Лишь по прошествии трех недель после гибели Шамса я наконец-то набрался мужества и отправился поговорить с отцом. Он сидел один в библиотеке у камина и был неподвижен, как алебастровая статуя. Только тени двигались по его лицу.

— Отец, можно поговорить с тобой?

Медленно, словно выплывая из моря грез, он поднял на меня взгляд, но ничего не сказал.

— Отец, я знаю, ты думаешь, будто я принимал участие в убийстве Шамса, но позволь уверить тебя в том, что…

Вдруг отец поднял вверх палец, прерывая меня.

— Сухими стали слова, которые соединяли тебя и меня, мой сын. Я не хочу ничего от тебя слышать, и мне нечего сказать тебе, — произнес он.

— Пожалуйста, не надо так говорить. Позволь мне объяснить, — попросил я дрожащим голосом. — Клянусь Богом, это не я. Я знаю людей, которые это сделали, но это не я.

— Сын мой, — вновь перебил меня отец, и печаль в его голосе сменилась холодным спокойствием, как будто он уже знал страшную правду. — Ты говоришь, что это не ты, но откуда же кровь у тебя на кайме?

Вздрогнув, я инстинктивно осмотрел край одежды. Неужели это правда? Неужели кровь сохранилась после того вечера? Я осмотрел кайму, потом рукава, руки, ногти. Не было никакой крови. Когда я вновь поднял голову, то встретился взглядом с отцом и только в эту минуту понял, что он поймал меня в ловко поставленную ловушку.

Неосторожно осмотрев кайму, я выдал себя.

Все правильно. В тот день я был в таверне. И это я сказал убийце, что Шамс имеет привычку каждый вечер медитировать во дворе. И позднее, когда Шамс беседовал под дождем со своим убийцей, я был с теми, кто перелез через стену. После того как мы решили действовать, потому что отступать было нельзя да и убийца не вызывал у нас доверия, я показал остальным, где удобнее проникнуть во двор. Но это все. Я не принимал участия в убийстве. Первым на Шамса напал Бейбарс, потом к нему присоединился Иршад, а после него и все остальные. Когда же они испугались, что у них ничего не выйдет, Шакалья Голова завершил дело.

Потом я так много раз вспоминал все это, что теперь уже трудно сказать, что было на самом деле, а что только в моем воображении. Пару раз мне казалось, будто Шамсу удалось выскользнуть из наших рук и исчезнуть во тьме, и это видение было настолько отчетливым, что я почти верил в него.

Хотя Шамса уже нет, повсюду следы его присутствия. Танец, поэзия, музыка — все, что, как мне казалось, исчезнет вместе с ним, заняло свое место в нашей жизни. Отец стал поэтом. Шамс был прав. Когда один из кувшинов разбит, другой тоже не остается в целости.

Отец всегда был человеком, способным любить. Он с уважением относился к людям любого вероисповедания. Был добр не только с мусульманами, но и с христианами, иудеями и даже с язычниками. А после того как в его жизнь вошел Шамс, крут его любви настолько расширился, что включил в себя и отбросы общества — шлюх, пьяниц, попрошаек.

Не исключено, что он мог бы полюбить даже убийц Шамса.

Только одного человека он не мог заставить себя полюбить — собственного сына.