Сцена 31. Комната Марии. Павильон. День
Вальтер только что починил раковину в ванной комнате, расположенной рядом с комнатой Марии.
Мария . Я долго не решалась попросить вас починить кое-что в ванной комнате. Боялась, что вы подумаете, будто я заманиваю вас… в ловушку.
Вальтер (из ванной ). Зато теперь мне не нужно ее искать.
Он выходит из ванной в грязной, распахнутой на груди рубашке, держа в руке разводной ключ и вытирая потный лоб.
Мария . Вам нужно принять хороший душ. Сейчас принесу вам полотенце.
Они молчат и смотрят друг на друга.
Мария . У меня есть ванильное мыло. Не отказывайтесь, я всегда мечтала почувствовать запах мужчины, смешанный с запахом ванили.
Вальтер . Гм, я буду рад, если от меня будет вкусно пахнуть…
Исчезает в ванной комнате. Мария бросается к зеркалу, чтобы поправить прическу.
Мария (громко ). Еще что-нибудь?
Вальтер . Идите ко мне под душ.
Мария . Нет, этого я не люблю.
Она с любопытством смотрит в сторону ванной комнаты.
Мария . Зато мне очень хочется посмотреть, как вы моетесь.
Вальтер (из душа ). Не надо, у меня эрекция, и я боюсь, что покажусь вам смешным.
Мария смеется, поправляя платье. Вальтер выключает душ. Мария садится на край кровати, скрестив ноги.
Вальтер . Наверное, мне не обязательно одеваться?
Выходит из ванной комнаты в плавках.
Мария . Я очень давно не занималась любовью и боюсь показаться немного неловкой.
Вальтер . Не беспокойтесь, я тоже не уверен, что окажусь на высоте – я так давно не занимался любовью, не выпив перед этим. Однако я думал об этом моменте с тех пор, как впервые увидел вас. В ваших глазах есть что-то порочное, что сводит меня с ума.
Они страстно обнимаются.
Мария . Мне сорок три года, и мне нужен мужчина, который сумеет разбудить мое тело. Любить хотя бы изредка. И ничего больше.
Вальтер . Для меня вы – идеальная любовница. Независимая, свободная, готовая попробовать вещи, на которые раньше не осмеливалась, и, в довершение всего, моя соседка.
Мария . Если в момент оргазма я скажу, что люблю вас, не верьте этому.
Вальтер . Вы можете говорить мне и более ужасные вещи, я все забуду, как только выйду отсюда.
Он снова обнимает Марию и начинает расстегивать пуговицы на ее платье.
В комнату, прихрамывая, входит Тристан. Прежде чем растянуться на диване, он внимательно всматривается в наши застывшие силуэты, освещенные настольными лампами.
– Такое никогда не пройдет, – говорит Жером.
– Для домохозяек, любительниц телемагазина еще сойдет, – замечает Луи, – но нужно учесть, что в это время детвора собирается в школу.
– Скажите честно, какая фраза может сильнее травмировать восьмилетнего ребенка: «О, Спектор, я приказываю тебе рассеять вирус, пожирающий мозг землян» или «Я всегда мечтала почувствовать запах мужчины, смешанный с запахом ванили»? – интересуется Матильда.
Разумеется, Сегюре скажет, что вторая. Не потому ли, что она травмирует самого Сегюре?
– А если бы спонсором сериала был продавец ванильного мыла? В конце концов, не стоит брезговать никакими средствами, если хочешь продать товар. По всей стране запускается реклама ванили, чей запах обладает возбуждающим эффектом и сводит с ума женщин. Вы можете представить себе метро, благоухающее ванилью в часы пик?
– Марко, тебе пора ложиться спать.
Мы единодушно решаем сохранить эту сцену, хотя и не сомневаемся, что потом нам за нее влетит.
Уже три часа ночи, и Луи предлагает подвезти нас на машине, но Матильда предпочитает пройтись пешком.
– Мне нужно проветрить мозги, иначе я ни за что не усну.
Я предлагаю немного проводить ее. Нельзя упустить возможность прогуляться на рассвете по Парижу под руку с красивой женщиной. Вот так романтизм берет верх над моей сексуальной неудовлетворенностью. Мы поднимаемся по авеню де Турвиль, направляясь к Дому инвалидов.
Тема для разговора у меня наготове, сейчас идеальный момент проконсультироваться у специалиста.
– Ваша гипотеза о том, что вам бросили вызов, не слишком удачна. Чтобы так поступить, нужно быть менее жизнерадостной, чем ваша Шарлотта. Исчезнув, она дает вам шанс. Но давайте разберемся по порядку.
Матильда с удовольствием играет роль семейного консультанта. И ее слова звучат убедительно.
– Вызов первый: Шарлотта хочет, чтобы вы разобрались в причине ее ухода, однако не дает ни малейшей подсказки. Вы размышляли над этим?
До головной боли. Как только я ложусь в нашу постель, то начинаю ломать голову, какую же совершил ошибку. Единственный правдоподобный ответ отнюдь не в пользу Шарлотты: она не смогла смириться с тем, что я наконец-то осуществил свою мечту и стал сценаристом.
– У меня есть роман на эту тему, – объясняет Матильда, – поэтому я имею полное право сказать: такая трактовка излишне психологична. Если верить вашему описанию, Шарлотта – полная противоположность женщине-наседке, боящейся, что ее подрастающий сын в один прекрасный день улетит на своих крыльях. Как и большинство из нас, она предпочитает бабочку куколке. Перейдем ко второму пункту.
Матильда действует так же решительно, как санитар на поле битвы.
– Она бросает вам вызов: попробуйте прожить без нее.
В этом вся Шарлотта! Считать себя незаменимой! И все только потому, что я однажды попросил ее выйти за меня замуж! Не знаю, что на меня тогда нашло. Мы как раз вышли из кинотеатра, где смотрели «Доктора Живаго». Было лето, мы пошли домой пешком, купив по бутылке пива. Неожиданно на улице Пети-Карро я попросил ее стать моей женой. У меня перед глазами все еще стоял последний эпизод фильма: Омар Шериф падает замертво, так и не сумев догнать свою ничего не заметившую Лару. Глупо, конечно, но я подумал, что женитьба – гарантия против подобного инфаркта. Не растерявшись, Шарлотта тут же ответила: «Ловлю тебя на слове»! Но мы так и не попали к мэру из-за дурацкой выписки из свидетельства о рождении, которую я не удосужился получить. Я всегда терпеть не мог «Доктора Живаго». Любимого фильма Шарлотты. Как только я смог прожить шесть лет с женщиной, которая обожает «Доктора Живаго»?
– В романе «Та, которая ждет» я подробно описала, к чему приводит исчезновение одного из любовников. Это история несчастной в любви женщины, инсценировавшей свою смерть. В результате у бросившего ее мужчины возникает ощущение невыносимой утраты. Чем больше проходит времени, тем больше их любовь кажется ему образцом совершенства. Пока время играет на нее, но как долго это будет продолжаться? Ведь он может забыть ее! Чтобы не погубить все дело, она вынуждена устроить за ним слежку.
Мы огибаем Дом инвалидов и выходим на площадь. Сколько влюбленных во всем мире мечтают в этот момент очутиться в Париже?
– Ваша Шарлотта совсем не такая, но и она надеется, что не слишком длительная разлука усилит ее очарование. Теперь перейдем к третьему вызову, самому главному. Как ее найти?
Я знаю, что сейчас не могу терять время, пытаясь разобраться в капризах и душевных порывах какой-то барышни, будь она даже девушкой моей мечты. «Сага» – прежде всего.
– Почему бы нам вчетвером не устроить сеанс мозговой атаки, как говорит Жером? Думаю, мы сумели бы обнаружить вашу красавицу гораздо быстрее, чем бригада частных детективов. Найти таинственно исчезнувшую любимую – разве это не прекрасный сюжет для фильма, заслуживающий, чтобы над ним поработали сверхурочно?
Еще немного – и я расцеловал бы ее прямо где стоял, недалеко от моста Александра III. Мне так нужно было поговорить о Шарлотте! И я никогда бы не смог найти лучшего собеседника. Обычно такая романтическая страсть, как у меня, встречается разве что в кино или в одном из любовных романов, которые всю жизнь писала Матильда.
– Вы не обидитесь, если я признаюсь, что не прочел ни одного романа, выпущенного издательством «Феникс»?
– Зачем терять время на чтение? Тем более на «розовые» романы.
– Однажды я из любопытства открыл один из них. Но в списке опубликованных издательством книг вашего имени не было.
С ее губ срывается хитроватый смешок. Она перегибается через парапет и смотрит, как течет Сена.
– С такой фамилией, как Пеллерен, я бы за всю жизнь не продала и десятка книг.
Мы идем дальше быстрее, чем мне хотелось бы. Похоже, что упоминание о ее прошлой жизни рассеяло все очарование этой ночи. Она опирается на мою руку и делает несколько бальных па. Я не вижу в этом жесте ничего, кроме проявления доверия.
– Восемь писательниц, появившихся на свет благодаря мне, сочиняли романы для одного мужчины.
Мы проходим мимо Гран-Пале, и она рассказывает мне о своем дебюте в женской литературе, о встрече с Виктором Эбраром, ставшим ее наставником, и о создании издательства «Феникс». К тому времени, когда мы оказываемся на Елисейс-ких полях, я уже знаю все, что произошло за двадцать лет ее жизни. Двадцать лет страданий и преданности негодяю, выбросившему ее, как сломанную игрушку.
– Хотите, я набью ему морду?
Она немного грустно улыбается. Наверное, я похож на вечно опаздывающего и не слишком надежного рыцаря.
– Вы прелесть, Марко, но мне не хотелось бы, чтобы вы его искалечили. Он должен быть в форме, чтобы перенести то, что я собираюсь с ним сделать.
– У вас уже есть идея?
– Пока очень смутная. Господин Мститель дал мне весьма ценный совет.
Теперь понятно, почему Матильда предпочитает завтракать наедине с Жеромом.
– Несмотря ни на что, я должна отдать должное Виктору. Если бы не он, я никогда бы не познакомилась с вашей троицей. И никогда бы не написала ни строчки. Недавно я подсчитала: 9600 страниц, посвященных любви. Первую половину своей жизни я провела в теоретических изысканиях, и теперь у меня появилось твердое намерение применить их на практике.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я собираюсь вести себя так, как вели себя героини моих романов: любить, спать с мужчинами, изменять. И я не собираюсь больше страдать, часами просиживая перед молчащим телефоном и глупо мечтая о счастье.
Спать с мужчинами… Знала бы она, что ее духи вот уже полтора месяца возбуждают мою чувственность! Достаточно было бы одной искренней фразы, одной-единственной. Но искренние фразы невозможны в реальной жизни.
– Не представляю, что вы способны кому-то изменить, Матильда.
Проходя мимо Сен-Филипп-дю-Руль, она смотрит на меня со сдержанным огорчением, и я чувствую себя так, словно меня вот-вот отругают. Совершенно случайно я задел ее за живое, а для нее это очень важно.
– Измена?.. Но, Марко… Измена… Это вся моя жизнь!
Всего-навсего.
– Измена – эпицентр любви. То, что придает страсть законной любви и повышает ценность любимого. Измена – самый щекотливый вопрос в семейной жизни, как ад в Библии. То, что заставляет людей стремиться к недостижимому. Вы же знаете, что глубина чувств у всех у нас разная. Есть люди более одаренные, чем другие.
– Ваша теория потрясающе аморальна…
– Ничего подобного. Во всяком случае, мне бы не хотелось, чтобы это выглядело так. Послушайте внимательно речи тех, кто так рьяно отстаивает верность. Вы уловите в них нотки страха, может быть, даже крик неудовлетворенности. Но в любом случае вы почувствуете, что они смирились со своей участью.
Лично я сейчас чувствую, что она горячая, как уголь. Стоит мне подуть на нее, как она совсем раскалится.
– Это всего лишь слово. Измена… Вам не кажется, что оно звучит очень красиво? Я даже посвятила ей одну из своих книг.
– Что?
– Если когда-нибудь вам попадется роман «Полуночная фуга», прочтите посвящение на первой странице. Там написано: «За измену и благодаря измене. Кто сказал, что самые красивые слова не обозначают самые красивые вещи?»
– Вы совершенно ненормальная, но в этом ваше очарование.
– У вас не кружится голова, когда вы думаете об измене?
Я ничего не отвечаю. Фонари на улице Фобур-Сент-Оноре бросают красивые отблески на ее лицо.
– Именно это заставило меня начать писать любовные романы. Вы можете назвать более волнующие истории?
– Что касается любви с первого взгляда, то с этим еще можно согласиться, но большинство связей – это все же на восемьдесят процентов постельные истории, извините за такое обобщение.
– Вы кажетесь мне слишком самоуверенным, молодой человек. Все мужчины на свете были когда-то влюблены в соседку, недоступную сотрудницу, жену приятеля или в продавщицу из книжного магазина. Что же касается того, что вы называете постельными историями, то мне известны такие, которые заканчивались страстной любовью, а вот большинство законных супругов предпочитают со временем находить развлечения на стороне.
Черт возьми… Ведь она пытается втолковать мне, что существование Шарлотты ее ничуть не смущает.
– Но вы, несомненно, правы, Марко. Я наверняка свихнулась, если нахожу романтичными телефонные разговоры вполголоса, встречи в гостиничных номерах во второй половине дня, невероятные алиби, вымышленные имена, предательские духи. И все же каждый час, который удается урвать и провести с любимым человеком, уже небольшая победа. А самая короткая из любовных ночей – триумф.
Нам этого не нужно, Матильда, вы живете всего лишь в трехстах метрах отсюда, а меня никто не ждет.
– Возьмите, к примеру, Жерома. Что его больше всего привлекает в идее насилия?
– Месть?
– Вот именно. Он считает, что месть – обратная сторона насилия, а я считаю, что измена – обратная сторона любви.
– Вы загнали меня в тупик, Матильда. Наверное, я недостаточно сентиментален или не слишком злопамятен, чтобы уловить вашу мысль.
– В основе измены и мести лежит страсть. Пламя, в котором смешались наши злые и добрые намерения. Гордость и желание в одном костре. Две непреодолимые силы, толкающие нас в одну и ту же пропасть – любви к самому себе.
Неужели я с самого начала ошибся в Матильде? Куколка, которую мы с Жеромом представляли мирно живущей в своем гнездышке, не имеет ничего общего с этой страстной натурой, у которой в сердце бушует огонь.
Я спрашиваю ее, что такое боль. Боль, которая пожирает тебя так же, как и желание.
– …Боль? Та, которую чувствуешь, кусая до крови руку и представляя, как любимое существо трахается в новой позе с другим?
– Да, именно такая боль.
– Если ваша выходка заставляет кого-то страдать, это значит, что вы недостойны жить.
Словно разгневавшись, она ускоряет шаг, заходит в ворота, набирает код на замке, машет на прощание мне рукой и исчезает в подъезде.
По дороге домой у меня появляется ощущение, что я открыл для себя что-то новое.
Медицинский университетский центр, Поль-Брусе,
Вильжюиф, отделение «Нарциссы», 3 этаж
Господа!
Старики из соседнего отделения пробудили в нас интерес к вашей «Саге». Уже несколько серий подряд мы отмечаем некоторые моменты, на которые, как нам кажется, должны срочно обратить ваше внимание.
1. Милдред – фантазерка, что подтверждает все ее поведение. Она легко манипулирует Брюно, который, скажем, выглядит немного дебильным. На первый взгляд, ее цели не совсем ясны, но, если разобраться, вполне очевидны. Как, по-вашему, почему она во что бы то ни стало хотела примерить свадебное платье своей покойной (или предположительно покойной) матери? И почему в тот вечер, когда Мария Френель отдается Вальтеру, она пытается узнать адрес Педро Менендеса?
2. Вам не кажется странным, что неизвестный поклонник Марии Френель всегда присылает ей букеты из девяти красных роз и двух белых лилий (серии четырнадцатая и двадцать девятая). Обратитесь к языку цветов, и вы поймете, что в этом таится какая-то угроза.
3. Как получилось, что «ящик с черным светом», о котором Фред говорит в пятой серии, так больше и не появился?
4. Серж, якобы скончавшийся муж Марии Френель, на самом деле жив. Пока еще рано раскрывать истинные причины его исчезновения, но можно не сомневаться, что он не умер.
Просим вас учесть наши замечания. Всегда к вашим услугам, чтобы обсудить их.
Ваши бдительные поклонники
– Ну что, разве параноики не более тонко воспринимают действительность?
– Такое письмо ни в коем случае не должно попасть в руки Сегюре, – говорит Луи. – Он тут же помчится в Вильжюиф, чтобы заключить с этими типами контракт, и нам придется распрощаться с «Сагой».
– Что меня смущает в случае с паранойей, – заявляет Жером, – так это страх, с которым к ней относятся. Хотелось бы обратить такую подозрительность в шутку.
Вообще-то, умственная деятельность сценариста мало чем отличается от умственной деятельности параноика. Оба – специалисты в области предположений, оба проводят время, прогнозируя события, воображая худшее и видя жуткие драмы за происшествиями, кажущимися безобидными всем остальным людям. Оба должны уметь отвечать на любые вопросы и предвидеть реакцию собеседника, чтобы не попасться в ловушку. Если мы избежим тюрьмы, то после «Саги» можем вполне оказаться в психушке.
Это письмо присоединится к другим – теперь уже почти вся стена похожа на белую мозаику. Иногда я смотрю на эти письма, чтобы убедиться в том, что мы работаем не только для себя. Возможно, мне на улице встречаются люди, мучающиеся вопросами: кто же окажется тайным поклонником Марии Френель, примкнет ли Камилла к организации Педро Менендеса, чтобы стать террористкой. Еще немного, и я начну завидовать тому, что они могут спокойно ждать продолжения.
Мы только что закончили 60-ю серию. Мне удалось протолкнуть в ней историю о последней мании Фреда – помочь самым обездоленным. Накормив голодных, он решил обеспечить светом тех, у кого нет электричества. Для этого Фред придумал очень простую систему превращения мускульной энергии в электрическую. Исходное сырье? Усилия тысяч любителей спорта, занимающихся в гимнастических залах и спортивных клубах. При малейшем движении на гимнастических снарядах, при поднятии тяжестей выделяется некоторое количество внутренней энергии, которая преобразуется в электрическую и подается в дома тех, где нет света. Бодибилдинг и аэробика переживают второе рождение.
Уже полдень, и Жером предлагает нам спуститься в бистро и съесть по порции телячьей головы под соусом грибиш.
– Мне нужно похудеть, – говорит Матильда. – Я набрала несколько лишних килограммов липозы и поэтому остаюсь работать.
– Работа над сценарием – единственная работа в мире, которую можно делать стоя, лежа, сидя перед экраном телевизора или уплетая телячью голову под соусом грибиш.
Спустя десять минут Жером больше не твердит о телячьей голове под соусом грибиш, потому что уплетает эту самую голову под соусом грибиш. Старик заказал дежурное блюдо, и я последовал его примеру.
– Вы еще не думали об убийце? – спрашивает он.
– О ком?
– О таинственном убийце, который наводит ужас на остальных героев. В каждом сериале есть убийца. Все задаются вопросом, кто же он, и в конце концов начинают подозревать друг друга.
Жером проглатывает кусок телятины и поднимает палец.
– Убийцы – это по моей части. Если хотите, можно придумать убийцу, но только совершенно необычного. Какого еще никто не видел.
– …Но о каком мечтает каждая женщина, – вставляет Матильда. – Убийца, который мстит за все наши мелкие ежедневные унижения. Убийца, достойный того, чтобы стать выше закона. Современный городской Робин Гуд.
– Только не это! Только не правдолюбец! Мы же сказали: убийца. Настоящий убийца.
– Тогда… Наемный убийца?
– Нет. Наш убийца не будет убивать за деньги, он выше этого.
– Психопат? Серийный убийца? Маньяк?
– Почему маньяк? Почему бы, наоборот, не уравновешенный тип.
– И кого же он будет убивать?
– Почему обязательно «он»?
– Ладно, пусть это будет барышня.
– Почему женщина?
– Если это не мужчина и не женщина, я умываю руки.
– Мальчишка?
– Ну нет…
– Почему обязательно человек?
– Собака?
– Уже было.
– Ласка, землеройка, страус… вам еще не осточертело?
– Почему обязательно живое существо?
– …?
– Привидение?
– Бог?
– Робот?
– Вирус?
– Инопланетянин?
– Понятие.
– Что?
– Что ты понимаешь под понятием?
– Идею, принцип, состояние духа, что угодно…
– Ты знаешь много понятий, которые убивают?
– Фанатизм, расизм, тоталитаризм…
– Капитализм, прогресс…
– И множество других.
– Дайте мне неделю, – просит Жером.
Большую часть обеденного перерыва я разглядывал официантку. Сексуальное воздержание иногда вызывает ощущение легкого опьянения: все женщины кажутся желанными, а любые уголки – пригодными для секса. Но я сразу же перестал пялиться на официантку, когда заметил через два столика от моего трех новых посетительниц. Три подруги по работе – спешащие, болтающие, смеющиеся. Три обычные женщины. Впрочем, похоже, они давно забыли, что они женщины, хотя каждая из них заслуживает того, чтобы ей об этом напомнили.
По дороге из кафе я разглядывал всех встречных женщин. И мне хотелось крикнуть каждой из них: «Я здесь!»
Я вернулся в контору, рассчитывая, что окажусь в безопасности, но именно там меня ожидала угроза.
Откуда в нашем коридоре такая лавина блондинок?
Я услышал зов джунглей и увидел тысячи гордых красавиц, сжигающих все на своем пути, двигающихся как пантеры, давно забывшие вкус крови. Нимфы, озаряющие все вокруг своей красотой и выставившие напоказ, словно боевые медали, свои груди. Было поздно хвататься за оружие, оставалось лишь спрятаться и следить за ними издали.
– А, это идет набор актрис для «Тривиального», – объяснил Старик, усаживаясь перед монитором.
– Но ведь такие женщины не встречаются в обычной жизни, – сказал Жером.
– Никогда не понимала, как такие девицы могут нравиться мужчинам, – бросила Матильда. – А что вы скажете, Марко?
Мы еще пили по первой чашке кофе, когда раздалось жужжание факса. В такое раннее время это мог быть только Сегюре.
«Как вам должно быть известно, вчера утром передавали 45-ю серию. Если хоть кто-нибудь из вас смотрел ее, он может засвидетельствовать перед тремя остальными, что пресловутая сцена „объяснения „между Марией и Вальтером была снята точно так, как написана, со всеми эротическими подробностями. Мне хотелось бы, чтобы вы поняли, как дорого могут обойтись всем нам подобные сочинения, даже если этим утром у нас был самый высокий рейтинг. Чтобы оправдать ожидания зрителей (от которых с каждым днем приходит все больше и больше писем), я в настоящее время работаю над перечнем замечаний, чтобы определить точное место «Саги“ и, соответственно, рамки, за которые нельзя выходить. Сколько раз я настаивал, чтобы мы наконец раскрыли, кто такой таинственный поклонник Марии? После сцены с засорившейся раковиной (!!!) это стало первейшей необходимостью. Я ожидаю соответствующий эпизод в ближайшие дни. К тому же я больше не могу идти на уступки, касающиеся отдельных сцен, которые не одобряются некоторыми руководителями канала. Я имею в виду прежде всего странный эпизод в той же 45-й серии, когда Камилла рассказывает о своем мистическом кризе (???). Подобное «отклонение сюжета“ совершенно не соответствует общему тону сериала и особенно характеру Камиллы. Буду честен до конца и скажу, что нахожу текст довольно слабым и несколько вычурный. Вы приучили нас к лучшему.
Пользуясь случаем, сообщаю, что мы начинаем повторную трансляцию сериала в ближайший понедельник в 12 часов 30 минут. Двадцатишестиминутный формат кажется нам наиболее удобным для сети вещания.
Не забывайте, что главное – сохранить дух команды».
Торжественным жестом Старик отправляет послание в корзину для мусора.
– Сегюре явно не понял, что такое искренние фразы. Если бы у него хватило мужества рискнуть на Четверть Часа Искренности, он бы обошелся двумя строчками: «Сага» движется по накатанным рельсам, поэтому ничего не меняйте. Если удастся, сделайте хуже. Я уже ничего не понимаю».
Как он осмелился написать: «Сколько раз я настаивал, чтобы МЫ наконец раскрыли, кто такой таинственный поклонник Марии»?
Разрываясь между нами и публикой, Сегюре скоро свернет себе шею, и я первый стану тому свидетелем. Кстати, «мистический криз», о котором он упоминает, ни о чем мне не говорит. Старик сдержанно ухмыляется.
– Сцена с пастырем? Я думал, что, как и вы, никто не обратит на нее внимания.
Мы перемещаемся к дивану, на котором Тристан мирно досматривает утренние сны. Жером берет верхнюю кассету из стопки. Он ежедневно добросовестно записывает каждую серию «Саги». Старик останавливает кассету в нужном месте.
– Я напомню вам, что случилось с Камиллой, иначе вы ничего не поймете. Бедная девочка не может найти смысла ни в своей жизни, ни в своей смерти. Она решает поговорить об этом с первым встречным пастырем.
– Почему с пастырем?
– А почему не с ним?
– Но ведь эта девчонка НЕ ВЕРИТ в Бога.
– Вот именно.
Появляется изображение. Камилла сидит в правом углу, пастырь – напротив нее, возле старой каменной стены. Актеру, который играет пастыря, лет пятьдесят, он кажется необычайно серьезным и внушает доверие.
– Вы давно думаете о самоубийстве?
– Не знаю… Да… давно…
– Вы были у врача? У вас все в порядке со здоровьем?
– Да.
Зловещее молчание. Пастырь подносит скрещенные руки к лицу, но не для того, чтобы помолиться, а чтобы собраться с духом и заговорить.
– Четыре года назад умерла моя жена. Я очень любил ее. Мне казалось, что жизнь моя кончена. Смерть меня не пугала. Ничто не удерживало меня в этом мире. И все же я жил. Не ради себя, а ради людей. В молодости у меня были большие мечты и амбиции. Я ничего не знал о зле. Когда я принял сан, то был наивным как ребенок. Потом все пошло очень быстро. Шла война в Испании, и меня назначили в Лисабоне капелланом на военный корабль. Я перестал что-либо видеть. Что-либо понимать. Отказывался воспринимать действительность. Мой Бог и я жили в замкнутом мире. Видите, как пастырь я ничего не стою.
Мы с Жеромом ограничиваемся взглядами. Старик слушает как-то отстраненно, словно знает диалог наизусть. Удастся ли ему когда-нибудь избавиться от тоски по своей жене?
– … Я глупо верил в какого-то доброго Бога. Бога-отца, который любит всех пас и, прежде всего, меня. Вы понимаете, как я ужасно ошибался? Я был таким эгоистом, таким трусом… Я просто не мог быть хорошим пастырем. Вы можете представить мои молитвы и моего такого удобного и отзывчивого Бога ? Когда же я рассказывал Ему о том, что творится вокруг, он становился отвратительным. Богом-пауком, чудовищем. Поэтому я ограждал Его от прихожан. Держал подальше от жизни. Только жена могла видеть моего Бога…
Кадр не меняется. Тип выдает свой монолог, оставаясь в том же плане.
– Она поддерживала меня, вселяла уверенность, заполняла пустоту…
Молчание.
Неожиданно Камилла, смущенная, встает.
– Мне нужно идти.
– Нет! Я должен объяснить вам, почему так много говорю о себе! Должен объяснить, какой я жалкий тип! Нищий духом!
– Я ухожу, иначе моя семья начнет беспокоиться.
– Еще минутку!
Лицо Камиллы крупным планом. Она в нерешительности, не знает, что делать: уйти или остаться. Она не может остаться, но и не в состоянии уйти.
– Мы должны поговорить спокойно. Я выражаюсь недостаточно ясно. Но все происходит в моей голове. Далее если Бога не существует, это не имеет значения. Потому что у жизни есть смысл. А смерть – это всего лишь отделение души от тела. Жестокость людей, их одиночество, их страхи – все это объяснимо! Очевидно! В страдании нет смысла! Творца не существует! Спасителя нет! Нет идеи, ничего нет!
Молчание.
Лицо Камиллы становится таким же серьезным, как и лицо ее собеседника. Словно он подтвердил все, о чем она думала и сама. Она уходит. Камера крупным планом показывает лицо оставшегося в одиночестве пастыря.
– Господи… Почему Ты покинул меня?
Следующий эпизод переносит нас в гостиную Френелей, где Брюно мило болтает с Милдред, обгладывая куриную ножку. Старик останавливает кассету
– Неплохо, – говорит Жером, как и я, сбитый с толку. – Это совершенно не то, что мне нравится, однако довольно мило.
– Похоже на Хичкока, – добавляю я. – Есть драматизм, тревожное ожидание. Невольно задаешься вопросом: сможет ли пастырь за три минуты доказать, что Бог существует. И вдруг поворот на сто восемьдесят градусов – сам пастырь предстает в образе бунтаря.
– Я понимаю неудовольствие Сегюре, – вступает в разговор Матильда, – но какого дьявола он считает, что текст…
– «Слабый и немного вычурный»? – ухмыляется Старик. – Когда – я думаю, что это диалог между Гуннаром Бьёрнстрандом и Максом фон Сюдовым из «Причастия» Ингмара Бергмана… Надо же, «слабый и вычурный»!
– Только не говори, что списал диалог!
– Списал. Не мог отказать себе в маленьком удовольствии.
– Вы не видели этот фильм? Пожалуй, он самый странный из всех, что я знаю. Мы прокручивали его с Маэстро по нескольку раз подряд, когда во время работы нас тоже охватывали сомнения. Вы только представьте подобное саморазоблачение: пастырь, один в церкви, пытается отречься от своей веры. Вроде бы, ничего существенного, но в действительности это то, что я называю сценарной необходимостью. В фильме расстроенный Макс фон Сюдов приходит к Бьёрнстранду. И знаете зачем? Он прочитал статью, где говорится, что китайцы приобрели Бомбу. А это народ, которому нечего терять.
– И что потом?
– После беседы с пастырем Макс фон Сюдов идет на берег реки и пускает себе пулю в лоб.
– Это можно понять.
– Ингрид Тулин безумно влюблена в пастыря, но он презирает ее, потому что у нее на руках экзема. Когда она молится, он с трудом сдерживает позывы к рвоте.
– И чем все кончается?
– Он служит мессу в пустой церкви. Молчание.
Недоуменное молчание.
– Что на тебя нашло, Луи?
– Вам не кажется заманчивым запустить Бергмана в восемь утра тысячам еще не совсем проснувшихся зрителей. Разве у них нет права посмотреть Бергмана? Обычно такие фильмы крутят после полуночи, когда большинство людей спит сном праведника.
– Больше всего тебе показалось заманчивым поиздеваться над Сегюре и руководителями канала.
Вместо ответа Луи кривится, как старая провинившаяся обезьяна.
– А если кто-нибудь заметит это? Какой-нибудь чокнутый киноман?
– Он воспримет это как дань уважения Бергману. В конце концов, во всем виноват Сегюре и его шефы. Не нужно было позволять нам делать все, что угодно.
Впервые у меня появляется странное ощущение, что я занимаюсь опасной профессией. Похожей на терроризм. Действительно, чем мы отличаемся от типов, считающих себя вправе швырять бомбы в невинных людей?
Вчера я поймал себя на том, что думаю о ней в прошедшем времени.
Я сказал себе: «Шарлотта терпеть не могла драмы…»
Действительно, она ненавидела драмы. Обычно девушки считают, что нет ничего надежнее ссоры, чтобы убедиться в том, что тебя любят. Шарлотта, наоборот, переставала уважать человека, если он в ее присутствии повышал голос. Я никогда не видел ее плачущей. Даже в тот день, когда она почистила два килограмма лука, чтобы приготовить провансальскую пиццу. Уверен, ее просто не научили плакать, когда она была маленькой. Не представляю, где она сейчас находится. Может, мы расстались уже навсегда? Или она иногда смотрит «Сагу», чтобы иметь хоть какие-то новости обо мне?
С тех пор как утром стали повторно показывать «Сагу», в моей бесцветной жизни многое изменилось. Словно телевидение решило продемонстрировать мне свое могущество. Мама часто звонит мне с работы, и я слышу, как коллеги засыпают ее вопросами, на которые я не способен ответить: «Прикончит ли Брюно Существо, чтобы вновь завладеть Милдред?», «Что было в завещании Сержа Френеля и почему он исчез?», «Куда следует обратиться, чтобы сдать липозу для оказания помощи странам третьего мира?»
Нам пришлось поменять бистро, хозяин которого знал, что мы – сценаристы «Саги», и поэтому обед обычно заканчивался настоящим допросом. Мои соседи по площадке – парочка моего возраста – постоянно бросают в мой почтовый ящик записки. «Это гениально – „язык влюбленных“, мы решили перейти на него! В то же время мы не в восторге от иллюзиониста, его намерения слишком очевидны, что порочит его как мага! Целуем».
Словно случайно, люди, которых я давно не видал, стали напоминать о себе. Шеф нашего канала захотел пригласить нас на обед, но у Старика хватило нахальства заявить, что мы завалены работой. Никто не осмелился возразить.
Скоро уже девять вечера. Матильда и Луи ушли домой, Тристан отправился к своему приятелю-монтажеру, а Жером уговорил меня остаться, чтобы посмотреть «Рокки-1». С пивом и сэндвичами, как в дежурном отделении полиции. Мы никого не ждем, как вдруг замечаем, что по полутемному коридору бродит какая-то маленькая женщина. Она прижимается лбом к стеклянной двери и замечает нас.
Ее лицо кажется мне знакомым. Жером считает, что у нее назначена поздняя встреча с Линой, и машет ей рукой в направлении «Примы». Однако она открывает дверь в нашу комнату.
– Месье… Луи Станик?
– Он ушел. Вам что-нибудь нужно?
– Я ищу группу сценаристов сериала «Сага». Конечно, я должна была договориться о встрече заранее, но мне сказали, что здесь всегда можно кого-нибудь застать.
– Мой друг Марко и я работаем сегодня в ночную смену. Только никому не говорите, что мы смотрим телевизор в рабочее время. Как вас зовут?
– Элизабет Pea.
– …?
– Вы лучше знаете меня как Марию Френель.
Мадам Пластырь! Мадам Пластырь собственной персоной! Один метр шестьдесят пять сантиметров ростом, карие глаза, сногсшибательная улыбка. Это она! У нас!
– Простите. Мы не привыкли видеть актеров не на телеэкране.
Я пододвигаю ей стул. Она садится и с любопытством оглядывается. Мы предлагаем ей чашечку кофе. Ну кто бы смог узнать ее в этих джинсах, свисающем до колен свитере, с распущенными волосами, падающими на плечи. В жизни она выглядит лет на десять моложе, чем мать семейства, которую играет в сериале.
– И кто же из вас меня создал?
Кто, кроме сценариста, может ответить «я» на столь приятный вопрос?
– Все действующие лица «Саги» появились на свет в результате нашей совместной работы и не принадлежат ни одному из авторов.
Молчание.
Какой-то странный визит.
– Для нас, актеров, вы – настоящая загадка. Я часто спрашивала у Сегюре, можно ли встретиться с вами, но он всегда отвечал, что вы очень малообщительные люди, прячущиеся в башне из слоновой кости.
– Технократия в действии, – объясняет Жером. – Разделяй и властвуй. Сегюре уверен, что если будет возводить преграды между людьми, то сможет управлять ими.
Я, наверное, ответил бы точно так же, но нельзя не признать, что ни у одного из нас четверых ни разу не появилось желание поприсутствовать на съемках. Словно это было уже не нашим делом.
– По правде говоря, мы все немного теряемся, когда приходит очередная часть сценария. Никогда не угадаешь, куда вас занесет воображение. Одни шутят, а у других поджилки трясутся от страха. Признаюсь, я иногда играю сцену, не понимая, что вы хотели в ней сказать. Надеюсь, вы не чувствуете себя слишком обманутыми.
У кого из нас двоих повернется язык, чтобы признаться, что в последнее время мы смотрим сериал разве что для того, чтобы освежить в памяти тот или иной момент. Сегодня утром, к примеру, мне пришлось быстро прокрутить последнюю серию, чтобы вспомнить, какого цвета волосы у Брюно. Это было связано с игрой слов, которую я обязательно хотел вставить в сценарий. Брюно, Милдред, Вальтер и другие персонажи существуют только в нашем воображении и на наших жестких дисках. Луи следит, чтобы всякие неурядицы не мешали игре нашего воображения и свободе творчества. Все, что происходит со сценарием после того, как он покидает нашу комнату, нас совершенно не интересует. Только такой ценой мы еще можем получить некоторое удовольствие от написания двенадцати последних, предусмотренных контрактом серий.
– Если бы вы знали, какие драмы иногда разыгрываются на площадке. Как-то мы играли с Александром…
– С кем?
– Это актер, играющий Вальтера. Сцена, где я падаю в его объятия! Позволю себе заметить, что удовольствие было ниже среднего. Попробуйте понять, почему ему потребовалось столько времени, чтобы сказать: «Мария, в ваших глазах есть что-то порочное, что сводит меня с ума»! И попробуйте убедить себя, что мужчина, от которого несет жасмином, на самом деле пахнет ванилью, чем вызывает у вас эротические фантазии…
И точно! У нее в глазах действительно есть что-то порочное! Именно поэтому Вальтеру было так трудно сказать ей об этом.
– Или возьмите Жессику, девочку, которая играет Камиллу. Вы ее так напугали манией самоубийства, что она действительно свихнулась и с каждым днем сходит с ума все больше.
Я прошу ее рассказать подробнее.
– Камилла постоянно на грани того, чтобы пустить себе пулю в лоб, и Жессика чувствует, что рано или поздно она исполнит свою угрозу. Поставьте себя на ее место. Разве это не ужасно – быть на грани самоубийства в течение нескольких месяцев?
– Успокойте ее, она останется в живых и даже превратится в национальную героиню.
Элизабет так улыбается, что сразу хочется в нее влюбиться. Я бы дорого дал, чтобы увидеть, какие у нее ноги, но ее джинсы не оставляют на это никакой надежды. Я даю себе слово, что специально напишу для нее жаркую сцену, где она будет танцевать обнаженной при дневном свете. Раз это единственная возможность увидеть ее ноги. А пока она не говорит, зачем пришла. Похоже, хочет сохранить мотивы своего визита в тайне. Краем глаза я вижу, что на экране пошли заглавные титры «Рокки», но без звука. На сэндвичах застывает майонез.
– Так или иначе, но я хочу поблагодарить вас за то, что вы создали Марию. Если бы я с ней не встретилась, в моей судьбе все осталось бы по-прежнему. Это была удивительная встреча.
Здесь что-то не так. Вряд ли она явилась сюда для того, чтобы выразить нам свою благодарность. Да и говорит она о своей роли, словно о подруге, которую только что похоронила.
– Может, устроить вам с Вальтером небольшое свадебное путешествие? – предлагает Жером. – Вы вдвоем, без детей, на одну-две серии?
Она чувствует, что Жером искренен и расплывается в улыбке, но ее мысли где-то далеко.
– Я пришла попросить вас, чтобы вы убрали Марию. – Не обязательно убивать ее. Это было бы слишком. Просто сделайте так, чтобы она… исчезла.
Чувствуется, что она тщательно выбирала эти словечки – «убрать», «исчезла».
Жером повторяет их раз десять на разные лады, пытаясь понять, что за ними скрывается.
Неловким жестом она открывает сумочку, достает из нее рукопись и протягивает ее нам с таким видом, словно это Ветхий Завет. Рукопись называется «Лучшее в ней» и принадлежит какому-то Гансу Кёнигу. Кажется, нас ожидают крупные неприятности.
– Это первый фильм молодого немецкого режиссера. Он видел одну из серий «Саги» и хочет дать мне главную роль. Прочтите, и вы поймете. Нужно быть сумасшедшей, чтобы согласиться, но я буду выглядеть еще более сумасшедшей, если откажусь.
– «Сага» скоро закончится, вы освободитесь через два месяца. Ваш маленький Орсон Уэллс вполне может подождать.
– В Дюссельдорфе уже начались съемки. Пока он снимает все сцены без главной героини, но если я немедленно не дам согласия, он отдаст эту роль другой актрисе.
Для нее – это сказка, а для нас – кошмар. Ликвидировать Марию – все равно что вырвать единственный оставшийся во рту здоровый зуб. Я спрашиваю, что об этом думает Ссгюре.
– Он ни о чем не знает. Сегюре – сволочь, а его канал финансирует этот фильм Ганса. Ему достаточно поднять трубку, чтобы помешать мне получить эту роль.
И в довершение всего она внезапно разражается слезами. Настоящими слезами. Я беру салфетки, в которые были завернуты сэндвичи, и протягиваю ей.
– Не поддавайся на эти штучки, Марко! Черт возьми, это же комедиантка! Ее профессия – рыдать по команде! Мадам Пластырь слишком хитра и хочет не запятнавшись выйти из сериала, поскольку вообразила себя Марлен Дитрих! Все они готовы перешагнуть через твой труп, лишь бы приобрести известность.
Не знаю, кто прав. Тристан, самый незаметный человек в мире, входит в комнату и ковыляет к своему дивану, не обращая ни на кого внимания. Через несколько секунд он выпрямляется и кричит, вытаращив глаза:
– Мадам Пластырь?
Рыдания нашей гостьи достигают апогея. Раздраженный таким шумом, я снимаю трубку и набираю номер.
– Алло? Да, я знаю, что сейчас поздно, но у нас срочное дело.
Через час наш штаб в полном сборе. Матильда и Луи очень быстро сообразили, в чем дело. Странно, но они даже не пытаются возражать против отъезда Элизабет Pea в Германию. Матильда находит это безумно романтичным, а Луи признается, что на ее месте, не задумываясь, тоже бросил бы сериал ради фильма. Жером, раздраженный таким проявлением сочувствия, надувшись сидит в своем углу. Pea в ожидании приговора скорчилась на стуле с чашкой кофе в руке и наброшенным на плечи пледом. Вряд ли бы она выглядела более убедительно, если бы я попросил ее сыграть жертву кораблекрушения. Поскольку все пришли к согласию, Жером просит, чтобы ему разрешили убрать Марию. Он собирается придумать садиста, который будет пытать ее с применением разных острых предметов, пока не наступит смерть. Эта идея не слишком нравится Старику, но Жером упорствует.
– А если она отравится газом, и в результате взорвется все здание? Или выбросится из окна? Или… ее переедет асфальтовый каток, как у Текса Эвери?
Элизабет Pea пожимает плечами и вытаскивает очередную салфетку из пакета, который я стащил из конторы «Примы».
– Кто-нибудь помнит сериал «Пейтон Плейс»? – спрашивает Старик.
«Пептон Плейс». Одно название действует на меня как услада. Старый черно-белый американский сериал с такими актерами, как Райан О'Нил и Миа Фэрроу, ставшими впоследствии знаменитостями. Как же там звали главную героиню?..
– Эллисон! – восклицает Тристан, ничего не упускающий из разговора. – Она исчезла в одной из серий, и никто так и не узнал почему.
Нет, узнать все же удалось, но гораздо позднее. На Эллисон держался весь сюжет, но все пошло кувырком, когда Миа Фэрроу встретила Фрэнка Синатру, игравшего на соседней площадке. Никого не предупредив, актриса собрала монатки и отправилась вслед за ним. Элизабет Pea далеко не первая.
– И как же выпутались сценаристы? – спрашивает Матильда.
Застигнутые врасплох, они придумали черт знает что. Эллисон исчезает ночью в лесу, все жители деревни отправляются на ее поиски и как-то утром находят какую-то молодую дикарку, потерявшую память и смутно похожую на Эллисон. Кто она? Откуда пришла? Известна ли ей тайна исчезновения Эллисон? Или она и есть Эллисон? Весь мир задавался этими вопросами, но так как сценаристы не смогли дать внятных ответов, сериал постепенно истощился.
– Нужно учиться на ошибках наших предшественников, – говорит Старик. – Мы не будем убивать Марию, но ее исчезновение не должно внести сумбур в повествование. Завтра я отправлюсь к Сегюре и объясню, что сериал только выиграет, если Мария внезапно исчезнет. Что там собираются снимать завтра, Элизабет?
– Сцену, когда Милдред сообщает Марии, что у нее будет ребенок от Существа.
– Когда вы хотите уехать?
– У меня самолет в субботу, утром.
– Суббота, утро! – вопит Жером. – У нас остается всего сорок восемь часов! Эта красотка свихнулась!
Луи считает, что сорока восьми часов вполне достаточно. Если написать эпизод сегодня ночью, то его вполне можно отснять завтра. Сегюре не раз заставлял нас все менять в последнюю минуту. У Элизабет должно сложиться совсем иное представление о команде сценаристов «Саги». Луи ожидает от нас предложений.
– Она отправляется в Африку с грузом липозы.
– Встречает Бога вместо Камиллы, которая никак не может его найти, и уходит в монастырь.
– Или отправляется на поиски своего якобы покойного мужа, который, может быть, жив.
Матильда предлагает самый простой и самый действенный вариант: Мария уезжает с любимым мужчиной, вот и все. Но им не может быть ни Фред, ни Вальтер, ни любое другое действующее лицо, необходимое для продолжения сериала.
– А если это самый подходящий момент, чтобы ввести на сцену тайного поклонника Марии? – спрашивает Жером.
– Потрясающе! – восклицает Старик. – Это должно понравиться Сегюре, который уже несколько недель донимает нас. В конце концов, мне тоже интересно, кто этот тип. Чья это была идея?
Матильда поднимает руку, словно провинившаяся школьница.
– Значит, вы единственный человек, знающий, кто скрывается под маской тайного поклонника?
– Беда в том, что у меня нет ни малейшего представления об этом.
– Что-что?
Я так и думал! Тайный поклонник – это абстракция, нечто среднее между арлезианкой и снежным человеком.
– Вы все такие странные… Вначале у меня были кое-какие соображения, но потом все серьезно запуталось. Вы постоянно твердили: «Оставьте этого тайного поклонника, мы разберемся с ним позже», «Это связано с тайным поклонником, мы не будем сейчас раскрывать его личность», «Еще придет время вывести на сцену тайного поклонника». В итоге он превратился в привычного персонажа, в «постоянный фон», как говорил Сартр.
– А чем он занимается, черт возьми! Никто не думал о том, чем он занимается? – восклицает Луи.
– Матильда права. Мы все пользовались им, когда возникала необходимость, – говорит Жером. – Он был идеален, пока являлся абстрактным персонажем.
– Мне кажется…
– Я сама должна найти выход из этой ситуации, – говорит Матильда. – Просижу здесь всю ночь, но завтра утром и Сегюре, и вся Франция узнают, что Мария наконец нашла свое счастье. Элизабет сможет спокойно уехать.
Мы все аплодируем ей.
Первые утренние лучи проникают через окно. Я распахиваю его и порыв свежего воздуха врывается в комнату. Жером спит, его брат беспрерывно переключает каналы. Элизабет и Старик прошептались всю ночь, чтобы не мешать Матильде, которая все еще набирает на клавиатуре, не замечая, что уже начинается новый день. Я готовлю всем кофе.
– Подумать только, что я ухожу из сериала в тот момент, когда вот-вот стану звездой, – вздыхает Pea.
– Что вы имеете в виду?
– Разве Сегюре не говорил вам? Они собираются показывать «Сагу» в самое смотрибельное время.
– В девятнадцать тридцать? Как раз перед новостями?
Луи ошеломлен. Видимо, этот подлец Сегюре здорово злится на нас, если никогда не сообщает о своих планах. Жером открывает глаза. Кажется, он узнает нас, хотя совершенно забыл, почему мы еще торчим здесь в такое время.
– Кто говорил о лучшем смотрибельном времени?
Матильда гасит свою сигариллу, делает глоток кофе и нажимает на клавишу, включающую принтер. Почти незаметный жест, который, однако, обрывает все разговоры. Я первый спрашиваю, кто же этот тип, из-за которого мы провели бессонную ночь.
Матильда томно потягивается, сияющая, как после ночи любви.
– Тайный поклонник?
