировать для портрета? Чтобы было понятнее, представьте себе, что все будет происходить так, как если бы вы позировали для художника или фотографа: разница небольшая, ситуация та же, если вы можете себе ее вообразить.

Он немного помолчал.

— Хотите, чтобы я продолжал, или предпочитаете на этом остановиться?

Девушка слегка наклонилась к столику и взяла двумя пальцами чашечку кофе, но не сразу поднесла к губам.

— Продолжайте, — сказала она.

Тогда Джаспер Гвин все ей объяснил.

— Я снял мастерскую за Мэрилебон-Хай-стрит, огромную комнату, в тихом месте. Поставил кровать, два кресла, кое-что еще. Дощатый пол, старые стены — лучше не придумаешь. Я бы хотел, чтобы вы приходили туда на четыре часа в день, где-то с месяц, с четырех до восьми вечера. Не пропуская ни единого дня, даже в воскресенье. Приходили ровно в назначенный час и, что бы ни случилось, по четыре часа позировали, то есть попросту позволяли смотреть на себя. Вы не должны принимать какую-то позу по моему выбору — просто быть в комнате, где угодно, ходить, лежать или сидеть, как вам больше понравится. Рассказывать дальше?

— Да.

— Я бы хотел, чтобы вы позировали обнаженной: думаю, это необходимое условие для успешного завершения портрета.

Эту фразу он отрепетировал перед зеркалом. Дама в непромокаемой косынке отшлифовала ее.

Девушка все еще держала чашечку в руках. Время от времени подносила ее к губам, но так и не выпила ни капли.

Джаспер Гвин вынул из кармана ключ и положил на столик.

— Я бы хотел, чтобы вы взяли этот ключ и каждый день, в четыре часа, открывали дверь и заходили в мастерскую. Неважно, что буду делать я, вам следует обо мне забыть. Считайте, что вы там одна, все время. Я лишь попрошу вас уходить каждый вечер ровно в восемь и закрывать за собой дверь. Когда мы закончим, вы вернете ключ. Пейте кофе, остынет.

Девушка взглянула на чашку, зажатую в пальцах, так, будто видела ее впервые. Поставила на блюдце, даже не пригубив.

— Дальше, — сказала она. Что-то в ней напряглось, ожесточилось, где-то внутри.

— Я переговорил с Томом. Он согласен отпустить вас на эти тридцать — тридцать пять дней, а потом опять возьмет на работу в агентство. Знаю, для вас это все же будет непростая задача, поэтому предлагаю вам сумму в пять тысяч фунтов как компенсацию за неудобства, какие вы испытаете, и за то, что вы столь любезно предоставите себя в мое распоряжение. И последнее, самое важное. В случае согласия вы ни с кем не должны об этом говорить: работа такова, что я собираюсь выполнять ее как можно более скрытно и ничуть не заинтересован в том, чтобы газетчики или кто-то еще что-либо о ней узнали. Знать будем только мы трое: я, вы и Том — и для меня крайне важно, чтобы все оставалось между нами. Вот, кажется, я все сказал. Мне помнилось, что эти пирожные вкуснее.

Девушка улыбнулась, повернулась к окну. Какое-то время глядела на прохожих, иных провожала взглядом. Потом опять обратилась к Джасперу Гвину.

— В случае чего, могу я приносить с собой книги? — спросила она.

Джаспер Гвин ответил не раздумывая:

— Нет.

— Музыку?

— Тоже нет. Думаю, вы должны просто быть наедине с собой, и все. На время стать в высшей степени нерассуждающей.

Девушка кивнула, она, казалось, начинала понимать.

— Полагаю, — сказала она, — вопрос о наготе обсуждать бесполезно.

— Поверьте, меня это стеснит больше, чем вас.

Девушка рассмеялась.

— Нет, дело не в этом…

Она потупилась, разгладила юбку.

— В последний раз, когда меня попросили раздеться, ничего хорошего из этого не вышло.

Она махнула рукой, словно отгоняя что-то.

— Но я читала ваши книги, — сказала наконец, — и я вам верю.

Джаспер Гвин улыбнулся ей.

— Хотите пару дней подумать?

— Нет.

Она протянула руку и взяла ключ, который Джаспер Гвин положил на столик.

— Попробуем.

Потом они долго молчали, каждый со своими мыслями, и были похожи на одну из тех пар, которые так долго любят друг друга, что им уже не нужно разговаривать.

Этим вечером Джаспер Гвин проделал смешную вещь: встал голым перед зеркалом и долго разглядывал себя. Он проделал это потому, что был уверен: у себя дома в эту минуту Ребекка делает то же самое.

На следующий день они вместе отправились осмотреть мастерскую. Джаспер Гвин объяснил ей насчет ключа и всего остального. Объяснил, что они будут работать, закрыв окна деревянными ставнями и включив свет. Очень просил ее, уходя, света не гасить. Сказал, что обещал одному старичку никогда этого не делать. Она ничего не спросила, но заметила, что лампочек пока нет. Их скоро привезут, сказал Джаспер Гвин. В какой-то момент она растянулась на кровати и немного полежала, глядя в потолок. Джаспер Гвин пошел налаживать что-то наверху, где был туалет: не хотел находиться рядом с ней, в тишине, в этой мастерской, пока не настанет нужный момент. Спустился, лишь услышав, как скрипит под ее ногами дощатый пол.

Перед тем как уйти, Ребекка в последний раз огляделась.

— Где будете вы? — спросила она.

— Забудьте обо мне. Меня не существует.

Ребекка улыбнулась, сделала малую гримаску: да, она поняла и рано или поздно привыкнет.

Они договорились, что начнут в ближайший понедельник.