Квадратик на моей ладони

Отец отказался с нами пойти, так что я надел новый костюм, недавно купленный мамой, и повел ее на вечернюю службу в церковь Св. Иосифа. Морозно, но мы идем пешком и через несколько кварталов оказываемся в том самом храме, где я прошел обряд конфирмации столько лет назад. Алтарь обрамлен гирляндами красных и белых пуансеттий, а вдоль рядов высятся старинные светильники кованого железа, как и всегда в канун Рождества. При свечах интерьер каменного здания выглядит по-настоящему древним — почти средневековым. Сидя на церковной скамье, я вспоминаю наше с Джейком детство. Мы всегда шли на рождественскую мессу с огромным предвкушением праздника и подарков, которые получим на следующий день. Но сегодня мы с мамой вдвоем; Джейк и Кейтлин в Нью-Йорке, с родителями Кейтлин, а папа дома пьет пиво.

После первых молитв и рождественских псалмов священник заводит речь о звездах, ангелах, яслях, осликах и чудесах, и где-то посередине проповеди я взываю к небесам.

Священник заканчивает проповедь, я осеняю себя крестом, а потом раздают свечи, мы все зажигаем их и поем «Ночь тиха». Мама слегка опирается на меня, а я приобнимаю ее одной рукой за плечи и несильно прижимаю к себе. Она смотрит на меня и улыбается.

— Какой ты у меня молодец! — шепчет она одними губами в сиянии свечей, и мы присоединяемся к общему хору.

Когда возвращаемся домой, отец уже спит. Мама наливает себе и мне эгг-нога и включает электрические гирлянды. Попивая коктейль, сидим, смотрим на огоньки рождественской елки, и мама рассказывает о всяких елочных украшениях, которые мы с Джейком мастерили в детстве, показывает то на раскрашенные сосновые шишки, то на изготовленные из палочек для мороженого рамки с нашими школьными фото, то на оленей из прищепок для белья и ершиков для мытья посуды.

— Помнишь, ты сделал это в таком-то и таком-то классе? — спрашивает мама, и каждый раз я киваю, хотя вообще не помню, чтобы делал какие-то украшения.

Смешно, что мама столько помнит о нас с Джейком. И во мне крепнет уверенность — уж не знаю, откуда она взялась, — что Никки никогда не будет любить меня так же сильно, сколько бы я ни совершенствовался. За эту память я и люблю маму, по-настоящему.

Едва мы допиваем последний глоток эгг-нога, в дверь звонят.

— Кто бы это мог быть?! — восклицает мама, и по преувеличенному драматизму в ее голосе я понимаю: она прекрасно знает, кто это может быть.

Меня пронизывает приятное волнение: а вдруг там Никки? Это был бы лучший подарок на Рождество от мамы. Иду открывать дверь, но на пороге всего лишь Ронни, Вероника, Тиффани и малютка Эмили. Они проходят в переднюю и запевают «Желаем веселого Рождества и счастливого Нового года». После припева Тиффани замолкает, а Ронни с Вероникой продолжают громко выводить первый куплет, и мама расплывается в улыбке, слушая про «благие вести, что мы принесли». Маленькая Эмили закутана в несколько слоев одежды и похожа на эскимоса, но на ее круглом личике написано удовольствие от пения родителей. Я даже вижу отблески елочных огоньков в ее темных глазах. Семья Ронни выглядит такой счастливой, когда поет, я даже завидую другу.

Тиффани смотрит в пол, но в припеве снова присоединяется к поющим.

В конце Ронни слишком долго держит последнюю ноту, но мама все равно ему хлопает. А потом мы идем в гостиную, рассаживаемся вокруг елки и наливаем еще эгг-нога.

— Как насчет подарков для твоих друзей? — обращается ко мне мама.

В последние недели она несколько раз брала меня с собой в поездки по магазинам, и мы купили подарки всем, кто помог мне поправиться, — мама считает, что очень важно выражать признательность особым людям в твоей жизни, даря им по праздникам подарки. Мишень для игры в дартс с символикой «Иглз» пришлась Клиффу очень по душе, а Вероника с Тиффани сказали, что им нравятся духи, — слава богу, я ведь перенюхал все до единого флакончики в торговом центре. Ронни в восторге от настоящего кожаного футбольного мяча — официального мяча НФЛ, а крошка Эмили сразу обнимает плюшевого орла в футболке «Иглз» — специально для нее выбранного, — торопливо срывает с него упаковку и даже принимается грызть желтый клюв.

Я все надеюсь, что папа спустится и присоединится к нашей компании — ради мамы. Но все мои надежды тщетны.

— А у нас тоже есть для тебя кое-что, — говорит Ронни. — Иди сюда, Эми, давай вручим подарок дяде Пэту. — Он протягивает Эмили коробку.

Девочка уже уверенно держится на ногах, но коробка тяжела для нее, так что подарок они несут вдвоем с Ронни.

— Пэпу! — восклицает Эмили и тут же принимается срывать упаковочную бумагу.

— Хочешь мне помочь? — смеюсь я, а Эмили сдирает обертку под взглядами остальных.

Я открываю коробку и под прокладками из пенопласта нащупываю что-то вроде таблички. Достаю ее: это фотография Хэнка Баскетта в рамке. Он в конечной зоне с мячом в руках.

— Сняли на матче против «Далласа», — поясняет Ронни.

— Ты на подпись посмотри! — вмешивается Вероника.

— Это самый замечательный подарок, какой только можно представить! Как вам удалось заполучить автограф Баскетта?

— Двоюродный брат Вероники работает парикмахером, — говорит Ронни, — и один из его клиентов оказался сотрудником компании, которая занимается раскруткой и рекламой «Иглз», так что удалось пустить в ход связи. Винни сказал, его клиента первый раз попросили об автографе Баскетта, и сам Баскетт очень обрадовался, когда ему передали просьбу, — как видишь, его автограф не в большом почете.

— Спасибо, Ронни, — говорю я, и мы обнимаемся — одной рукой, по-мужски.

— Счастливого Рождества! — отвечает Ронни, хлопая меня по спине.

— Что ж, очень не хочется уходить, но нужно уложить Эмили до того, как Санта спустится в трубу, — говорит Вероника.

Пока они одеваются, мама складывает их подарки в праздничный пакет с замысловатыми ручками, благодарит, что зашли.

— Вы не представляете, как много это значит для нас с Пэтом. Вы были так добры к нам в этом году. Вы замечательные, вы все просто замечательные. — Мама снова плачет. — Извините, это сейчас пройдет. Спасибо. Счастливого Рождества. Не обращайте на меня внимания, дай вам Бог здоровья.

Прежде чем уйти, Тиффани вдруг берет меня за руку и целует в щеку:

— Счастливого Рождества, Пэт.

Когда она убирает руку, в моей ладони остается бумажный квадратик. Взглядом Тиффани приказывает молчать, так что засовываю квадратик в карман и прощаюсь с семьей Ронни.

Я помогаю маме выбросить оберточную бумагу и отнести на кухню пустые кружки. В коридоре она вдруг останавливает меня, показывает наверх: омела! Я целую ее, а она обнимает меня в ответ.

— Пэт, я так рада, что ты сейчас со мной. — Мама до того напрягает мышцы рук, наклонив голову, что ее плечо врезается мне прямо в горло, даже дышать трудно.

Оказавшись в своей комнате, я разворачиваю записку от Тиффани и читаю при свете электрической рождественской свечи, которую мама поставила на окне.