Приближался последний август второго тысячелетия; отец вдруг отменил все заказы, нарушил договоренности, и дом стоял пустой и зияющий, ожидая нас, его семью, которая должна была собраться вместе впервые с тех пор, как, стоя на причале, мы рассыпали пепел Рыжика. Это был поступок, до того не похожий на отца, который расцветал в присутствии многочисленных гостей, что мать невольно начала пристальнее приглядываться к нему, опасаясь, что он опять нырнет в темные пучины подсознательного, где станет легкой добычей неудовлетворенности.

На самом деле в его возбуждении не было ничего зловещего — им двигал просто его обычный энтузиазм, тот самый, что заставлял его будить нас, детей, посреди ночи, чтобы посмотреть его любимый вестерн или матч Мухаммеда Али, на глазах становящегося легендой. Его энтузиазм был фитилем, поджигающим наши сонные души; он неудержимо притягивал нас к нему тем летом; тем летом, когда погас свет.

Джо с Чарли прилетели ночным рейсом, а я встречалась с ними на вокзале Паддингтон, где нам троим пришлось хорошенько пробежаться, чтобы успеть на девятичасовой поезд до Пензанса.

В поезде мы попеременно то дремали, то подкреплялись тем, что развозили по вагону на тележках. Когда рельсы вплотную приблизились к линии берега, мальчики взялись за пиво, а я тайком наблюдала за ними, надеясь обнаружить знаки расцветающей любви и общего будущего. Но паралич, поразивший их в тот момент, как они встретились вновь, похоже, еще не прошел, и их не соединяло ничего: ни общий дом, ни мечты, ни постель, ничего, кроме банки теплого нива, которую они передавали друг другу. Мои надежды не сбывались, и сердце ныло от разочарования.

Алан, как обычно, ждал нас в Лискерде. Но когда он двинулся нам навстречу, заранее вытянув ладонь для рукопожатий, я заметила, что с ним что-то не так. Исчезла обычная непоколебимая жизнерадостность, и глаза стали тоскливыми и скучными. А когда брат обнят его и прижал к груди, он не покраснел и не стал вырываться, как было всегда, а замер и охотно отдался чужому теплу.

— У вас все в порядке, ребята? — спросил он, ставя наши вещи в багажник.

— Нормально. А у тебя?

Ответа не последовало.

Мы ехали по знакомой дороге среди густых зеленых изгородей, среди привычных голубых, желтых и розоватых оттенков пейзажа и чаще обычного тормозили и пятились задом, потому что понаехавшие в наши края отпускники впадали в панику при виде встречной машины на узкой дороге. Мы проехали мимо обезьяньего питомника, где много лет назад я видела, как) мужчины без всякого повода с его стороны сорвали парик. Когда мы свернули на главную дорогу, Алан достал один из своих легендарных дисков, бережно сдул с него пыль и засунул в новый шикарный проигрыватель — подарок отца к прошлому Рождеству.

Известная песня рассказывала о мужчине, его депрессии и тоске по девушке, которая будет любить его, а не себя. Уже на втором кутнете мы хором подхватили мелодию и исполняли ее с должной степенью отчаяния. На руках у Алана дыбом встали волоски, и решила, что это от удовольствия.

Однако как раз в тот момент, когда Мэнди пришла и отдала всю себя, ничего не требуя взамен, Алан вдруг выключил проигрыватель. Он заявил, что мы все испортили, и больше не разговаривал с нами до самого дома.

(Позже отец рассказал нам, что у Алана в семье возникла серьезная проблема в лице маленькой рыжей парикмахерши из Миллендрета. И звали ее, как ни странно, Мэнди.)

Они, вес четверо, ждали нас в конце дорожки, выстроившись в шеренгу, словно участники пикета, только в руках у них вместо плакатов были высокие бокалы и одна толстая самокрутка на всех. Сначала мы приняли ее за косяк, но потом решили, что вряд ли, поскольку мать была еще полностью одета.

— Что это за самопальный праздничный комитет? — спросил брат, выпрыгивая из машины, и все засмеялись, как будто услышали самую смешную в мире шутку, а сигарета и вправду была косяком.

Мы дружно уговаривали Алана зайти в дом и выпить с нами за встречу, но он вес еще дулся, а потому выгрузил сумки и уехал. Не успел он и десяти метров отъехать от дома, как из машины опять полилась музыка, а потом он чересчур быстро переключил скорости и заглох. В наступившей тишине заунывная мелодия путалась в деревьях и уносилась и небо, как дурное предзнаменование. О, Мэ-э-энди.

О, Алан, подумала я.

Я спустилась к причалу и потревожила дремавшую на солнце цаплю. Лениво, еще не до конца проснувшись, она поднялась и воздух и полетела низко над водой. Я оглянулась на дом и в окне на верхнем этаже увидела мать: она, как обычно, готовила нам комнаты. Я снова вспомнила дом таким, каким впервые увидела его: фасад, покрытый грязно-белой отлупляющейся краской, словно коронка на больном зубе, густая тень от разросшихся деревьев и грустная маленькая развалина, примостившаяся у боковой стены. Я заново вспомнила то ощущение удивительного приключения, которое переполняло меня тогда, вопросы и надежды и бесконечную линию горизонта, словно звавшую: «Сюда, сюда, сюда».

Я сначала села, а потом легла на траву. Спине было неудобно и мокро, и слезливое, болезненное чувство благодарности постепенно ушло. Последнее время я часто испытывала что-то подобное, то и дело оглядывалась назад и ощущала неразрывную связь всего со всем. Возможно, виной тому был приближающийся Новый год, до которого оставалось всего четыре с половиной месяца: тогда часы покажут ноль часов и ноль минут, и все начнется заново, вернее, могло бы начаться заново, но так не будет, и я это знала. Так никогда не бывает. Мир остается прежним, только становится немного хуже.

Мать высунулась из окна, помахала мне рукой и послала воздушный поцелуй. Я ответила тем же. Она наконец собралась получать степень магистра — ее старая тайная мечта, которая только сейчас приблизилась к воплощению. Мистер А. со своей неустойчивой психикой больше не ходил к ней: три месяца назад он влюбился в отдыхающую из Биконсфилда и тут же прекратил сеансы, подтвердив тем самым известный миф о том, что любовь лечит вес (кроме разве что неоплаченного счета).

Я поднялась с травы и побежала к дому, по лестнице в верхние комнаты, чтобы взбивать там подушки, разглаживать простыни, наливать в кувшины воду и расставлять цветы — вес это просто для того, чтобы быть рядом с ней; быть с ней, зная, что сеть вещи, о которых я никогда не смогу рассказать ей.