Началось это в мае — в том месяце, когда все, даже частные детективы, должны испытывать радость и душевный подъем. Ошибки минувшего года остаются в прошлом, впереди возможна жизнь с чистого листа. Распускаются почки, вылупляются птенцы, а сердца людей полнятся надеждой. Все такое новое, зеленое, растущее.

Но мы — детективное агентство Лавелла и Прайса — сидим на мели. За последние две недели у нас был всего один заказ: расследование по подозрению в супружеской неверности, дело незадачливого мистера М. Мистер М. позвонил нам, долго мялся, а потом предложил встретиться в кафе, потому что зайти в нашу контору ему было стыдно. Оказалось, ему под пятьдесят. Бизнесмен, владелец компании по продаже офисной мебели. Никогда раньше с подобными просьбами ни к кому не обращался — за ту нашу первую встречу он повторил это по меньшей мере раз восемь. Я пытался убедить его, что, учитывая обстоятельства, его волнение совершенно естественно, но он так и не перестал ерзать на месте и поминутно оглядываться. Он признался, что чувствует себя виноватым уже только потому, что ведет со мной этот разговор, — словно поведать о своих проблемах профессионалу все равно что вытащить затычку из бутыли с едкой кислотой: невозможно потом закупорить без потерь. Я возразил, что, раз уж его мучают сомнения, беседа со мной положения не ухудшит, к тому же у него есть веские основания подозревать свою жену в неверности: ее задумчивость, необычные отлучки, новый, более сексуальный гардероб, недавно приобретенная привычка допоздна задерживаться на работе… Да тут и доказательств никаких собирать не нужно. Я мог бы сказать: послушайте, у вашей жены как пить дать роман на стороне, просто спросите ее в лоб, и она, вполне вероятно, с облегчением выложит вам все как на духу. Заодно и кучу денег сэкономите. Но я этого не сказал. Я взялся за дело и потратил пару вечеров на слежку за его женой, которая держала небольшой магазинчик безделушек на центральной улице.

На следующий же день после нашей беседы мистер М. позвонил мне: жена только что известила его по телефону, что вечером планирует устроить переучет. Я припарковался неподалеку от ее магазина и поехал следом, когда она отправилась в Клэпхем, где зашла в один из домов престижного квартала, населенного преимущественно семейными людьми. Не возьмусь утверждать наверняка, чем она занималась на протяжении двух часов двадцати минут, прежде чем выйти из дома, но мужчина, в чьем обществе я сфотографировал ее через день в баре (они держались за руки), определенно не тянул на роль подруги, к которой она якобы собиралась. Позвонив мистеру М., я сообщил, что мне есть что с ним обсудить, и мы встретились в том же самом кафе, где и в прошлый раз. Но я даже не успел ничего сказать, как он понял все без слов и разрыдался. Я отдал уличающие его жену фотографии, пояснил, где и когда они были сделаны, и стал свидетелем нового потока слез. На мое предложение спокойно поговорить обо всем с супругой мистер М. лишь упрямо покачал головой:

— Если я покажу ей эти снимки, она обвинит меня в том, что я шпионил за ней. А я и в самом деле шпионил. Это предательство доверия.

— Но она вам изменяет.

— Я чувствую себя последним мерзавцем.

— Никакой вы не мерзавец. А вот она ведет себя непорядочно. Но если вы выслушаете жену, у вас появятся все шансы наладить отношения. Нужно докопаться до причин, которые подтолкнули ее завести интрижку.

Я не большой специалист по этой части, но нужно же было что-то сказать. А говорить нечто подобное мне доводилось не так уж редко.

— Возможно, вы и правы, — всхлипнул он.

— Ну, во всяком случае, попытка не пытка?

Однако лица на нем не было; он утер слезы несвежим платком.

А вчера мистер М. снова позвонил мне, после того как поговорил с женой. Сначала он не стал показывать ей фотографии, и она принялась категорически все отрицать. Тогда он выложил их как аргумент, и она набросилась на него со всей яростью загнанной в угол изменщицы. Те, кто изменяет, вообще часто перекладывают свою вину на супруга, я уже это заметил. Жена потребовала от него развода…

Он снова разрыдался в трубку. Что тут поделаешь? Он не корил ни меня, ни ее, а лишь самого себя. Я сказал ему, что по большому счету это и к лучшему; если его жена настаивает на разводе, значит она хотела расстаться еще до того, как он затеял откровенный разговор. По крайней мере, я не стал затягивать процесс, чтобы выудить у мистера М. побольше денег, как на моем месте поступили бы беспринципные детективы. Подобные дела, из которых в основном и состоит наша работа, любого могут легко довести до депрессии, стоит только позволить.

День сегодня хмурый и ничем не примечательный. Часы в нашем офисе, расположенном над магазином канцелярских товаров на Кингстон-роуд, показывают почти пять. Я отпускаю Андреа, нашу секретаршу, домой. Все равно с самого утра только зря убиваем время. Хен где-то рыщет. За двойными оконными стеклами с двойным слоем пыли показывается из-за туч самолет и начинает зловеще медлительно снижаться. Во рту у меня кисловатый привкус; не надо было пить столько кофе. Пожалуй, думаю я, рабочий день уже можно считать законченным.

Но едва Андреа успевает скрыться, как в офисе появляется посетитель. Лет около шестидесяти, с зачесанными за уши седыми волосами, сутулый и с мешками под темными глазами. Мне достаточно одного взгляда, чтобы понять, кто он: есть в нем что-то такое, что сложно описать словами, но когда ты это видишь, ни с чем другим не перепутаешь. Большие кулаки втиснуты в карманы брюк, а когда он вытаскивает правую руку, чтобы протянуть ее мне, из кармана выглядывает свернутая в рулон пачка новеньких банкнот, и сделано это явно не без умысла. Я решаю, что он только что выиграл на скачках: от Сандан-Парка до нас не больше тридцати минут. В том, как он держится, нет ни капли вороватой нервозности, которую обычно проявляют люди, переступая порог детективного агентства. Вид у него уверенный и непринужденный. Он входит в мой кабинет как к себе домой.

— Увидел вашу фамилию, — сообщает он без улыбки после того, как расплющивает мою ладонь в рукопожатии, — ну и пришел.

И эти слова тоже совсем не похожи на то, что обычно говорят посетители. Как правило, им нет дела до того, кто вы и как вас зовут, — Рэй Лавелл в моем случае. Единственное, до чего им есть дело, это то, что в «Желтых страницах» вы располагаетесь под рубрикой «„Частные детективы“ — конфиденциально, эффективно, надежно». И они надеются, что вы сможете решить их проблемы.

У нас есть бланк, двойной, желто-белый, Андреа предлагает клиентам заполнить его при первом посещении. Все стандартные сведения плюс причина, которая привела их к нам, от кого они узнали о нас, сколько денег готовы потратить… все в таком духе. Кое-кто утверждает, что канцелярщина в нашем деле вещь излишняя, но я пробовал делать и так и этак, и поверьте мне, лучше уж сразу оформлять все отношения на бумаге. Многие не представляют себе, в какую сумму может вылиться частное расследование, так что ряд потенциальных клиентов идет на попятный сразу же, как только узнает об этом. Но с этим человеком я даже не тянусь к ящику с бланками. Толку все равно не будет. Я говорю это вовсе не потому, что он, вполне вероятно, не умеет писать, нет. Дело в другом.

— Лавелл, — продолжает он. — Я подумал, он из наших.

В его взгляде читается вызов.

— Чем могу служить, мистер?..

— Леон Вуд, мистер Лавелл.

Леон Вуд кряжист, с небольшим брюшком и красноватым от загара лицом. В наше время больше не говорят «видавший виды», но он производит именно такое впечатление. И одежда на нем выглядит солидно, в особенности дубленая куртка, которая добавляет ему добрых шесть дюймов в плечах.

— Моя семья, — поясняет он, — родом из западных графств; вы, возможно, знаете…

Я наклоняю голову.

— …И я знаком кое с кем из Лавеллов — с Гарри Лавеллом из Бейзингстока. С Джедом Лавеллом из-под Ньюберри…

Он наблюдает за моей реакцией. Я давным-давно научился не реагировать, не люблю выдавать своих эмоций, но Джед Лавелл, о котором он говорит, мой родственник — двоюродный брат отца. Если уж быть точным, к нему Джед всегда относился неодобрительно — а значит, и ко всем нам. Меня вдруг осеняет, что посетитель не просто увидел мое имя — он наводил справки и точно знает, кто я такой и с кем связан кровными узами, кому прихожусь родней. Впрочем, неважно.

— Наших в округе не так уж мало. Что привело вас ко мне, мистер Вуд?

— Это, мистер Лавелл, вопрос щекотливый.

— Именно такими мы здесь и занимаемся.

Он откашливается. У меня возникает предчувствие, что это надолго. Цыгане крайне редко приступают к делу прямо с порога.

— В общем, тут замешана семья. Потому-то я к вам и пришел. Вы уж точно поймете. Моя дочь… в общем… она пропала.

— Позвольте вас перебить, мистер Вуд…

— Зовите меня Леон.

— К сожалению, я не занимаюсь розыском пропавших людей. Но могу порекомендовать вам моего коллегу. Прекрасный специалист.

— Мистер Лавелл… Рэй… мне нужен кто-то вроде вас. Человеку со стороны тут не справиться. Вы можете себе представить, как горджио возьмется за это и начнет докучать людям своими расспросами?

— Мистер Вуд, я вырос в доме. Моя мать была горджио. Так что я и сам тоже горджио. Имя — это всего лишь имя.

— Нет…

Он наставляет на меня палец и наклоняется вперед. Уверен, не будь между нами стола, он ухватил бы меня за локоть.

— …Имя — это не просто имя. Ты всегда остаешься тем, кто ты есть, даже когда сидишь в этом офисе за своим модным столиком. Ты — один из нас. Откуда родом твоя семья?

Не сомневаюсь, что он уже знает обо мне все, что можно. Джед бы ему сказал.

— Кент, Сассекс.

— A-а, да. Тамошние Лавеллы мне тоже знакомы…

Он сыплет все новыми и новыми именами.

— Да, — киваю я, — но, как я уже сказал, мой отец поселился в доме и больше к кочевой жизни не возвращался. Так что и я никогда ею не жил, поэтому не вижу, чем могу быть вам полезен. К тому же розыск пропавших и в самом деле не моя специальность.

— Я не знаю, что твоя специальность, а что не твоя. Но то, что случилось с моей дочерью, — случилось со мной, а горджио понятия не имеют, как общаться с другими. Они никакого толку не добьются. Ты и сам это прекрасно понимаешь. А ты умеешь говорить с людьми, я это вижу. Тебя послушают. С тобой станут разговаривать. Горджио тут даже рассчитывать не на что!

Он произносит это с таким жаром, что я выпрямляюсь в своем кресле. На стороне Леона лесть и бедность. И пожалуй, искорка любопытства, разгорающаяся у меня внутри. Ни разу еще мне не приходилось видеть у себя в офисе цыгана. Даже представить не могу, что должно случиться, чтобы человек вроде него решил, если можно так выразиться, вынести сор из избы. Я лениво задумываюсь, сколько на юго-востоке Англии наберется частных детективов, в чьих жилах течет цыганская кровь. Надо полагать, не так уж и много. Выбор у него небогатый.

— Вы обращались в полицию?

Учитывая обстоятельства, вопрос может показаться дурацким, но не спросить нельзя.

Леон Вуд лишь пожимает плечами, что я истолковываю как отрицательный ответ.

— Честно говоря, я боюсь, что с дочерью могло что-то случиться. Что-то плохое.

— Почему вы так считаете?

— Семь лет прошло. Она так ни разу и не объявилась. Никто ее не видел. Никто с ней не разговаривал. Ни телефонного звонка… ни единого слова… ничего. А теперь… Моя жена не так давно скончалась, и мы попытались отыскать Розу. Уж про мать-то она должна знать. Но все без толку. Она как сквозь землю провалилась. Так же не бывает? Я всегда задумывался, честное слово, но теперь…

Он умолкает.

— Я очень вам сочувствую, мистер Вуд, но позвольте — вы говорите, что не видели дочь семь лет?

— Ну да, так и есть. По крайней мере семь лет назад она вышла замуж, и с тех пор я ее больше не видел. Говорят, она сбежала, но… я в это не верю.

— Кто говорит, что она сбежала?

— Ее муж и его отец. Говорят, что она сбежала с горджио. Но у меня уже тогда были подозрения, а теперь их стало еще больше.

— Подозрения в чем?

— Ну… — Леон Вуд оглядывается через плечо, чтобы убедиться, что нас не подслушивают, а потом, хотя в офисе мы одни и рабочий день давным-давно закончился, наклоняется ко мне еще ближе и шепчет: — В том, что они ее прикончили.

На шутника он при этом не похож.

— Вы считаете, что они… то есть ее муж прикончил ее семь лет назад?

Леон Вуд возводит глаза к потолку:

— Ну, скорее шесть, чем семь. После того, как она родила. Лет шесть с половиной тому назад.

— Так. Вы подозреваете, что вашу дочь убили шесть лет назад, — и все это время вы молчали?

Леон Вуд разводит руками и вновь устремляет взгляд на меня.

Я не слишком часто задумываюсь о своей… как бы это сказать? — национальности? культуре? Не знаю уж, каким словом это понятие обозначают социологи в наши дни. Мой отец появился на свет в поле в Кенте, где его родители собирали хмель во время Первой мировой войны. Мои дед с бабкой вели кочевую жизнь; в поисках работы они колесили по юго-западу вместе с сыновьями. Мой единственный оставшийся в живых дядя сейчас осел где-то на южном побережье, но лишь потому, что кочевать ему уже не позволяет здоровье. Во время Второй мировой мой отец встретил девушку-горджио по имени Дороти, когда водил «скорую» в Италии, куда его интернировали и где он научился читать. После войны он сознательно откололся от семьи, и с его родней мы больше не виделись. Мы с братом выросли в доме, ходили в школу. Мы не были кочевниками. Дороти — наша мать, родом из Тонбриджа, — была бойкой дружинницей Земледельческой армии и никогда бы не позволила романтике дорог вскружить ей голову. Она была фанатичной поборницей всеобщего обучения, а мой суровый, не склонный к юмору отец сам научился всему, что знал. Он даже дошел — большинство наших родственников сказали бы «докатился» — до того, что стал почтальоном.

Но, несмотря на это, нам с братом все-таки открылась и другая сторона жизни. Я (я в особенности, поскольку с рождения смуглый) не понаслышке знал, каково это, когда тебя называют грязным цыгашкой; знаю я и о затяжных дрязгах по поводу мест, где цыгане вставали табором, и о выселениях, и о петициях, и о полемике по вопросу образования. Я знаю о взаимном недоверии, которое помешало Леону заявить в полицию об исчезновении дочери — равно как и обратиться к любому другому частному детективу. У меня есть некоторое представление о том, что заставило его пойти ко мне, и я понимаю, что он, должно быть, доведен до крайней степени отчаяния, если решился на это.