О русских капиталистах
Дуракам на поучение, людям среднего сорта на потеху, умникам на одну минуту тихой задумчивости — расскажу я нижеследующую правдивую историю…
Кошкомоев получил по наследству двадцать тысяч… Эти двадцать тысяч сделались любимой темой его разговора:
— Хорошо иметь двадцать тысяч. Сидишь ты себе, где хочешь, палец о палец не ударяешь, и что же! Имеешь в год тысячу рублей процентов.
И неизменно заканчивал:
— Жаль только, что у меня не сорок тысяч.
— Почему?
— Потому что тогда я имел бы две тысячи в год.
— Тогда, — советовал ему кто-нибудь из друзей, — тебе бы нужно было пожалеть, что ты имеешь не шестьдесят тысяч.
— Почему?
— Три тысячи имел бы в год.
— А ведь верно!
— На твоем месте, — говорил все тот же сообразительный приятель, — я бы не ограничился какими-то жалкими пятью процентами, а затеял бы какое-нибудь дело. Процентов сорок можно было бы получать.
— Да что ж, — поглаживая усы, говорил Кошкомоев.
— Если бы подвернулось верное дело, я вошел бы в него.
* * *
Кроме Кошкомоева жил на свете еще один человек — Ерыгин.
Не следует дурно отзываться о людях. Поэтому о Ерыгине можно сказать только то, что он был деловым человеком по преимуществу.
Однажды он приехал к Кошкомоеву и сказал:
— Нынче такое время, что инициатива должна приходить на помощь и на службу к капиталу. Согласны вы с этим?
— Совершенно, — кивнул головой капиталист Кошкомоев, играя пальцами.
— Вот мы уже почти и договорились? — весело усмехнулся Ерыгин. — Дело вот какое: если вы вложите в него тысяч пять или восемь капиталу…
— Лучше пять, — перебил Кошкомоев с самым деловым видом.
— Ну, пять. Ладно. Так если вы вложите в это дело пять тысяч, вы получите на них процентов 80 в год.
— Значит, четыре тысячи получу?
— Ясно.
— Вы меня заинтриговали.
— А еще бы. Ну, слушайте, что я вам скажу. Читали ли вы когда-нибудь, что в Америке существуют этакие, знаете, сельскохозяйственные мортиры, из которых во время засухи стреляют в небо.
— Как же! календарях об этом часто говорится.
— Ну, вот видите. Даже в календарях. Принцип этой стрельбы из пушек по небесам тоже вам ясен: благодаря сотрясению воздуха в верхних слоях атмосферы происходят изменения…
— Атмосферические.
— Чего-с?
— Я говорю, изменения… атмосферические. Происходят.
— Совершенно правильно. На небе постепенно собираются тучи, и в конце концов возникает дождь.
— Да, это все верно. Возникает.
— Хорошо-с. Известно ли вам, что в настоящее время происходит громадная мировая война?
— Бесспорно.
— Ну вот. Теперь я хватаю быка прямо за рога: хотите вы где-нибудь под Минском совокупно со мною открыть большую фабрику зонтиков?
Оба — и гость и хозяин — откинулись на спинки кресел и, разинув рты, поглядели друг на друга. Первый поглядел победоносно, второй — изумленно.
— Зо… зонтиков?
— Да!!
— Фа… фабрику?
— Ну да!
— Понимаю, — кивнул головой хозяин. — Предвидите громадные дожди в том районе. Зонтики — нарасхват!
— То есть как быстро один умный человек понимает другого умного человека! — умилился Ерыгин. — Вы тоже умеете хватать быка за рога. Вы сразу поняли, что при такой пальбе стране грозит потоп и единственное противоядие против него — это зонтики, целый лес зонтиков!!
Потрясенный, с влажными от слез глазами, Кошкомоев обнимал Ерыгина.
— Дорогой мой! Само небо прислало вас ко мне.
— Добавьте: дождливое небо! Итак — по рукам?
— Он еще спрашивает! Подождите, сейчас устрою вам пять тысяч, а потом поговорим о подробностях.
* * *
Первое письмо «с места», адресованное Кошкомоеву, гласило следующее:
«Район Минска. Помещение нанято, машины закуплены. Хлопочу, как сумасшедший. Завтра еду закупать материал для работы. Остаюсь с уважением ваш компаньон Ерыгин».
На другой день потрясенный Кошкомоев получил второе и последнее письмо:
«Разбит. Уничтожен. Все против нас. Оказывается, все окрестные леса в военных целях вырублены и сожжены. Ввиду этого материала для зонтиковых ручек достать нельзя. Можно бы, конечно, в крайнем случае, выпустить зонтики без ручек (нужда в зонтиках тут страшная), но сию минуту я с ужасом узнал, что и материи для покрышек тоже нельзя достать ни за какие деньги — все материи закуплены для нужд армии. Конечно, можно бы выпустить зонтики и без покрышек, но таковые зонтики протекали бы и ношение их не достигло бы той цели, которую мы преследовали… Нет! Не могу писать больше. Руку сводит, к горлу подкатывает ком. Прощайте! Ваш несчастный, бывший компаньон Ерыгин».
* * *
— Хорошо иметь пятнадцать тысяч, — говорил Кошкомоев кому-нибудь из приятелей. — Не сеешь, не жнешь, а 750 рублей в год получаешь.
— Мог бы втрое получать, — возражал приятель. — Нужно только вложить деньги в какое-нибудь дело.
— Да если бы верное дело, то — отчего же… Только я пошел бы уж, конечно, в самое верное дело.
Верное дело нашлось.
* * *
Кроме Кошкомоева и Ерыгина жил на свете еще человек по имени Чебурдаев.
Нехорошо плохо говорить о людях. Поэтому о Чебурдаеве только и можно сказать то, что он был многосторонний человек.
Это свойство его натуры наиболее ярко выразилось в предприятии с булавками, затеянном им совместно с Кошкомоевым.
— Под лежачий камень вода не течет, — заявил он, явившись однажды к Кошкомоеву. — Вы, русские капиталисты, и злите меня, и смешите. Бельгиец или англичанин давно бы уже сделали из своих денег миллион… А вы — что? В чулке, небось, их держите?
— Я пойду только в самое верное дело, — осторожно вставил Кошкомоев.
— Спасибо, что сказали, — иронически усмехнулся Чебурдаев. — Значит, по-вашему, мое дело — неверное дело?
— Вы еще не изволили сказать — что именно.
— Сейчас изволю. Как вы думаете, что сейчас больше всего нужно?
— Зон… тики?.. — робко поглядел на него Кошкомоев.
— Что-о-о? Какие зонтики? Для чего? Смеетесь вы надо мной, батенька? Булавки сейчас нужнее всего, вот что, а не зонтики, вот что!
— Бу…булавки?
— Не бубулавки, а просто — булавки. Вы поглядите — куда теперь только не идут булавки? Только что в суп-рассольник их не кладут! Для флажков на географических картах что нужнее всего? Булавки! Для благотворительных жетонов и цветков что наинеобходимее? Булавки! В армию, где с пуговицами некогда возиться, что посылается в громадном количестве? Булавки! В лазаретах при перевязках? Булавки! Согласны вы с этим?
— Co…согласен.
— Вот видите. Такое ужасающее поглощение булавок истощило, конечно, уже все запасы, а никто об этом и не думает… Верно?
— Пожалуй…
— Так если вы согласны, я вам скажу больше: знаете ли вы, что я нашел способ увеличивать полезные свойства каждой булавки вдвое?
— Что вы говорите?
— Вот вам и что! Подумайте: каждую булавку можно эксплуатировать, как две булавки. Это мой секрет, который я, конечно, пока не могу открыть, но…
— Так вы согласны взять меня в компанию? — быстро спросил Кошкомоев, боясь, что Чебурдаев передумает.
— Возьму. Пять тысяч — и мы загремим на всю Россию. Завтра же я еду на Урал — в центр металлургической промышленности.
* * *
Первое письмо из «района Урала» заключало в себе несколько бодрых строк о покупке машин, переговорах с рабочими и коммивояжерами, а второе письмо гласило вот что:
«Человек предполагает, а Бог располагает. Коммивояжеры отказываются брать булавки моей системы. Неужели немецкие товары до сих пор еще душат русскую промышленность? Теперь я могу сообщить вам сущность моего изобретения, увеличивающего полезные свойства булавок вдвое. Я рассуждал так: самое полезное в булавке — ее острие. Головка булавки непосредственной пользы не приносит. Итак, что нужно было сделать, чтобы повысить полезные свойства булавки без затраты материала? И я придумал… У меня каждый конец, каждая сторона булавки имеет по острию… Но когда я изготовил первые десять миллионов, выяснилось, что двусторонние булавки при вкалывании во что-нибудь втыкаются одной стороной в палец. Тогда я экстренно выпустил несколько тысяч наперстков, являющихся, как вам известно, лучшим предохранителем против острых предметов, соприкасающихся с пальцем, но тут-то коммивояжеры и заявили, что моего товара брать не будут. Я льстил, угрожал, делал им всяческие льготы — не берут. Да… Много еще косности и темноты в тебе, матушка Россия! Надеюсь, что вы на меня не в претензии, ибо нет дела, не сопряженного с риском. Во всяком случае, сама сущность моего изобретения гарантирует меня от упрека в односторонности… Ваш огорченный Чебурдаев».
* * *
— Хорошо иметь десять тысяч, — сказал мне недавно Кошкомоев. — Ты себе и ухом не поведешь, а у тебя в год, гляди, и есть пятьсот рублей.
Я долго ходил по комнате, слушая его речи. Когда он рассказал мне о двух неудавшихся предприятиях с зонтиками и булавками, я усмехнулся и, похлопав его по плечу, сказал:
— Я вижу, что ты, Кошкомоев, деловой человек, но, к сожалению, дела тебе все время подвертывались неподходящие… У меня есть для тебя дело… Дело самое верное, и, главное — никаких разочарований!
— Честное слово?
— Уверяю тебя. Вот в чем оно заключается: дай мне три тысячи.
— Для чего?
— Не для чего, а для кого… Для меня.
— А какая мне от этого польза будет? Сколько процентов?
— Не хочу тебя обольщать. Нисколько процентов тебе не будет. Просто давай мне три тысячи — и конец.
— Значит, дела никакого нет?
— Чудак ты! Да ведь это и есть дело: ты даешь мне три тысячи.
— А что я наживу на этом?!
— Ну… Наживешь ты две тысячи.
— Каким образом?
— Потому что я беру всего три тысячи. А мог бы взять пять. Как другие.
— Не хочу, — твердо сказал Кошкомоев. — Ты смеешься надо мной.
— Смотри, — пригрозил я. — Потом будешь плакаться. «Лучше бы уж, — скажешь ты, — я ему отдал зря эти три тысячи, чем потерял на глупейшем деле пять». Да уж поздно будет.
— Ну, теперь-то уж я поумнел, братец. Теперь меня не поймаешь.
Я многозначительно пожал плечами и ушел.
* * *
В тот же день к Кошкомоеву пришел мой приятель Фуфыкин с предложением крайне заманчивого дела, идея которого принадлежала мне.
— Попадались ли вам в газетах фразы военных корреспондентов: «около нас разорвался чемодан», «чемоданы рвались безостановочно», «это был редкий экземпляр неразорвавшегося чемодана»?
— Читал, — сказал Кошкомоев.
— Что же это доказывает?
— А что же это, действительно, доказывает? — прищурился Кошкомоев.
— Доказывает, что теперь дорожные офицерские вещи стали выделывать крайне небрежно, и офицер не может нигде купить хорошего, прочного чемодана, не рискуя, что он разорвется в первом бою. Если бы мы открыли с вами на паях фабрику прочных, не рвущихся чемоданов…
* * *
— Хотел бы я знать, — жаловался мне Кошкомоев, — какой это негодяй выдумал, что рвущиеся чемоданы — это те, в которые кладутся разные вещи? Открыли фабрику, нечего сказать. Зря на этом деле пять тысяч потерял. Лучше бы я тебе тогда три тысячи дал.
— Не беспокойся, — серьезно сказал я. — Я их уже получил.
— Что ты говоришь?!
— Конечно. Идея о чемоданах — моя. Жаль только, что посреднику пришлось отдать две тысячи.
— Зачем же ты это сделал?
— Зачем? Потому что вы, дураки, странный народ! На простое, честное предложение вы не откликаетесь, а если вам поднести то же самое предложение под невероятным гарниром лжи, нахальной выдумки и заманчивого золотого дождя — вы готовы отдать себя со всеми потрохами!..
Кошкомоев задумался.
Потом — знаете, что он спросил?
— Что ты хочешь этим сказать?
* * *
Читатели! У Кошкомоева, Ивана Андреевича, есть еще пять тысяч…
Понимаете?
Адрес его всегда можно узнать в адресном столе.
Понимаете?
