9
— Привет, Альбана.
— …
— У тебя плохое настроение?
— …
— Ты на меня злишься?
— …
— Я что-то не так сделал?
— Угадай!
— Да не знаю я…
— Совсем не догадываешься?
— Нет.
— И совесть у тебя чиста?
— Ну да.
— Тогда нам больше не о чем говорить. И я вообще не понимаю, что я тут забыла.
Альбана, прищурившись, огляделась с таким видом, точно готова уйти с первым встречным, который появится на площади.
Сидевший с ней рядом Квентин вздохнул, поерзал на скамейке и вытянул вперед бесконечно длинные ноги.
Молчание сгущалось, повисшую паузу разбавляли только пронзительные крики попугаев.
— Слушай, Альбана…
— …
— Ты что, не хочешь со мной разговаривать?
— Нет.
— Мы что, уже не вместе?
— Уж конечно.
— Ну что ж…
Квентин рывком вскочил на ноги и, закинув за спину рюкзак, зашагал прочь.
Тут сквозь тропический гвалт попугаев до него донесся голос:
— Квентин! Не оставляй меня!
Он остановился, подумал. Внезапно он ощутил себя всемогущим, — оказывается, он мог довести ее до отчаяния, он упивался повышением своего статуса. Он обернулся и взглянул на нее с видом великодушного повелителя и господина:
— Что еще?
— Иди сюда.
— Вообще, я так понял, что…
— Иди сюда, ну пожалуйста…
И Альбана с умоляющим видом похлопала по скамейке, приглашая его сесть поближе.
Какая она сегодня красивая… Квентин подумал, что девчонок выносить, конечно, невозможно, но все равно они классные: выдумщицы, вечно они фантазируют, из всего могут устроить спектакль… И когда ты с ними рядом, с тобой каждую минуту что-нибудь происходит. Альбана, конечно, его донимала, зато с ней не соскучишься. Например, она оставалась красивой при любых обстоятельствах, и не важно, смеялась она, заводилась или плакала, — а ему нравилось, когда она плачет, от этого у нее становилось беззащитное, ранимое лицо, его это трогало; к тому же именно благодаря ей он осознавал собственную важность. Что бы она ни делала, это подчеркивало его мужественность. Сейчас, например, он казался себе похожим на одного из своих любимых голливудских актеров; с ней он играл взрослую роль — роль мужчины, и ему это страшно нравилось.
Он вернулся и сел рядом с ней.
— Квентин, кому было то письмо, которое ты вчера забыл на скамейке?
— Мне.
— Как это?
— Я получил его утром.
— Ты не шутишь?
— Нет, а что?
Альбана с облегчением засмеялась, от хохота у нее скрутило живот, она дрыгала ногами, даже дыхание перехватило. Когда до нее дошло, что тут не из-за чего лить слезы, да и вообще разводить сырость нет никакой причины, она поднесла руки к лицу и через секунду уже зажимала себе рот, чтобы не хохотать в голос.
— Погоди, прежде чем ты помрешь со смеху, — весело воскликнул Квентин, — объясни мне, что все это значит?
Он глядел на нее восхищенно, ему чертовски нравилась Альбана: настроение у нее сменялось на противоположное без всяких видимых причин, она была непостижимой, может, даже странной, зато явно не сомневалась, что центр мира — ровно там, где находится она.
— Я прочла эту записку, потому что подумала, что это мне, — призналась она. — А потом, когда ты ее забрал, я решила, что это кому-то другому.
Тут пришла очередь Квентина помирать со смеху. Он мычал, похрюкивал, — словом, звуки, издаваемые подростком, оказались такими пронзительными, что даже попугаи в тревоге примолкли, а Квентин, услышав, как его гогот эхом отдается в разных концах пустынной площади, тоже умолк, удивившись такому эффекту.
Зато Альбане эта вспышка веселья пришлась очень по душе: она так подходила к его росту, к его длиннющим ногам, ко всей его неловкости недавно выросшего великана, удивленного тем, каким он стал огромным.
— Вообще-то, я не знаю, от кого эта записка.
— Ну, наверно, от какой-нибудь влюбленной девчонки…
— От тебя, что ли?
Альбана вздрогнула. Почему, правда, она сама не написала такое письмо? Как она могла позволить какой-то мерзкой девице себя опередить? И стоит ли признаваться, что это не она? Ведь это разочарует Квентина. Тем временем у нее над головой снова загалдели попугаи.
— Конечно от меня. — И она нежно улыбнулась, повернувшись к нему, опустив голову, почти что с покорным видом.
Квентин заметил ее замешательство:
— Что, правда?
— Ну да, мне очень хотелось тебе это сказать.
— Вот хитрюга! Разыгрываешь приступ ревности, спрашивая, кому адресовано это письмо, а сама же его и написала. Какие же вы, девчонки, коварные…
— «Вы, девчонки»? Но я — это я, а не какие-то там «девчонки».
— Ладно, согласен, ты права. Лично ты — жутко коварная.
— Коварная? А что, так плохо признаться, что кого-то любишь?
— Да нет, я не то хотел сказать…
— Коварная! Ну спасибо… Я тебе душу открыла, а ты — «коварная»! Мы с тобой по-разному понимаем одни и те же вещи.
Квентин не ответил, — похоже, она права: стоит им обменяться тремя фразами, как они ссорятся. Почему его никто не предупредил, что есть два разных языка, два словаря — для девчонок и для парней, — тогда бы он все разузнал, обучился бы этой чужой речи заранее и теперь не вызывал бы у нее бурю эмоций каждым неловким словом.
Воспользовавшись паузой, Альбана прикинула, насколько правдоподобным получился ее обман. Квентин не знал, какие она обычно пишет письма, да в этой записке и не было ничего такого, чего она сама не могла бы написать.
— Не важно, все равно это круто. Мы с тобой каждый день видимся, а ты раз — и пишешь мне письмо. Здорово, мне нравится.
Альбана скромно потупилась. Ее обман привел к таким замечательным результатам! Она уже стала забывать, что на самом деле это неправда. Ну да, конечно, именно она написала эту записку!
— Иногда бывает проще объясниться на бумаге. Когда разговариваешь с человеком, всегда стесняешься и никак не получается сказать главное.
— Наверно, ты права, Альбана.
— И еще, это же романтично, правда?
Он вглядывался в ее лицо: она увлекала его в волшебный мир тонких чувств — в мир, принадлежащий поэтам, которых превозносили учителя в школе. К тому же он не раз слышал, как по телевизору женщины произносят это слово — «романтично», оно явно было ключом к женскому сердцу, орудием искушения.
Квентин понял, что должен оказаться на высоте. Мысли быстро приходили ему в голову, и осуществлял он их тоже быстро: он вскочил.
— Альбана, подожди меня здесь пару минут.
— Но я…
— Только пару минут… я быстро… даю слово.
И, не дожидаясь ее согласия, он помчался прочь и скрылся за деревьями. Убедившись, что Альбана его не видит, он бросился в цветочный магазин.
Ксавьера встретила его вопросительным взглядом, думая, что он забежал в магазин по ошибке. Но он, не обращая на это внимания, спросил:
— Можно у вас купить одну розу?
— Да, можно.
— Тогда, пожалуйста, розу.
— Какого цвета? Судя по вашему виду, вам нужна красная…
Квентин не понял намека, таящегося в этой фразе, но цветочницу это даже порадовало.
Они подошли к кассе, и Ксавьера назвала цену.
Пока он расплачивался, появился Орион:
— О, Квентин, как же ты вырос, мальчик мой! Невероятно, чем-то вас нынче таким кормят, что вы вырастаете такими огромными. Сделать тебе букет?
— Из одной розы букет сделать трудновато, — вставила Ксавьера.
— Я тебе ее заверну в красивую блестящую бумагу.
Он взял розу и стал ее заворачивать, хотя Ксавьера пожала плечами, считая, что вполне сойдет и так.
Квентин повернулся к Ориону:
— У вас не найдется открытки, мне надо написать несколько слов.
— Конечно, вот, держи!
Орион положил на прилавок открытку, конверт и ручку. Ксавьера буркнула ему на ухо:
— Во-во, отдай ему уж сразу и всю выручку, и свои сбережения в придачу, раз ты такой добрый!
Орион рассмеялся, как будто Ксавьера сказала ему что-то очень смешное.
Квентин, покраснев, нацарапал что-то на открытке, потом заклеил конверт.
Орион показал ему, как прикрепить послание красной ленточкой, и пожелал всего хорошего.
— Какие же они славные! Эх, молодость! — воскликнул он.
— Славные-то славные, но денег у них нет! — неприязненно заключила Ксавьера, уходя в дальнюю комнату. — Можешь пускать слюни, но на хлеб с маслом ты с ними не заработаешь.
А Квентин уже добежал до скамейки, неловко притормозил и, чуть не выколов Альбане глаз, протянул ей цветок:
— Вот, это тебе!
Альбана, вместо того чтобы взять цветок, захлопала в ладоши и пронзительно взвизгнула от восторга. Квентин огляделся по сторонам, боясь, как бы кому-нибудь все это не показалось смешным. К счастью, кроме попугаев, зрителей не было, да и те, кажется, не проявляли к ним никакого интереса.
Альбана наконец забрала у него цветок, осторожно, словно сокровище:
— Спасибо.
— Я побегу, Альбана. А то опоздаю на уроки.
— До свидания, Квентин. До завтра. Я очень… очень… очень… счастлива.
Квентин покраснел, передернул плечами, потоптался на месте и наконец решился уйти.
Альбана смотрела вслед его радостно, вприпрыжку удалявшейся фигуре, пока он не скрылся из виду. Потом снова взглянула на пунцовую розу. Впервые в жизни парень подарил ей цветок; началось чудесное время, то самое будущее, в котором теперь все будет прекрасно.
Она схватила телефон и набрала сообщение: «Гвен, К. подарил мне цветы». Вообще-то, цветок был только один, но в эсэмэске это можно и не уточнять. Если бы она написала: «К. подарил мне цветок», можно было бы подумать, что он поскупился или что он эту розу где-то украл. Тут Альбана заметила, что к розе ленточкой был привязан конверт.
— Как романтично!
Она нетерпеливо вскрыла конверт и разобрала торопливый мальчишеский почерк:
«Я так тебя хочу. Подпись: ты угадаешь кто».
