Глава восемнадцатая

Бальтазар Джонс сидел с голой грудью на своей половине кровати и натягивал на бледные ноги красное трико. Потом встал, натянул трико на бедра, присел в низком плие, чтобы ластовица попала на нужное место. Он прошел через комнату, и нейлон терся на ляжках, потом распахнул дверцу шкафа, чтобы взять штаны того же красного цвета. От резкого движения шкаф, который и так еле держался после полной разборки восемь лет назад, когда его вносили по винтовой лестнице, не выдержал и развалился.

Ругаясь по-гречески — привычка, которую он перенял у жены, — бифитер принялся вытаскивать из-под обломков оставшиеся части красного тюдоровского платья, которое ему посоветовал надеть Освин Филдинг, звонивший несколько минут назад и просивший немедленно явиться во дворец. Положив камзол и штаны на кровать, он метнулся к прессу для брюк и вынул из него белый плоеный воротник, который немедленно обжег ему пальцы. Прикрепив красно-бело-синие банты на башмаки и сбоку на коленях, он снял со шкафа тюдоровский боннет и поспешил вниз.

В тревоге бифитер всю дорогу просидел в такси, подавшись вперед, чтобы не помять сзади воротник. Неужели португальцы узнали о гибели этрусской землеройки, гадал он, или же кто-то нашел бородатую свинью? Вдруг королева неожиданно поняла, что ей никогда не дарили четырех жирафов, и решила поручить его работу кому-нибудь другому? Подъехав ко дворцу, он взвинтил себя до такой степени, что едва мог говорить.

Полицейский направил его к боковой двери, где бифитера встретил безмолвный лакей, чьи начищенные до блеска башмаки с пряжкой тоже не проронили ни звука, пока они шли по коридору, застланному толстым синим ковром. Лакей проводил бифитера до кабинета Освина Филдинга и постучал. Получив разрешение войти, он открыл дверь и отступил назад, пропуская Бальтазара Джонса. Королевский конюший тотчас поднялся с места.

— Йомен Джонс! Садитесь, — сказал он, указывая на стул перед своим столом.

Бальтазар Джонс молча снял тюдоровский боннет и сел, держа шляпу за поля.

— Чашка чая нам точно не повредит, — объявил конюший, берясь за телефон. Попросив принести чай, он поспешно добавил: — Печенья не надо.

Затем он снова сел в кресло, переплел пальцы на животе и спросил:

— Надеюсь, у вас все в порядке?

Бифитер провел ладонями по подлокотникам кресла, пытаясь стереть пот.

— Прекрасно, — ответил он.

— А мальчик? Как он поживает?

— Какой мальчик? — спросил бифитер.

— Вы сказали, у вас есть сын. Как его зовут?

Повисла пауза.

— Милон, — ответил Бальтазар Джонс.

— Какое красивое имя. Итальянское?

— Греческое.

— А ваша жена еще…

— Нет.

В этот миг дверь отворилась, и появился безмолвный лакей с подносом. Он беззвучно поставил чашки на стол и вышел, закрыв за собой дверь. Освин Филдинг положил себе в чай сахару и наконец-то перешел к делу.

— У меня есть новости, йомен Джонс.

— Я так и подумал, — безучастным тоном отозвался Бальтазар Джонс.

— Насколько мне известно, зверинец оказался удачным предприятием. Даже на редкость удачным. Тауэр принимает рекордное число посетителей за все последние годы. Ее величество чрезвычайно довольна.

Бальтазар Джонс смотрел на него все так же молча.

— Однако, как вам тоже известно, недавно из Гайаны прибыло несколько гигантских выдр, а следом за ними — пара сернобыков из Катара и стадо гну, подарок президента Танзании. Понятия не имею, о чем он думал. А сегодня утром до нас дошли сведения, что американцы хотят прислать пару медведей гризли. В лучшем случае — они невероятно щедры. В худшем — это дешевый пиар-трюк.

Придворный поправил свои очки без оправы.

— Королева больше всего опасается, что чем дольше будет существовать зверинец, тем чаще иностранные правители будут присылать подарки, увеличивая его, — продолжал он. — И не успеем мы оглянуться, как Тауэр превратится в Ноев ковчег. — Конюший придвинулся к бифитеру. — Между нами, когда она услышала о гризли, она рассердилась. В прошлый раз вам ее печенье показалось странным, но видели бы вы, что она испекла сегодня. Это уже ни на что не похоже!

Бальтазар Джонс сглотнул комок в горле.

— Ее величество приняла решение отправить животных обратно в Лондонский зоопарк, пока события не вышли из-под контроля, — проговорил конюший.

— Что вы имеете в виду? — спросил бифитер.

— Боюсь, зверинец придется закрыть.

Бальтазар Джонс не мог вымолвить ни слова.

— Решение королевы ни в коем случае не имеет никакого отношения к вашей работе, йомен Джонс. Напротив, — продолжал королевский конюший, — она очень высоко ценит вашу заботу и внимание, проявленные к королевским животным, и даже хотела сказать вам об этом лично, но у нее срочные дела. Она решила сохранить за вами звание смотрителя королевского зверинца, хотя теперь это будет лишь почетное звание. Кроме того, туристов оно будет интриговать. Мы уверены, что возрожденный интерес к Тауэру сохранится после такой рекламы, которую перепечатали газеты всего мира. Чтобы как-то вознаградить вас за заслуги, ее величество решила сделать небольшую, но значимую прибавку к вашему жалованью.

— Но что будет с животными? — спросил Бальтазар Джонс, вцепляясь в подлокотники кресла. — Они прижились на новом месте. Герцогиня Йоркская стала еще красивее, чем когда переехала. Видели бы вы, как блестит у нее шерстка. Декоративные крысы научились разным фокусам. А комодский дракон только что отложил несколько яиц. Непорочное зачатие. Говорят, у них так бывает. — Он помолчал. — И я только что посадил росомаху на диету.

Конюший закрыл лежавшую перед ним папку и откинулся на спинку кресла.

— Боюсь, решение королевы окончательное, — сказал он.

Он рассматривал подставку для ручек на столе, а бифитер уставился в пол.

— Когда их увезут? — спросил Бальтазар Джонс.

— Завтра.

— Завтра? — воскликнул он, поднимая голову. — Вам не кажется, что это как-то слишком быстро?

— Чем быстрее они переедут, тем быстрее закончится все это безобразие.

Бальтазар Джонс потер кончиками пальцев черную корону на тюдоровском боннете. Затем поднялся.

— Только не нанимайте перевозчиков, которые потеряли пингвинов, — сказал он, направляясь к двери.

На следующее утро Бальтазар Джонс откинул простыню, которую не стирал с тех пор, как ушла Геба Джонс. Он оделся как можно быстрее, с трудом раздобыв пару чистых носков в развалинах шкафа. Хватаясь за засаленный канат на лестнице, он сбежал по ступенькам, чтобы в последний раз покормить животных и попрощаться с ними наедине.

К тому времени, когда он вышел из Кирпичной башни, в крепость уже въехало несколько фургонов и грузовиков, и он заметил Освина Филдинга, который указывал на одну из башен вроде бы новым зонтиком с серебристой ручкой. Когда животных погрузили в машины, бифитер задержался и выдал целый список наставлений, касающихся их удобства, и удостоверился, что у них будет вдоволь воды на время пути. Конюший просил его уйти, уверяя, что он всем мешает.

Не в силах устоять на месте, Бальтазар Джонс зашагал по осушенному крепостному рву, подошел к месту, которое однажды показывал Милону: здесь при раскопках в тридцатые годы нашли черепа двух средневековых львов. Он сел на сырую землю, теребя травинку, и вспомнил тот раз, когда рассказывал сыну о закрытии исторического зверинца.

К 1822 году в зверинце остались слон, несколько птиц и медведь, пояснил Бальтазар Джонс мальчику, когда они сидели в шезлонгах на крыше Соляной башни. В тот год смотрителем был назначен Альфред Копс, профессиональный зоолог, который первым начал активно закупать животных, не надеясь на подарки королей и путешественников. Он сам был коллекционер, поэтому начал демонстрировать публике своих собственных животных вместе с королевскими. Через шесть лет в зверинце было более шестидесяти видов животных, почти три сотни особей. Кроме кенгуру, мангустов и бабуинов с собачьими мордами, зверинец мог похвастаться пятипалым ленивцем, парой черных лебедей из земли Ван-Димена, кенгуровой крысой из Ботанического залива, боа-констриктором с Цейлона, крокодилом с реки Нил и малайским медведем из Бенкулена, подаренным сэром Томасом Стэмфордом Раффлзом. Посетителям не приходилось вносить дополнительную плату, чтобы увидеть кормление животных в три часа пополудни, детенышей льва выпускали свободно гулять между посетителями, и всегда собиралась очередь желающих увидеть самку леопарда, которая любила грызть зонтики, муфты и шляпы.

— Тогда почему же зверинец закрыли, если он всем так нравился? — спросил Милон.

— К несчастью, одной популярности зверинца было недостаточно, чтобы его сохранить, — пояснил бифитер, ставя ноги на один из цветочных ящиков жены.

После смерти Георга Четвертого в 1830 году герцог Веллингтон, его душеприказчик и констебль Тауэра, начал осуществлять план по перевозке ста пятидесяти королевских животных в сады Лондонского зоологического общества в Риджентс-парке, которые позже и превратились в Лондонский зоопарк. Новый король, Вильгельм Четвертый, который не интересовался зверинцем, в 1831 году одобрил окончательный переезд.

— Но как они туда переехали? — спросил Милон, скармливая Миссис Кук фуксию.

Животные долго шли через весь Лондон пешком, пояснил Бальтазар Джонс сыну, их погоняли бифитеры, которые заодно несли в корзинах мелких птиц и фазанов. Впереди колонны поставили слонов, чтобы защитить остальных от возможных несчастных случаев, однако пятипалый ленивец неожиданно очнулся от своего обычного ступора и рванул вперед, спровоцировав катастрофу. Несмотря на мешки с мукой, засунутые в сумки кенгуру, чтобы замедлить их передвижение, кенгуру обогнали всех. За ними по пятам неслись страусы, один из которых пнул зебру. Животных охватила паника, и бифитеры старались их успокоить. К тому времени, когда змеи приползли на место, их животы были стерты в кровь, и следующие три месяца они непрерывно меняли кожу. Последними прибыли — через два дня после аистов — черные лебеди из земли Ван-Димена, причем от них ощутимо разило элем. Им были выданы кожаные башмаки, чтобы защитить лапы во время длительного перехода, и выпивохи, изумленные видом их обувки, зазывали птиц в таверны на всем пути следования. Лебеди не отказались ни от одного приглашения, и многие питейные заведения по всей стране переименовали в честь птиц в «Черного лебедя».

— А что стало со смотрителем? — спросил Милон.

Альфред Копс тоже продал часть своих животных Лондонскому зоопарку, отвечал Бальтазар Джонс, но остальных продолжали показывать посетителям Тауэра, и цена билета была снижена с шиллинга до шести пенсов, чтобы привлекать все больше народу. Но после того, как сбежал волк, а обезьяна покусала за ноги кого-то из гарнизона Веллингтона, в 1835 году смотритель закрыл аттракцион, исполняя пожелание короля. Оставшуюся часть коллекции продали одному американскому джентльмену и отправили в Америку. Шестисотлетняя история заточения животных в Лондонском Тауэре подошла к концу.

Милон поднял с пола черепаху.

— Папа, а он был хорошим смотрителем? — спросил он.

— Да, сынок, очень хорошим. Он очень сильно любил животных. Они умирали у него крайне редко. К несчастью, птица-секретарь, у которой чрезвычайно длинная шея, сунула как-то голову в логово гиен, и вот тут ей пришел конец.

Последовало молчание.

Милон посмотрел на отца.

— Как с хвостом Миссис Кук? — спросил он.

— Именно. Она ничего не почувствовала.

Стоя в одиночестве на причале, пока по Темзе разливался свет зари, Бальтазар Джонс смотрел, как из Тауэра медленно выезжает первая машина, увозя жирафов, которых шведский король никогда никому не дарил. За ними последовал комодский дракон со своими яйцами, появившимися в результате непорочного зачатия. Потом поехали кольцехвостые кускусы, которые спали, аккуратно свернув колечками хвосты, и сахарная летяга, которую напоследок еще раз погладили пером тукана. В кабине водителя стояла клетка с самцом неразлучника, на одну лапку у него до сих пор была наложена шина после нападения партнерши. Почувствовав, что назревает опасность, шлемоносные василиски поднялись на задние лапы и начали носиться взад-вперед по фургону, раскинув передние лапы для сохранения равновесия. За ними ехала росомаха, которая, несмотря на диету, умудрилась спрятать в шерсти несколько сырых яиц. Гигантские выдры, с которыми он так и не успел познакомиться, ехали в следующей машине, и, судя по запаху, за ними следовала зорилла. Обезьянок посадили в машину с тонированными стеклами, иначе мармозетки Жоффруа всю дорогу думали бы, что им угрожает опасность. И замыкали процессию птицы, метавшиеся по фургону во главе со странствующим альбатросом, в оперении которого зияли розовые проплешины. Единственный, кто наотрез отказался двигаться с места, был пойманный висячий попугайчик, который цеплялся лапами за свой насест и болтался вниз головой всю дорогу.

При виде последнего фургона, выезжавшего из крепости, Бальтазара Джонса пробрал озноб, он отвернулся, подошел к взятому напрокат автомобилю и выехал из Тауэра, направляясь в зоопарк. Рядом с ним на пассажирском сиденье стояла клетка с самой обычной землеройкой, которой наконец-то удалось протиснуть толстенные ляжки в дверь крошечного домика.

Подъехав к кованым воротам, едва не обезглавившим жирафов, бифитер поставил машину и осторожно понес клетку в зоопарк, уверив служителей, что зверюшка выросла до ошеломительных размеров из-за инжирного печенья йомена Гаолера, размеры которого ошеломляют не меньше. Он убедился, что все животные доехали благополучно, постоял немного, наблюдая, как они устраиваются на старом месте. После того как состоялась душераздирающая встреча странствующего альбатроса с подругой, он отдал перо тукана служителю сахарной летяги, который посмотрел на него с недоумением. Вернувшись к машине, бифитер постоял на тротуаре, внимательно озираясь по сторонам. Убедившись, что никто не смотрит в его сторону, он приоткрыл дверцу машины и кинул к главным воротам грейпфрут. Бородатая свинья мгновение колебалась, а затем затрусила за фруктом, и кисточка у нее на хвосте победно развевалась над толстенькими ягодицами.

Когда преподобный Септимус Дрю открыл тяжелую дубовую дверь таверны «Джин и дыба», один из бифитеров стоял на голове, изображая висячего попугайчика, который падает с флюгера Белой башни с историческим воплем. Узнав тощие лодыжки капеллана, бифитер тут же принял нормальное положение и извинился за то, что повторяет во всеуслышание птичьи глупости. Святой отец слышал эту фразу уже не впервые: сладострастный вопль с неугасающим энтузиазмом повторяли по всему Тауэру каждый раз, когда мимо проходил смотритель воронов, желая унизить последнего.

Капеллан подошел к птичьей клетке и поглядел на ее желтую обитательницу, которая внезапно разразилась мелодией. Наклонившись поближе, чтобы понаблюдать, как птичка избавляется от проклятых нот, грозящих ее удушить, капеллан не спускал глаз с Руби Дор. Как только хозяйка освободилась, он спросил, нельзя ли им поговорить наедине. Она поглядела на него, сомневаясь.

— После того, как декоративных крыс забрали, Колодезную башню снова заперли, — сказала она. — Я встречусь с вами в Уэйкфилдской башне через несколько минут.

Заглянув в маленькую часовню, где заточенного в крепость Генриха Шестого убили прямо во время молитвы, святой отец вместе с туристами двинулся на нижний этаж башни, где были выставлены орудия пытки. Он слышал разочарованное бормотание посетителей, прочитавших на стенде, что в Англии пытки применялись редко. Однако туристы повеселели, как только увидели дыбу с искушающими валиками, вращающимися в разные стороны, кандалы, в которых заключенного подвешивали за руки, и «дочь Сквенджера» с гнусными железными прутьями, из-за которых человек стоял на коленях в крайне неудобной, болезненной позе.

Когда появилась хозяйка таверны, извинившись, что так долго шла, святой отец повел ее в тень в дальнем углу комнаты. Он оглянулся, убеждаясь, что их никто не услышит, и сообщил о своем решении:

— Я собираюсь отказаться от сана, — произнес он, вглядываясь в ее лицо в полумраке.

Капеллан объяснил, что сможет, как ему кажется, лучше послужить Богу, работая в своем приюте, а не в Тауэре, где паства приходит на проповедь только для того, чтобы погреться у радиаторов. Его издатели предложили ему новый контракт на шесть книг, и аванс будет даже больше, чем прежде, и это значит, что он сможет спасти гораздо больше падших женщин, чем до сих пор. И это еще не все. Отставные бабочки стали выращивать такие потрясающие овощи, что они только что заключили договор с местным рестораном.

Последовало молчание.

— Где вы будете жить? — наконец спросила Руби Дор, теребя край своего шарфа.

— Хочу снять небольшую квартирку рядом с приютом. Мне много не нужно.

Руби Дор отвела взгляд.

— Я тоже была не вполне честна с вами, — призналась она. — Я все равно не смогу вечно скрывать это, поэтому лучше скажу сейчас. У меня будет ребенок.

Настала очередь преподобного Септимуса Дрю потерять дар речи, и они оба уставились в пол. Наконец молчание нарушила хозяйка таверны.

— Наверное, мне лучше вернуться к стойке, — сказала она.

Когда она повернулась, чтобы уйти, святой отец неожиданно для себя спросил:

— А вы не хотели бы сходить в музей Флоренс Найтингейл? Там выставлена ее ручная сова Афина.

Руби Дор остановилась и посмотрела на него.

— Она спасла ее в Афинах, и сова всюду была с нею, сидела в кармане. Она так любила птицу, что когда та умерла, сделала из нее чучело, — прибавил он.

Валери Дженнингс лежала на спине в пустом саркофаге, вдыхая запах пыльных останков древнего египтянина. Она закрыла глаза в отдающей кедром темноте, поскольку только что совершила открытие, что ее обожаемая и забытая писательница девятнадцатого века так и осталась старой девой.

Даже появление этим утром у настоящего викторианского прилавка настоящего Дастина Хоффмана не помогло улучшить ее настроение. Она просто попросила какое-нибудь удостоверение личности и, ни слова не сказав об удивительном посетителе Гебе Джонс, забрала «Оскара», который простоял у нее на столе последние два года. Она отдала статуэтку актеру так, будто отдавала связку потерянных ключей самому заурядному посетителю.

Открыв глаза, она принялась рассматривать с изнанки крышку саркофага, узор на ней был виден, потому что она подсунула под крышку книгу в твердой обложке, чтобы не задохнуться. Она снова подумала о том, какой нелепой, наверное, показалась Артуру Кэтнипу, о котором не было ни слуху ни духу с того ужина. И она горько сожалела, что отправилась на ужин с ним в каком-то чужом платье.

Неожиданно кто-то вежливо постучал в крышку саркофага. Геба Джонс далеко не сразу нашла коллегу. Она бродила по проходам между уходящими вдаль стеллажами, на которых громоздились потерянные вещи, пока не набрела на пару черных туфель с резиновыми подметками. Она огляделась по сторонам, развернувшись на триста шестьдесят градусов, но создавалось впечатление, будто Валери Дженнингс испарилась. Наконец ее взгляд упал на саркофаг, и она заметила подсунутую под крышку книгу.

Услышав стук, Валери Дженнингс поднялась, словно Дракула из гроба. Источая густой запах кедра, она выбралась наружу, молча вернулась к своему столу и открыла пакет с нарезанным пирогом «Бейквелл».

Геба Джонс направилась вслед за ней и села за стол.

— Я только что спросила у одного из билетных контролеров, почему мы давно не видели Артура Кэтнипа, и он сказал, что тот не появляется на работе, — начала она. — Он даже не позвонил им, чтобы объяснить, в чем дело. К нему домой ходили, но там никого нет, и соседи тоже давно его не видели. Все по-настоящему встревожены.

Валери Дженнингс ничего не сказала.

— Почему бы тебе не попробовать поискать его? — предложила Геба Джонс.

— Я не знаю, с чего начать, — ответила Валери Дженнингс.

— Если ты смогла найти владельца сейфа, то найти покрытого татуировками билетного контролера сможешь наверняка.

Валери Дженнингс посмотрела на нее.

— Думаешь, с ним действительно что-то случилось? — спросила она.

— Люди не исчезают просто так. Особенно такие, как он. Он даже отпуск никогда не брал. Почему бы тебе не обзвонить больницы?

— Может, ему просто надоела работа.

— Мне сказали, что все его вещи лежат в ящике.

Валери Дженнингс, так и не поверив до конца, потянулась за телефонной книгой. Спустя несколько минут она повесила трубку.

— Ну? — спросила Геба Джонс.

— У них нет пациента с таким именем.

— Звони в следующую. Дерево рубят не с одного удара, — сказала она.

Не прошло и получаса, как Валери Дженнингс отодвинула в сторону брошенную кем-то «Ивнинг стандард» и тяжело опустилась на сиденье в метро. Она не заметила на первой полосе статью о чудесном возвращении бородатой свиньи в Лондонский зоопарк после путешествия через всю Британию и смотрела перед собой невидящим взглядом, пока поезд с грохотом отходил от станции.

Она приехала в больницу, где Артур Кэтнип лежал в четырехместной палате примерно в том состоянии, в каком она его себе и представляла. Несмотря на свою невероятную интуицию, он совершенно не догадывался, что сердечный приступ, куда более сильный, чем первый, настигнет его вскоре после того, как он поцелует Валери Дженнингс на чисто выметенных ступеньках гостиницы «Сплендид» — позже он списывал свой промах на то, что был одурманен любовью.

Как только он увидел ее темно-синее пальто, запотевшие очки и черные туфли без каблука, все его мониторы немедленно запищали. Когда сестры наконец-то успокоили пациента, Валери Дженнингс, сидевшую в коридоре, пригласили в палату и позволили подойти к страдальцу. Она села к нему на постель, взяла в свои ладони его холодные руки и сказала, что, когда его выпишут, и он будет выздоравливать, и сидеть у нее в кресле с подставкой для ног, она даст ему почитать романы мисс Э. Клаттербак, и тогда он обязательно пойдет на поправку. Она сказала, что будет ему помогать, будет водить на прогулки в ближайший парк, несмотря на гусей, а если он упадет в пруд, она вытащит его сама, хотя у него на голове почти не осталось волос. И еще она сказала, что, когда он совсем поправится, они вместе поедут в круиз на премию, которую ей выдал благодарный владелец сейфа, найденного на Центральной линии пять лет назад, и он сможет показать ей остров, где ждал спасения, когда выпал за борт, перебрав сидра.

К тому времени, когда она договорила, руки Артура Кэтнипа снова потеплели. Она уже выходила из палаты, а он наконец открыл глаза и повернул голову.

— У тебя красивые туфли, — сказал он.

Геба Джонс открыла ящик, в котором лежало сто пятьдесят семь пар вставных челюстей, и бросила туда еще одну, снабдив аккуратным ярлычком. Вернувшись за свой стол, она снова посмотрела на букет, присланный Реджинальдом Перкинсом, и подумала о его жене, которая покоится в тепле и уюте среди нарциссов. Она укладывала в почтовый пакет пару крошечных китайских туфель, когда услышала звон швейцарского коровьего колокольчика. Завернув за угол, она увидела Сэмюеля Крэппера, который стоял перед настоящим викторианским прилавком, и концы его волос цвета охры победно топорщились.

— Ваш портфель принесли еще вчера. Извините, надо было сразу вам позвонить, — сказала она.

— Правда? — удивился он. — А я и не знал, что его потерял. На самом деле я пришел, потому что сам нашел кое-что. — И с этими словами он поднял большой пакет «Хэмлис» и положил на прилавок. — Он ехал рядом со мной по линии Бейкерлоо и так и остался лежать, когда все уже вышли. Я забыл принести его сразу, так что он несколько дней провалялся у меня дома. И я понятия не имею, что это за штуковина в нем.

Геба Джонс вытащила предмет из пакета и посмотрела на него. Наконец она обрела дар речи.

— Это ящичек с образцами дождя, — сказала она.