Вчера была худшая ночь в моей жизни. Часа в два мы проснулись оттого, что кто-то барабанит в дверь трейлера. Это оказался Иво, голос у него был перепуганный. Кристо не мог дышать. Мы с мамой накинули на себя первую попавшуюся одежду и побежали к нему, и хотя я все время простоял в дверях у них за спиной, мне было понятно, что дело худо. Дыхание у Кристо было частое и неглубокое, как это случается с ним временами, но при этом в груди у него хрипело и булькало. Это было ужасно.

— Его надо в больницу, — сказала мама.

Иво побелел как мел. Он ненавидит больницы. Ну конечно, их никто особенно не любит, но Иво их просто ненавидит. Это что-то вроде фобии. Наверное, слишком натерпелся в детстве, когда болел, а там не могли ему помочь. Но тем не менее он кивнул, потому что было не до споров. Мы все были перепуганы. От шума проснулась ба — о том, чтобы не шуметь, никто не думал — и тоже сказала, что нужно ехать в больницу. Все, как это обычно бывает в критических ситуациях, принялись с деловитым видом хлопотать вокруг Кристо, предлагая шарфы, одеяла и согревающую мазь от кашля. Мне кажется, в таких случаях невольно сосредотачиваешься на всяких мелочах, чтобы не думать о самом страшном, что может случиться… Как будто согревающий бальзам может это предотвратить.

Все мы быстро собрались и поехали; все — это мама, Иво, Кристо и я. Мама пыталась отправить меня досыпать, но я ни за что бы не уснул, и все равно была суббота. К тому же Кристо наверняка захотел бы, чтобы я тоже поехал, если бы он мог сказать об этом. Мы помчались в ближайшую больницу — она расположена в нашем городке, так что на дорогу ушло минут пятнадцать, — и ворвались в отделение скорой помощи. Иво на руках принес Кристо к стойке регистрации, и после непродолжительных переговоров их повели в смотровую, в обход всех тех, кто давным-давно ждал своей очереди. Там были люди с окровавленными лицами, кто-то лежал на стульях, как будто мертвый. В общем, народу было полно. Не знаю, всегда ли в отделениях скорой помощи такая толкучка, но похоже, что всегда: одна медсестра, очень милая, совсем не такая, как та, надутая, что стояла за стойкой регистрации, бросила, пробегая мимо: «Ну, как обычно по субботам».

Мы с мамой присели и стали ждать вместе с остальными; многие из них были пьяны (впрочем, на что еще можно рассчитывать ночью в субботу?). Иво с Кристо были у врача. Некоторые в холле что-то бубнили и бранились, а то и стонали. Я подумал, что стонущий немного преувеличивает, потому что, если бы с ним и в самом деле было худо, его увезли бы и осмотрели, а не оставили торчать в зале ожидания несколько часов. Еще один мужчина громко орал, обзывая медсестер непечатными словами. Но те не обращали на него никакого внимания, и я решил, что он, наверное, немного не в себе и не соображает, что несет. Мимо прошла та самая милая медсестра и сказала ему: «Денис, мы посмотрим вас, когда сможем», из чего я сделал вывод, что она его знает. Может быть, он заявляется сюда каждую субботу. Я принялся оглядываться по сторонам и вдруг поймал на себе его пристальный взгляд. Вид у него был ужасный: белок одного глаза покраснел, под носом запеклась кровь. Прямо хоть в фильме ужасов снимай. «Бродяга из ада». Я отвернулся, словно не заметил ни его кошмарного глаза, ни разящего запаха мочи. Не хватало только, чтобы он разорался на меня или еще что-нибудь похуже.

Чтобы чем-то себя занять, я принес нам с мамой кофе из автомата. Кофе у них оказался не очень: слишком горячий и жутко горький, несмотря на то что я бухнул туда прорву сахара. Я хотел взять еще каких-нибудь чипсов, потому что мне, как обычно, ужасно хотелось есть, но у нас кончилась мелочь. Пятифунтовую банкноту мама разменивать отказалась: больше денег у нее не было. Я сначала немного подулся, но потом понял, что веду себя как эгоист. Вместо того чтобы думать о Кристо, который, может быть, очень серьезно болен, думаю о себе, а мне ничего такого не грозит — всего лишь проголодался. Часы ползли, как старые сороконожки. Под ложечкой у меня сосало от голода, но я в конце концов уснул, а когда проснулся, увидел, что мама с Иво о чем-то перешептываются.

Судя по всему, они спорили. Доктора вроде как хотели оставить Кристо в больнице до тех пор, пока не выяснят, что с ним такое. Мне показалось, что это хорошая идея, но Иво, похоже, был недоволен. «Им бы только свое любопытство потешить», — твердил он. Мама возражала, что Кристо сейчас лучше быть в больнице. Я был согласен с мамой, но счел за лучшее не вмешиваться в их разговор. Иво был раздражен, потому что его попросили заполнить какие-то документы, кучу всяких бумажек на тему, где мы живем и прочего. Он написал какой-то выдуманный адрес, чтобы они не узнали, что мы цыгане. Но Иво задали кучу вопросов с подковыркой вроде того, у какого врача мы наблюдаемся, а мы ни у кого не наблюдаемся, так что ему пришлось изворачиваться.

В итоге около шести утра, когда уже светало, мы с мамой поехали домой, а Иво с Кристо остались. Я проспал все утро и, более того, даже часть дня и встал уже после двенадцати. Сегодня я собирался отвести Кристо на рыбалку, и погода для этого самая подходящая: влажно и тепло. Но после всего, что произошло, я не могу сосредоточиться ни на чем — ни на музыке, ни на чтении. Мы просто ждем, когда хоть что-нибудь выяснится.

Часов в пять наконец приезжает Иво и привозит с собой Кристо. Мы все выскакиваем из трейлера ба, где все это время сидели и нервничали.

— Ну как он?

— Может, лучше было оставить его в больнице на подольше?

— С ним ведь все в порядке?

Иво целует Кристо в макушку. Малыш спит, но дыхание у него уже не такое хриплое, как ночью.

— Ему дали антибиотики. Сказали, что дальше можно лечиться и дома, — говорит Иво.

Он совершенно измотан, под глазами черные круги.

— Смотри, чтобы не замерзал. Тебе самому лучше пойти поспать в номер второй, а я пока уложу Кристо, — предлагает ему ба.

— Хорошая мысль. Вид у тебя — краше в гроб кладут, — вздыхает мама и осторожно касается локтя Иво; она явно встревожена.

— Я в полном порядке, — отвечает он.

— Брось, Иво. Иди ляг.

Ба хочет взять у него Кристо. Иво отступает назад.

— Сейчас пойду. Мы оба сейчас ляжем. У себя в трейлере. Я сам за ним пригляжу. Ясно?

— Мы просто пытаемся помочь.

— Но мне ничего не нужно.

Он разворачивается и идет к своему трейлеру.

— Что на него нашло? — спрашивает ба.

— Мама, он просто устал. Всю ночь не спал.

— Я знаю! Мы предлагаем ему помощь. Зачем надо было грубить?

Последнюю фразу она практически выкрикивает в спину Иво. Но он уже успел удалиться в другой конец участка и вместо ответа хлопает дверцей трейлера.

— Он совершенно не умеет себя вести, — возмущается ба. — Разучился. А ведь был таким милым мальчиком!

— Мама, на него слишком много всего свалилось.

— Не понимаю, почему ты вечно его защищаешь.

Они смотрят друг на друга, как две рассерженные кошки.

Раз Иво отказывается от нашей помощи, мы отступаем. Я никак не могу отделаться от мысли, что Кристо лучше было бы остаться в больнице. Кто знает, вдруг там смогли бы придумать, как его вылечить. Ученые постоянно работают над такими вещами. Вдруг уже изобрели какое-нибудь новое средство?

Мы с мамой возвращаемся в трейлер, чтобы выпить еще по чашке чаю. Вид у нее слегка встревоженный, и я спрашиваю: по ее мнению, не лучше ли было бы Кристо пока остаться в больнице?

Она вздыхает и качает головой:

— Я уверена, милый, его не отпустили бы из больницы, если бы считали, что ему там было бы лучше.

— Знаю, но…

Но на самом деле я ничего не знаю, поэтому умолкаю. И тут мне в голову приходит чудовищная мысль. А вдруг Иво забрал Кристо из больницы вопреки тому, что врачи хотели оставить его там? Вдруг они не имеют права помешать родителям? Вдруг они просто не в курсе, ведь их мало и они очень заняты? Думать так не очень-то хорошо по отношению к Иво, поэтому я помалкиваю. Но не думать почему-то не могу.

Вот забавно: в детстве я очень хотел быть похожим на Иво. Несмотря на его вспыльчивый нрав и частую смену настроения, он казался мне примером для подражания. Может, любому ребенку нужен кто-то близкий, о ком можно было бы сказать: когда я вырасту, я хочу быть похожим на него? Отца у меня нет, на кого еще мне было равняться? Не на деда же с его выпученными глазами, кирпично-красной кожей, которая даже зимой выглядит как обгоревшая на солнце, и его брюшком. По нам с ним и не скажешь, что мы в родстве. Он неплохой мужик, но лишний раз и пальцем не пошевельнет, если ба ему не скажет, а стоит ему пропустить рюмку-другую, как он тут же принимается рассказывать истории о том, как в молодости, когда он был боксером, он выбил зубы какому-нибудь Долговязому Питу или Чернявому Билли, или еще что-нибудь в этом роде. Не знаю даже, правда это все или нет. Ба вечно причитает, что толку от него как от козла молока. И на деда Тене быть похожим я тоже не хочу, с его-то везением, хотя, когда он в хорошем настроении, поговорить с ним бывает очень даже интересно. Но нельзя же хотеть быть похожим на человека, который прикован к инвалидной коляске, а тебе приходится возить его в уборную, когда вы уезжаете куда-нибудь на каникулы? Остается только дядя Иво.

Когда они с дедом Тене и Кристо стали жить с нами, мне было лет семь-восемь. Я тогда знал только маму, ну и ба с дедом. Я и в школу-то еще не ходил. Наверное, это и называется «расти в парниковых условиях». Конечно, если не принимать во внимание выселения и полицейский произвол. Ну, или тогда уж… в камерных условиях. В малонаселенных, как выразился бы наш школьный географ. Иво и дед Тене определенно внесли в нашу жизнь свежую струю. А Иво был классный. Он был — и остается до сих пор — невысоким, но худым и очень красивым. У него темные волосы, черные глаза и гладкая кожа, а на окружающих он смотрит с видом собственного превосходства, как будто точно уверен, что он лучше их, кто бы они ни были. Когда он идет по улице, девчонки вечно сворачивают на него шеи. Если не считать их, люди обычно его побаиваются, но стоит увидеть его с Кристо, как сразу становится понятно, что сердце у него очень доброе. А уж если он тебе улыбнулся, возникает такое чувство, будто ты получил от него особый подарок. От его улыбки всем становится светло. Вот я и хотел быть таким, как Иво. Иногда незнакомые люди принимали меня за его сына, потому что мы с ним очень похожи: у нас одинаковые глаза и волосы. Это не тщеславие, мы действительно похожи. Мне это льстило, а в глубине души я надеялся, что он может быть моим отцом. Не просто так ведь мама отказывалась говорить о горджио, от которого я появился на свет. Я даже на фотографии его ни разу в жизни не видел. Да что там, имени его я и то не знаю. Она вообще ничего мне о нем не рассказывала. Так что я думал: а вдруг это и есть та причина, из-за которой между нами существует особая связь, а я так хорошо понимаю Кристо? Я так думал, пока немного не подрос, не поразмыслил об этом всерьез и не понял, каким же дураком я был. Когда я родился, Иво было всего четырнадцать, к тому же он тогда еще был нездоров.

После нашего возвращения из Франции я снова подступил к маме с расспросами об отце.

«Я расскажу тебе, милый, когда ты станешь постарше, — ответила она. — У тебя и так сейчас полно забот с экзаменами и всем остальным».

Порой мне начинает казаться, что этого горджио никогда не существовало на самом деле.

Так вот, про Иво. Поскольку меня сейчас больше беспокоит Кристо, я не знаю, что мне думать об Иво. Мне кажется, я зол на него. Я знаю, что он любит Кристо, но думаю, что он мог бы стараться и получше, чтобы найти средство от болезни. Поездка в Лурд — дело, конечно, хорошее, но что-то не похоже, чтобы она хоть как-то помогла. Святая вода в последней оставшейся канистре понемногу убавляется — моя записка, кстати, до сих пор к ней прилеплена, — однако же Кристо лежит в постели с респираторной инфекцией. Не говорит и не ходит. А Иво не захотел оставить его в больнице, где, может быть, удалось бы наконец выяснить, что с ним не так. Кому бы это помешало? Если Иво не любит больницы, это еще не значит, что лечение там не пойдет на пользу Кристо. Хоть убейте меня, по-моему, это простой эгоизм с его стороны.

Я не могу даже вспомнить, почему во Франции меня так переполняла надежда. Когда я думаю о том, что чувствовал в Лурде всего несколько недель назад, мне просто не верится, что я был настроен так оптимистично. Такое впечатление, что это был не я, а кто-то совсем другой, куда более юный, наивный и куда более глупый.