Стройплощадка на Черной пустоши превратилась в место преступления. Я еще на подъезде замечаю трепещущую желтую ленточку, натянутую поперек ворот. Это первое, что бросается в глаза с дороги, второе — пелена мутной бурой воды, расползающаяся по площадке от ручья под зарослями ольхи.

На южном конце стройплощадки стоит маленькая зеленая палатка. Туда вода не добралась. Пока.

Выглядит ситуация не слишком обнадеживающе. Придется убеждать того, кто здесь за главного, что у нас есть что-то, что нужно им. У меня с собой копии фотографий Розы; это единственный козырь, которым я располагаю.

Вокруг палатки, точно муравьи, копошатся фигурки полицейских, одетых в дешевые дождевики. Я принимаюсь пробираться к ним. Грязь норовит с чавканьем засосать мои ботинки.

Я отыскиваю главного, человека с набрякшими веками и коричневыми кругами под глазами, землистой кожей курильщика и слишком отросшими волосами, которые — очевидно, по его мнению, — делают его похожим на стареющего турецкого киноактера. Зовут его инспектор Консидайн.

— Рэй Лавелл, — показываю ему мою лицензию. — Когда это произошло?

Он бросает на меня взгляд, полный скучающего превосходства; это выражение недвусмысленно говорит, что он не обязан делиться со мной никакой информацией.

— А что вы, собственно, здесь делаете?

Я уже объяснялся с двумя его подчиненными, но это часть игры, так что я снова принимаюсь рассказывать.

— Меня наняли расследовать исчезновение человека. Девятнадцатилетней девушки, которая пропала в этих краях лет шесть тому назад.

Я протягиваю ему фотокопии двух снимков Розы — того, где она снята на скачках, и свадебного. Он бросает на них мимолетный взгляд, в котором не проскальзывает ни малейшего интереса.

— Не похоже даже, чтобы на них был один и тот же человек, — говорит он пренебрежительно.

— Они были сделаны с разницей в два года. Вот этот более свежий.

Я постукиваю пальцем по свадебной фотографии. А вообще-то, в его словах есть доля истины, замечаю я вдруг. Каким-то образом процесс фотокопирования сделал более заметными перемены, произошедшие с обликом Розы за эти два года: беззаботная девушка с тяжелой челюстью и затаенной улыбкой — и невеста, нерешительная, робкая, как будто она уже начала исчезать.

— На обеих снимках одна и та же девушка. Роза Вуд. Роза Янко в замужестве.

— Янко? Что за странная фамилия?

— Цыганская. Восточноевропейского происхождения. Их семья уже не в первом поколении живет в Англии.

Он хмыкает. Без того пренебрежения, какое на его месте выказали бы многие другие. Напротив, теперь в его глазах проскакивает искорка интереса. Нет ли в нем самом цыганской крови? Впрочем, это вопрос не из тех, который задают полицейскому при первой встрече.

— Лет шесть назад, вы сказали? А точнее?

— Сведения противоречивые. В январе или феврале восьмидесятого. Она точно исчезла зимой.

— Что ж, ладно, и на том спасибо.

Он явно настроен продолжать разговор, спрашивает:

— Так что случилось?

Я вытаскиваю из кармана завалявшуюся пачку сигарет и предлагаю ему закурить. Он берет сигарету, я тоже вытягиваю одну, за компанию, и достаю зажигалку. Мы с ним стоим посреди грязного поля и курим под дождем, как два приятеля.

Он прикидывает, сильно ли ему достанется, если он расскажет мне.

— Экскаватор выкопал обломки костей. Кто-то заметил их и вызвал нас.

— А это тут впервые, на этой стройплощадке? Я слышал, в старину здесь было чумное захоронение. Тут этих костей должно быть видимо-невидимо.

— Ах, в этом смысле. Нет, это впервые. Думаю, чумное захоронение — всего лишь слух, который распространяют местные. Ну или оно находится ниже уровня котлованов.

— Значит, эти кости были не так глубоко?

Я пытаюсь говорить небрежно, но на самом деле внутри у меня все сжимается от возбуждения.

Консидайн улыбается мне как мужчина мужчине, как детектив детективу.

— Послушайте, я расскажу вам все, что знаю, и вы отвалите, ладно? Да там и рассказывать-то почти нечего.

— Конечно, — киваю я.

— Они лежали на глубине примерно четырех футов. Экскаватор задел их ковшом и раздробил в кашу. Собирать их обратно будет кошмаром, даже если мы найдем все осколки.

— Пол, возраст?

— В определенном возрасте пол уже неважен…

Я выжимаю смешок из вежливости.

— …Пока что ничего определенного сказать нельзя. Там обломки ребер, рук и позвонков. Нужно ждать экспертизы, а эти ребята все делают с такой скоростью, как будто работают за почасовую оплату. — Он сердито фыркает. — Я это все рассказываю вам только потому, что вы привезли снимки.

Он хлопает рукой по фотографиям, и на лицо Розы плюхается большущая дождевая капля. Я подавляю побуждение отобрать у него снимки.

— Я очень вам признателен.

— Не вздумайте болтать об этом кому попало, — говорит он. — Впрочем, я уверен, что вас предупреждать не нужно.

Хотя он уже меня предупредил.

— Само собой. А когда, по-вашему, появятся еще какие-нибудь сведения по трупу?

Инспектор Консидайн пожимает плечами, делает последнюю затяжку и щелчком отправляет окурок в лужу.

— Мы вам сообщим, — произносит он ворчливо.

— Буду вам очень признателен. Родные ждут любых известий, сами понимаете.

Консидайн кивает и направляется к палатке, потом оборачивается; я уверен, это для того, чтобы оставить последнее слово за собой.

— Вода должна подняться снова, так что нам, скорее всего, придется закончить здесь работу. И тогда нам всем останется только гадать. Не обольщайтесь раньше времени.

Понимая, что разговор окончен, я иду к речушке, к краю разлива. Даже если бы не зловещая находка, строителям все равно пришлось бы прекратить работу. Со своего места я отлично вижу петляющее меж деревьев и кустарников первоначальное русло реки, несмотря на то что сейчас поток вышел из берегов. Вода кажется бурой и какой-то вязкой, густой, точно масло, в котором колыхается взвесь всего понемногу: того, что она вытянула из земли, ее секретов. Вот плывет, подхваченная невидимым потоком, упаковка из-под чипсов наперегонки с полиэтиленовым пакетом. Из-под воды торчат тонкие ветви ольхи и орешника. Дойдя до края разлива, я оборачиваюсь и окидываю взглядом площадку, некогда бывшую Черной пустошью.

Наверное, здесь было больше деревьев до того, как сюда пригнали бульдозеры; возможно, они росли по периметру и там, где теперь стоит маленькая палатка. Неглубокая могила в лесу? Хотя, конечно, не то чтобы совсем неглубокая — кто-то не пожалел времени, закопал кости, прорыв четыре фута. Тут пятью минутами в спешке и страхе не обойдешься. Пытались ли они похоронить останки по-человечески? Достойно, как подобает? Или это была просто профессиональная основательность?

За сетчатой оградой начинается лесополоса — клен, бук и орешник, — которая затем сменяется полем, плавно повышающимся от реки. Здесь меньше шанс затопления; наверное, в глазах алчных застройщиков этот участок не так привлекателен. Не успеваю я простоять здесь и минуты, как вокруг меня уже вьется облако мошкары и комаров. Я не стал бы строить здесь себе дом, но, с другой стороны, дельцы, которые выбрали этот участок, и рабочие, застраивающие его, и не собираются здесь жить.

Я представляю себе, каково здесь было раньше, когда останавливались цыгане. Тогда это место не было таким голым, заросли деревьев скрывали его от дороги. Да и дорога в любом случае не оживленная, это же не шоссе. Поблизости нет никаких построек; что здесь творится, никому не видно и не слышно. Чем не подходящее место для того, чтобы избавиться от кого-нибудь, если поблизости нет других кочевников? У меня нет никаких доказательств того, что они когда-либо здесь останавливались. Вернее, единственное доказательство — оговорка Тене. Он сказал «Черная пустошь», а затем попытался пустить меня по ложному следу, дескать, она находится где-то в другом месте. Зачем ему это делать? Почему эти слова вырвались у него? Значит, они не давали ему покоя.

Я оглядываюсь на палатку. В глаз залетает какая-то мелкая крылатая тварь, другая в полете задевает мой нос. Я закуриваю в надежде отпугнуть назойливую живность.

Дождь припускает сильнее, морщит гладкую поверхность воды, гасит сигарету в моей руке. Я швыряю окурок в воду, и какое-то невидимое течение мгновенно подхватывает и уносит его. Выглядит это зловеще и сверхъестественно, как будто где-то в глубине таится магнит. Что бы ни случилось с Розой, я должен докопаться до истины. Какой бы незримый поток ни унес ее, он должен до сих пор скрываться под поверхностью.

— Где ты, Роза? — произношу я хоть и негромко, но все же вслух. — Если ты здесь, отзовись. Подай мне знак. Я знаю, ты долго этого ждала.

Я обращаюсь с вопросом к лесу, к воде, к земле, надежно скрывающей в себе не одну тайну:

— Она здесь?