Мне нужна только победа
— Вопрос номер один, — начинает отец. — Сколько пасов Макнабба в матче против «Сэйнтс» приведут к тачдаунам?
С трудом верится, что я в самом деле ужинаю с отцом. Мама наматывает спагетти на вилку и улыбается мне. Даже подмигивает. Поймите меня правильно, я рад, что мамин план сработал, рад сидеть за одним столом с папой, даже разговаривать с ним, — и особенно рад тому, что у родителей снова любовь. Но я же знаю отца. Всего одно поражение, и он снова примется брюзжать — вот чего я боюсь. Я беспокоюсь за маму. Но не отступать же.
— Десять тачдаунов, — отвечаю я.
Папа улыбается, закидывает в рот маленькую сосиску, с энтузиазмом жует и поворачивается к матери:
— Пэт говорит, десять тачдаунов!
— Может, одиннадцать, — добавляю просто потому, что верю в лучшее.
— Вопрос номер два. Сколько тачдаунов принесет команде Хэнк Баскетт, этот новичок, который и в драфте-то не участвовал, но уже наделал шуму?
Прекрасно помню, что по результатам пяти игр на счету у Баскетта всего один тачдаун, но, раз уж моя семья сегодня настроена на чересчур оптимистичный лад, решаю подыграть:
— Семь.
— Семь? — переспрашивает отец с улыбкой.
— Семь.
— Он говорит семь, Джини. Семь! — Отец снова поворачивается ко мне. — Вопрос номер три. В которой четверти квотербек Дрю Бриз получит сотрясение мозга оттого, что первоклассная защита «Иглз» постоянно валит его на землю и не дает уйти с мячом с линии розыгрыша?
— Хм… Это сложный вопрос. В третьей четверти?..
— Ответ неверный! — восклицает отец, качая головой с притворной досадой. — Правильный ответ — в первой четверти. Вопрос номер четыре. Когда ты наконец приведешь домой эту бабу, с которой все время бегаешь? Когда познакомишь отца со своей подружкой?
Закончив задавать вопрос номер четыре, папа отправляет в рот порцию спагетти и, причмокивая, жует. Не дождавшись моего ответа, он поднимает левую руку и чертит указательным пальцем невидимые круги, подбадривая меня: давай, говори.
— Ты видел, что Пэт нашел свои свадебные фотографии и развесил по всей гостиной? — вмешивается мама.
Ее голос слегка дрожит.
— Джейк мне сказал, что ты уже остыл к Никки, — говорит отец. — Сказал, ты теперь увлечен этой Тиффани. Нет?
— Можно я выйду? — спрашиваю маму, потому что шрам просто горит, и, если не начну колотить себя по лбу, я, наверное, взорвусь.
Мама кивает, и в ее глазах я читаю сочувствие, за которое ей благодарен.
Я тренируюсь несколько часов, пока не стихает желание бить себя.
Надев новую майку со светоотражателями, купленную недавно мамой, выхожу на улицу и бегу в потемках.
Я собирался прочитать письмо Тиффани сегодня вечером, после семейного ужина, которого с такой радостью дожидался, но теперь все переменилось. Если открою письмо сейчас, то пойду против правил, которые Тиффани доходчиво разъяснила две ночи назад. Вчера я уже почти заглянул в конверт, потому что был в отличном настроении, но все же не решился: сорок восемь часов еще не прошло.
На бегу я стараюсь думать о Никки и об окончании времени порознь — от таких мыслей всегда становится лучше. Я воображаю, что Бог решил заключить со мной пари и, если буду бежать достаточно быстро, Он вернет мне Никки, так что последние две мили из десяти я одолеваю на пределе сил, сам диву даюсь — еще ни один человек так не бегал. Я будто слышу голос Бога, Он велит последнюю милю пробежать меньше чем за четыре минуты; это почти невозможно, но ради Никки я готов попытаться. Несусь еще быстрее и уже в квартале от дома слышу, как Бог начинает обратный отсчет: «Пять — четыре — три — два…» И когда Бог говорит «один», моя правая нога опускается на первую из плит, которыми выложена дорожка к дому: я успел. Вернулся до того, как Бог сказал «ноль». Я счастлив, до невозможности счастлив.
Поднимаюсь к себе по лестнице, вижу, что дверь в родительскую спальню закрыта. Приняв душ и юркнув под одеяло, достаю из-под матраса письмо Тиффани. Делаю глубокий вдох. Открываю и читаю. И после первых же набранных на компьютере страниц меня захлестывают противоречивые чувства и острые желания.
Пэт,
прочти от начала до конца! Не принимай никаких решений, пока не прочтешь все письмо целиком! Читай его только в одиночестве! Не показывай никому! А как дочитаешь, сразу же сожги!
У тебя бывало ощущение, будто ты живешь на пороховой бочке и высекаешь искры?
Так вот, вернуть Томми было не в моих силах, и неспособность смириться с его смертью мучила меня целых два года — а потом в моей жизни появился ты. Почему? Сначала я подумала, Бог посылает нового мужчину, чтобы Тот заменил мне Томми, и пришла в ярость, потому что Томми нельзя заменить (без обид). Но затем я прислушалась к тому, как ты говорил о Никки, и поняла: Бог хочет, чтобы я помогла тебе поскорее закончить твою разлуку. В этом моя миссия. И я стала думать, как тебе помочь. «Как так? — спросишь ты меня. — Что же мой друг Тиффани может сделать для того, чтобы завершилось время порознь?»
Что ж, я начну с того, что, скорее всего, приведет тебя в бешенство.
Готов, Пэт? Держись крепче.
Я регулярно разговариваю с твоей Никки по телефону. Каждый вечер в течение последних двух недель. Номер мне дала Вероника — она снабжала Никки сведениями о тебе, всем, что узнавала из разговоров Ронни с твоей матерью, с тех самых пор, как тебя поместили в психиатрическую лечебницу. Оказывается, твоя семья добилась для Никки запрета на получение информации о тебе; это удалось потому, что Никки развелась с тобой вскоре после твоей госпитализации. Знаю, что эта новость наверняка причинит тебе сильную боль. Прости, но теперь лучше называть вещи своими именами.
Что ж, идем дальше. А дальше тоже все плохо. Никки смогла получить развод, потому что ты совершил преступление, о котором ничего не помнишь. (Я не буду говорить, какое именно преступление, так как ты, похоже, нарочно вытеснил связанные с ним воспоминания из своего ума, — скорее всего, ты просто не готов пока совладать с пугающей реальностью. Мы с доктором Лайли, моим психотерапевтом, считаем, что ты вспомнишь свое преступление, когда будешь психически и эмоционально к этому подготовлен.) Никки получила развод и все твое имущество в придачу, а взамен кто-то отказался от обвинений. Разумеется, в результате этой договоренности тебя отправили в психушку на неопределенное время «для восстановления здоровья». Ты на все согласился, и твой психотерапевт, доктор Тимберс, засвидетельствовал, что решение ты принял, «находясь в здравом уме». Однако вскоре после того, как тебя навечно упекли в дурдом, ты потерял память, а вместе с ней и рассудок.
Я это вовсе не со зла рассказываю — совсем наоборот. Не забывай, что мне Бог наказал помочь тебе закончить время порознь. Так вот, похоже, Никки очень хотела связаться с тобой. Она скучает. Это не означает, что она желает снова стать твоей женой. Я не хочу вводить тебя в заблуждение. Она все еще помнит, что ты совершил то преступление. И еще она немного боится тебя — боится, что ты можешь быть зол на нее, захочешь поквитаться. Но она была замужем за тобой много лет, и ей хочется, чтобы у тебя все было хорошо, может быть, она даже не против дружбы. Я сообщила Никки о твоем желании помириться. Говоря начистоту, ты хочешь этого гораздо сильнее, чем она. Но невозможно предугадать, что случится, если вы снова начнете общаться.
Есть две проблемы. Первая: после того как ты совершил преступление, Никки добилась, чтобы суд запретил тебе приближаться к ней, так что формально ты вообще не имеешь права на какие бы то ни было отношения. Вторая: твои родители — от твоего имени и, вероятно, в отместку — добились аналогичного судебного запрета для Никки, на том основании, что всякая попытка контакта с ее стороны якобы поставит под угрозу твое душевное здоровье. Так что она тоже не имеет права поддерживать отношения с тобой. Тем не менее Никки готова общаться хотя бы для того, чтобы загладить вину за прошлое. А ее вина очевидна. В конце концов, она прибрала к рукам все, что у тебя было, а ты на несколько лет попал в психлечебницу.
Ладно, ближе к делу. Предлагаю себя в качестве посредника. Вы можете общаться через меня, и тогда проблем не возникнет. Ты можешь писать Никки письма — по одному раз в две недели. Я берусь читать их ей по телефону, а она сможет диктовать ответы, тоже по телефону, я буду набирать их на компьютере, распечатывать и передавать тебе.
Пэт, мы с тобой друзья, и наша дружба немало значит для меня. При всем при том ты должен понимать, что я многим, рискую, делая такое предложение. Если примешь его, я попаду в довольно щекотливую ситуацию с точки зрения закона, и сама наша дружба окажется под угрозой. Нужно добавить, что я не собираюсь оказывать посреднические услуги за просто так — я предлагаю сделку.
Итак, чего же я хочу.
Помнишь, я сказала, что изучаю тебя?
А хочу я вот чего: победы в конкурсе «Прогони депрессию танцем», который проводится в этом году. И для этого мне нужен сильный мужчина. «Что такое конкурс „Прогони депрессию танцем“?» — слышу я твой вопрос. Отвечаю: это ежегодный конкурс, устраиваемый Филадельфийским обществом психиатров для того, чтобы женщины, страдающие клинической депрессией, могли вылечиться при помощи движения, преобразовать свое отчаяние в танец. За второе место присуждается венок из цветов, а за первое — золотой кубок. Танцуя соло, я два года подряд завоевывала гребаный венок, но в этом году хочу заполучить кубок. И вот тут-то ты мне и нужен, Пэт. Я в жизни не встречала другого такого силача — ну разве это не Божественное вмешательство? Только человек с твоими физическими данными способен выполнить придуманные мною поддержки — превосходные поддержки, Пэт, — которые гарантированно принесут победу. Конкурс будет проходить в отеле «Плаза», в центре города, в субботу вечером — 11 ноября. То есть на репетиции остается чуть меньше месяца. Я уже разучила весь номер, но ты начнешь с нуля, и поддержки нужно будет отрабатывать вместе. Это займет кучу времени.
Я рассказала Никки о моих условиях, и она совершенно не против того, чтобы ты стал моим партнером, даже наоборот. Она говорит, тебе нужно расширить круг интересов, и, кроме того, ей всегда хотелось брать вместе с тобой уроки танцев. Так что она будет рада, если ты согласишься, и даже призывает тебя сделать это.
Боюсь, в обмен на услуги посредника мне нужна только победа. На твое счастье, я придумала первоклассный номер. И тем не менее, чтобы победить, от, тебя потребуется полное погружение в танец. Ниже перечислены мои условия, и они не обсуждаются.
Если согласишься стать моим партнером, от тебя потребуется следующее.
Забыть о футболе и об «Иглз» на весь срок твоего обучения. Никаких походов на матчи. Никаких просмотров по телевизору. Никакого обсуждения «Иглз» с кем бы то ни было. Никаких спортивных страниц. И носить твою любимую баскеттовскую футболку тоже запрещено.
Ежедневно заканчивать подвальные тренировки к двум часам пополудни, после чего мы будем пробегать пять миль, а затем репетировать — с 16:15 до 23:00 по будням и с 13:00 до 22:00 по выходным. Никаких исключений не предусмотрено.
Привести на наше выступление не менее пятнадцати друзей и родственников, потому что на судейское решение часто влияют аплодисменты, которыми встречают танцоров.
Беспрекословно мне подчиняться и не задавать вопросов.
Сделать все, чтобы я победила в конкурсе.
И САМОЕ ГЛАВНОЕ: никому не рассказывать о нашей договоренности. Ты можешь говорить, что готовишься к танцевальному конкурсу, но мои условия и то, что я от твоего имени связываюсь с Никки, — ни за что и никогда.
Если ты выполнишь все шесть условий, я соглашусь быть вашим с Никки посредником. Я попытаюсь положить конец времени порознь, и кто знает, что может произойти между тобой и твоей бывшей женой. Если же нет, то, боюсь, ты никогда не сможешь и словечка передать Никки. Она утверждает, это твой единственный шанс.
Сообщи о своем решении в течение двадцати четырех часов. Перечитай мои требования, выучи каждое, а затем сожги письмо.
Помни, если хочешь, чтобы я тебе помогала: нельзя никому говорить о том, что я общаюсь с Никки.
С наилучшими намерениями,
Тиффани.
Всю ночь я снова и снова перечитываю письмо. Многое не укладывается в голове, особенно те места, где Тиффани пишет, что я совершил преступление и Никки развелась со мной, — от одной мысли, что это может быть правдой, я готов расквасить себе лоб. Что же это за преступление, если из-за него я угодил в такой переплет? И кто это отказался от обвинений против меня после того, как я добровольно лег в психиатрическую лечебницу? Еще можно понять, почему Никки развелась со мной, — что греха таить, я и вправду был плохим мужем. Но чтобы совершил преступление, которое потребовало таких решительных мер, — нет, в это невозможно поверить. И тем не менее письмо Тиффани многое объясняет — и то, что мама сняла со стен мои свадебные фотографии, и все те гадости, которые Джейк с отцом наговорили о Никки. Если я действительно разведен, получается, мои близкие только и хотели, что защитить меня, стараясь изгнать Никки из моей памяти, — уж коль скоро им не хватает оптимизма осознать, что я не умер и, следовательно, могу хотя бы попытаться вернуть Никки. Думаю, не надо вам объяснять, что это и есть тот самый серебряный ободок, лучик надежды, что забрезжил для меня в письме.
Разумеется, я ни в чем не могу быть полностью уверен, ведь события последних нескольких лет никак не сохранились в моей памяти. Не исключено, что Тиффани выдумала всю историю от начала до конца, чтобы обманом добиться от меня помощи. Это вполне вероятно. По собственной воле я бы точно не согласился стать ее партнером в этом танцевальном конкурсе, хоть и стараюсь теперь проявлять доброту. Так что я отдаю себе отчет: письмо Тиффани может быть всего лишь хитрой уловкой. Но шанс связаться с Никки слишком заманчив, чтобы не воспользоваться им, — к тому же это может оказаться моей последней возможностью. Между прочим, Тиффани упоминает Бога. Не значит ли это, что она понимает меня, понимает, что такое время порознь? И ее слова про желание Никки, чтобы я брал уроки танцев, тоже похожи на правду. Я никогда не танцевал с женой, хотя она постоянно просила меня об этом. От одной мысли, что в будущем я смогу танцевать с Никки, я уже готов согласиться на условия Тиффани и примириться с тем, что пропущу целых три игры «Иглз», в том числе домашний матч против Джексонвилля. Представляю, как рассердятся отец, Джейк и даже Клифф, наверное, но передо мной маячит счастливая развязка фильма, в который превратилась моя жизнь, — и выбор очевиден.
На рассвете я спускаюсь в туалет, открываю окно, сжигаю письмо над унитазом и смываю пепел. А потом бегу через Найтс-парк, огибаю дом Вебстеров и стучусь к Тиффани. Она выходит в красном шелковом пеньюаре, щурится на меня.
— Ну?
— Когда начнем?
— Ты готов полностью отдаться репетициям? Готов забыть обо всем, даже об «Иглз»?
Я нетерпеливо киваю.
— Только сеансы психотерапии по пятницам не могу пропускать, иначе суд отправит меня обратно в психушку и мы не сможем выиграть конкурс.
— Буду у твоего дома в два часа, — говорит Тиффани и закрывает дверь.
Первый этаж пристройки, в которой живет Тиффани, целиком переделан под танцевальную студию. Все четыре стены от пола до потолка увешаны зеркалами. Вдоль трех стен тянется длинный поручень — вроде тех, которыми пользуются балерины. Пол деревянный, как в баскетбольном зале, разве что разметки нет и краска светлее. Потолок не ниже тридцати футов, а в углу винтовая лестница на второй этаж, где живет Тиффани.
— Я построила все это после смерти Томми, — говорит она. — На деньги со страховки. Ну как, нравится моя студия?
Я киваю.
— Это хорошо, потому что на ближайший месяц она станет твоим домом. Принес фотографию?
Я открываю сумку и достаю фотографию Никки, которую было велено взять с собой. Показываю Тиффани, а она идет к стереосистеме, спрятанной за винтовой лестницей. С железного крюка на стене снимает наушники — большие, с резиновыми накладками, полностью закрывающими уши, — и приносит мне. От наушников тянется длинный провод.
— Сядь, — командует она, и я сажусь на пол, скрестив ноги. — Сейчас поставлю песню — ту самую, под которую мы будем танцевать. Очень важно, чтобы ты хорошенько проникся музыкой. Она должна волновать тебя, как будто поток проходит через все тело. Я не случайно выбрала именно ее. Она идеально подходит нам обоим — сам поймешь почему. Когда надену тебе наушники, смотри прямо в глаза Никки. Мне нужно, чтобы ты прочувствовал мелодию. Понятно?
— Надеюсь, ее не сопрано-саксофонист играет? — уточняю я; вы же знаете, Кенни Джи — мой злейший враг.
— Нет, — отвечает Тиффани и надевает наушники.
Накладки плотно прилегают к ушам, не пропуская никакого шума, и кажется, будто я один в огромном зале, хотя знаю: стоит мне поднять голову, и увижу Тиффани. Держа в руках фотографию, я гляжу Никки прямо в глаза, и вскоре начинается музыка.
Звуки фортепиано, медленные и печальные.
Два голоса сменяют друг друга.
Боль.
Я знаю эту песню.
Тиффани права. Она идеально подходит нам обоим.
Мелодия разворачивается, становится громче, голоса звучат все взволнованнее, а мое сердце ноет все пуще.
Эта песня именно про то, что творится у меня внутри с того самого времени, как я вышел из психушки.
К припеву уже всхлипываю — женщина, которая поет, как будто чувствует то же, что и я. Ее слова, ее боль, ее голос…
Песня завершается теми же печальными звуками фортепиано. Я поднимаю голову, вдруг осознаю, что Тиффани видит мои слезы, и прихожу в сильное смущение. Кладу фотографию Никки на пол и закрываю лицо ладонями:
— Извини, я сейчас приду в себя.
— Это хорошо, Пэт, что песня заставляет тебя плакать. А теперь нам надо превратить эти слезы в движение. Ты должен танцевать так, как плачешь, понятно?
Ничего не понятно, но я все равно киваю.
