~~~
Четверг, десять часов вечера, три недели с тех пор, как обнаружили тело Жаме. Мария смотрит из окна отцовского кабинета, хотя там ничего не видно. Она различает лишь струи дождя, барабанящие по слякотному саду — по крайней мере, это называется садом, но сейчас больше напоминает загон для скота. А в остальном только бурлящая мгла и завесы воды, мечущиеся под ветром, пронизанные отблесками неизвестно откуда.
В доме немногим лучше. После дневных передряг миссис Нокс ничком лежит в своей спальне под действием какого-то снадобья, час назад прописанного ей доктором Греем. Она поражена меньше, чем могла бы ожидать Мария, но доктор настоял, что возможен отложенный шок, и Мария уговорила мать проглотить микстуру. Сюзанну все это расстроило куда больше, но такова уж Сюзанна — внезапная буря и тут же безоблачное небо. В данный момент все еще штормит, хотя отсюда Марии ничего не слышно. В доме царит мертвая тишина.
После некоторых дебатов — очень долгих дебатов, поскольку старейшины города не могли прийти к согласию в связи с беспрецедентностью дела, — ее отца заключили под стражу по обвинению в воспрепятствовании осуществлению правосудия. Поскольку он, как-никак, мировой судья этой общины, а не какой-нибудь грязный бродяга-полукровка, его не заперли на складе, а решили препоручить заботам Джона Скотта. Это значит, что он заперт в комнате, соседней с той, что занимает мистер Стеррок, и туда ему доставляют еду.
Комната очень похожа на комнату Стеррока, и пища та же, но отцу Марии не приходится платить за эти привилегии.
В половине шестого вечера в дверь постучал Джон Скотт, явившийся вместе с мистером Маккинли и Арчи Спенсом. Мария открыла им, проводила в гостиную и отправилась за отцом. Двадцать минут они беседовали за закрытыми дверями, после чего отец вышел, чтобы объявить о своем аресте. На лице его играла легкая улыбка, словно он услышал какую-то шутку. Пока его жена в ярости, но без слез протестовала, а Сюзанна плакала, Мария оставалась в стороне, не зная, что и сказать. Ее мать отправилась в гостиную и обрушила на сидящих там мужчин громы и молнии. Перепуганные, они сидели, разинув рты, пока она испепеляла их презрением. Джон Скотт явно был готов пойти на попятный, но Маккинли твердо стоял на своем, блеском глаз и усмешкой выдавая радость. Отец прекратил спор, заявив, что остается на своем посту только до тех пор, пока его обязанности не примет на себя судья из Сен-Пьера. Он спросил без малейшего намека на иронию, установят ли они сумму залога. Они, ясное дело, совершенно забыли о такого рода вещах. Джон Скотт открыл рот, но оттуда не вылетело ни звука. Маккинли прочистил глотку и сообщил, что ночью подумает над этим и завтра назовет сумму. Трудность заключалась в том, что они и в самом деле не могли обойтись в этом деле без помощи ее отца.
В итоге Нокс положил этому конец, намекнув, что пора идти; время обеденное, сказал он, и они задерживают кухарок. Конечно, он имел в виду Марию на их кухне, но прозвучало так, будто он укоряет своих стражников за то, что сам опаздывает к ужину, и Маккинли нахмурился, но, казалось, отец этого не замечает. Вообще, он вел себя как-то легкомысленно, подумала Мария: будто ему чуть ли не нравится быть арестованным и это Маккинли со Скоттом попали в расставленную им ловушку. Три женщины наблюдали, как их муж и отец уводит из дома посторонних людей, предварительно поинтересовавшись, не желают ли те позаимствовать на время что-нибудь от дождя. Маккинли и все прочие отказались, хотя уже хлестало как из ведра, а в доме были запасные зонтики и галоши.