Из-за религиозных разногласий, политических споров и бесконечной борьбы за власть тринадцатое столетие в Анатолии было весьма бурным. На Западе крестоносцы по дороге в Иерусалим завоевали и разграбили Константинополь, что привело к распаду Византийской империи. С Востока армия монголов быстро продвигалась вперед, ведомая военным гением Чингисхана. В центре дрались турецкие племена, пока Византия пыталась вернуть утраченное могущество. Это было время невиданного хаоса, когда христиане сражались с христианами, христиане сражались с мусульманами, мусульмане сражались с мусульманами. Куда ни глянешь, везде лишь ненависть и страдания, да еще страх перед будущим.

Посреди этого хаоса жил прославленный исламский ученый Джалаладдин Руми. Его еще называли Мавлана — «наш Мастер», потому что у него были тысячи учеников и почитателей в самой Конье и за пределами города, и все мусульмане считали его своей путеводной звездой.

В 1244 году Руми встретился с Шамсом — странствующим дервишем, который отличался необычным поведением и еретическими речами. Эта встреча изменила жизнь обоих. И в то же время она положила начало крепкой и удивительной дружбе, которую суфии в последующие столетия сравнивали с союзом двух океанов. Познакомившись с этим удивительным человеком, Руми отошел от главного направления своего учения, став страстным мистическим поэтом, проповедником любви и создателем экстатической пляски дервишей. В эпоху глубоко внедренного в сознание фанатизма и связанных с этим противоречий и столкновений Руми стоял за всеобщую духовность всех людей без разбора. Вместо джихада, то есть войны против неверных, которую в тогдашние времена так же, как и теперь, поддерживали многие, Руми стоял за джихад, направленный внутрь, цель которого сражаться и побеждать собственное «я», свой нафс.

Далеко не все приветствовали подобные идеи, так же как далеко не все открывали свои сердца любви. Духовная связь Шамса и Руми стала предметом пересудов, кривотолков и нападок. Их не понимали, им завидовали, их поливали грязью, и в конце концов их предали самые близкие люди. Всего через три года после первой встречи они были трагически разлучены.

Но это не конец истории.

На самом деле у этой истории нет конца. И теперь, спустя восемь столетий, дух Шамса и Руми все еще жив и витает где-то между нами.

Бедняга лежит мертвый. Над ним темная толща воды. Но его сверкающие зрячие глаза, словно две черные звезды, зловеще смотрящие с небес, преследуют меня, куда бы я ни пошел. Теперь я в Александрии и надеюсь, что, пропутешествовав еще, смогу избавиться от сверлящих воспоминаний, от стонов в ушах, от последнего крика, который он издал, прежде чем прервалось дыхание — последнее «прости» зарезанного человека.

Когда кого-то убиваешь, что-то от убитого человека переходит к тебе — последний вздох, жест. Я называю это «проклятием жертвы». Это «нечто» цепляется к тебе, проникает под кожу, в сердце и живет внутри тебя. Люди, которые видят меня на улице, об этом не знают, тем не менее я ношу в себе и на себе нечто от всех тех людей, которых убил. Я ношу их на шее, словно невидимые ожерелья, чувствую их тяжелые прикосновения к моей плоти. Хоть это и неприятно, я привык жить с этим грузом и даже воспринимаю его как часть своей работы. С тех времен, когда Каин убил Авеля, в каждом убийце дышит убитый им человек. Для меня не новость. Я даже не огорчаюсь из-за этого. Больше не огорчаюсь. Но тогда почему я никак не могу прийти в себя после последнего убийства?

В тот раз все было иначе, с самого начала все шло неправильно. Например, как я получил работу? Или, сказать иначе, как работа нашла меня? В начале весны 1248 года я работал на хозяйку борделя в Конье, мужебабу, известную своими вспышками ярости. В мои обязанности входило держать шлюх в повиновении и усмирять посетителей, которые не желали вести себя как подобает.

Тот день я помню так, словно он был вчера. У меня был приказ отыскать шлюху, которая сбежала из борделя, желая найти Бога. Такие красотки не раз разбивали мне сердце, так что я был зол и, поймав ее, собирался так изуродовать ей лицо, чтобы больше ни один мужчина на нее даже не взглянул. Глупая женщина уже почти была у меня в руках, когда на моем пороге вдруг появилось загадочное письмо. Выучиться грамоте мне не довелось, поэтому я отнес письмо в медресе и заплатил студенту, чтобы он прочитал его.

Письмо оказалось анонимным, подписанное: «Несколько истинно верующих».

«Из надежного источника нам известно, откуда ты прибыл и чем занимался прежде, — было сказано в письме. — Ты — бывший член Ордена убийц! Нам также известно, что после смерти Хасана Ибн Саббаха и заключения в тюрьму ваших вождей орден перестал быть прежним. Ты явился в Конью, чтобы избежать наказания, и с тех пор тебе приходится скрываться».

Из письма я узнал, что мои услуги требуются срочно и по очень важному делу. Меня заверяли также, что моя работа будет хорошо оплачена и, если предложение мне интересно, я должен, когда стемнеет, прийти в известную в городе таверну. Там мне надо было сесть за ближайший к окну стол, спиной к двери, и опустить голову так, чтобы видеть только пол. Вскоре ко мне подсядет некий человек или несколько человек, которые окончательно договорятся со мной о сделке. От них я получу всю нужную мне информацию. Ни при их приближении, ни по уходе, ни во время разговора я не должен поднимать голову и смотреть на лица этих людей.

Странное письмо. Впрочем, к тому времени я уже привык к причудам заказчиков. За многие годы разные люди нанимали меня, и большинство желало держать свои имена в тайне. По опыту я знал, что чем тщательнее заказчик скрывает свое имя, тем ближе он к жертве. Однако меня это не касалось. Моя задача — убивать. И не мое дело задавать вопросы. С тех пор как я покинул Аламут, я сам выбрал для себя такую жизнь.

В любом случае, я редко задаю вопросы. Зачем? Почти у каждого есть хотя бы один недруг, от которого он хочет избавиться. То, что люди этого не делают сами, вовсе не означает, что они не могут убить. На самом деле на это способны все без исключения. Просто люди не понимают этого, пока что-то не случается. Они думают, будто не способны убивать. Но дело всего лишь в стечении обстоятельств. Иногда достаточно одного жеста, чтобы человек вспылил. Непреднамеренная вспышка, ссора, случайное появление не в том месте и не в то время — и это кончается бедой, хотя обычно этих убийц все считают людьми добрыми и дружелюбными. Каждый может убить. Но далеко не каждый может хладнокровно убить незнакомца. И тут требуюсь я.

Я делаю за других грязную работу. Даже Богу понадобился некто вроде меня в Его мировом устройстве, и Он назначил Азраила, архангела смерти, класть предел человеческой жизни. Люди боятся, проклинают и ненавидят его. Несправедливо по отношению к архангелу. Впрочем, этот мир вообще не очень-то справедлив.

Вечером я отправился в таверну. Стол около окна оказался занятым человеком со шрамом на лице, который крепко спал. Сначала я подумал, что надо разбудить его и отправить спать в другое место, но с пьяницами ведь никогда не знаешь, как они себя поведут, а мне ни к чему было привлекать к себе внимание. Итак, я сел за другой стол чуть дальше от окна.

Прошло совсем немного времени, и в таверне появились два человека. Они уселись по обе стороны от меня так, чтобы я не видел их лиц. А зачем мне смотреть на них? Я и без того сразу понял, что они слишком молоды и совсем не готовы к тому шагу, который собираются предпринять.

— У тебя отличные рекомендации, — проговорил один из них; голос у него был не столько осторожный, сколько тревожный. — Нам сказали, что ты лучший.

Было что-то забавное в том, как он произнес это, но я не позволил себе улыбнуться. Мне стало ясно, что они опасаются меня, а это совсем неплохо. Впрочем, испугайся они посильнее, не решились бы послать меня на это дело.

— Да, я лучший, — подтвердил я. — Поэтому меня зовут Шакалья Голова. Я никогда не обманывал своих заказчиков, даже если они ставили передо мной непосильную задачу.

Тогда заговорил другой:

— Послушай, есть один человек, который нажил себе слишком много врагов. С тех пор как он явился в этот город, от него одни несчастья. Несколько раз мы предупреждали его, но он не хочет никого слушать. Он становится неуправляемым. У нас не осталось другого выхода.

Всегда одно и то же. Каждый раз клиенты хотят оправдаться, прежде чем заключить сделку, как будто мое одобрение уменьшает тяжесть предстоящего злодейства.

— Я знаю, что вы хотите сказать. Назовите имя, — попросил я.

Кажется, им не хотелось называть имя, и взамен они предложили лишь относительно достоверное описание внешности.

— Он еретик, позорящий имя мусульманина. Богохульник и святотатец. Бродяга, а не дервиш.

Как только я услышал последнее слово, по рукам у меня поползли мурашки. Мысли пустились вскачь. Я убивал разных людей, молодых и старых, мужчин и женщин, но среди них не было ни одного дервиша, ни одного святого человека. У меня есть свои принципы, и я не хочу навлекать на себя гнев Божий, потому что, несмотря ни на что, я верующий человек.

— Боюсь, для вашего дела я неподходящий человек. Убийство дервиша не по моей части. Найдите кого-нибудь другого.

С этими словами я встал из-за стола, намереваясь уйти. Однако один из мужчин схватил меня за руку и стал умолять:

— Пожалуйста, подожди. Плата поможет тебе забыть об угрызениях совести. Сколько бы ты ни брал обычно, мы удвоим сумму.

— Как насчет того, чтобы утроить? — спросил я в уверенности, что они на это не пойдут.

Однако после короткого колебания они, к моему изумлению, согласились. Я снова опустился на стул. С такими деньгами можно было бы наконец заплатить выкуп за невесту, жениться и больше не беспокоиться о том, как свести концы с концами. За такие деньги можно убить и дервиша.

Откуда мне было тогда знать, что я совершаю величайшую ошибку в своей жизни и все оставшиеся дни буду сожалеть о случившемся? Откуда мне было знать, что так трудно убить дервиша и что даже после смерти его острый, как нож, взгляд будет преследовать меня, где бы я ни находился?

Миновало четыре года с тех пор, как я убил его во дворе и утопил в колодце, ожидая услышать плеск, которого не дождался. Ни звука. Как будто он не упал в воду, а вознесся на небо. По ночам меня все еще мучают кошмары, и, когда я смотрю на воду — все равно на какую воду — дольше нескольких секунд, холодный ужас овладевает мной, и я отвожу взгляд.