12
Хорошо помню, что сказал Ван Бален на похоронах слабоумного. Трагедия случилась в последний день велосипедной прогулки, за сутки до возвращения домой. Сначала я даже ушам своим не поверил. Ван Бален так буквально и заявил, что напоследок слабоумному посчастливилось провести «прекрасную неделю… А это для всех большое утешение». Прекрасная неделя! У некоторых есть врожденный талант придавать событиям неожиданный смысл. Впервые в жизни Ван Бален побрился, нацепил приличный костюм, полагая, вероятно, что будет внушать всеобщее доверие, публично разводя тут слюни. Я считаю, что стоит двадцать раз подумать, прежде чем решать за кого-то, прекрасную он провел неделю или нет. Тем более раз этот кто-то уже не в состоянии возразить. Ван Балена же подобные соображения не останавливали.
Не стану раскрывать подробностей той «прекрасной недели». За весь год учебы в лицее Монтанелли она была, возможно, меньшим из всех зол. Если бы тебе предложили на выбор рак легких, медленное размягчение мозга или рабочую неделю, ты после долгих колебаний все-таки выбрал бы последнее. Целыми днями мы крутили педали, борясь со встречным ветром, колеся по бесконечным сосновым лесам, хотя «бесконечные» в данном контексте не совсем подходящее слово. Просто у меня ни разу не возникло ощущения, что за следующим поворотом нас поджидает нечто удивительное, повсюду были натыканы указатели, столбики, заборчики, как будто маршрут нашей велосипедной гонки проложили заранее. Не раз мы гурьбой останавливались возле той или иной автострады, подолгу дожидаясь, пока все остальные благополучно переберутся на другую сторону. Считалось, что мы дышим свежим воздухом, которого было примерно столько же, сколько может вдохнуть запертая в клетку канарейка. Я вспомнил, как раньше, по воскресеньям, гулял в таких вот лесах с родителями, которые даже надевали специальную обувь по такому случаю, а отец вешал на шею бинокль. Однако требовалась недюжинная фантазия, чтобы посреди песчаных дюн и сосновых лесов ощутить себя на лоне дикой природы. Время от времени мы натыкались на горстку испуганных кабанов или оленей, которые тоже, похоже, не понимали, куда их занесло. Грустная картина. Я всегда сочувствовал животным, вынужденным ютиться в замкнутом пространстве и в страхе шарахающимся от одной группы любителей природы к другой. На каждом перекрестке двух тропинок нам встречались такие вот семейства – угрюмые дети и важный отец, сосредоточенно изучающий мудреную карту местности. На них всегда были плащи защитного цвета для так называемой маскировки, будто кабану или оленю не фиолетово, какая на тебе одежда, если ты и без того неустанно болтаешься у них под ногами.
В один из дней было очень ветрено, и мы уже через час слезли с велосипедов, чтобы перевести дух в кафе, но Схютте уперся рогом. Он обозвал нас слабаками, вспомнив о войне, когда народ, обладая завидной силой воли, преодолевал гигантские расстояния в поисках пропитания. Я посмотрел на раскрасневшееся обветренное лицо Схютте и на кролика у него на груди. Интересно, имел ли он хоть малейшее представление о том, что говорил. Не он ли первым спрятался бы за дюной в случае войны и пустился бы наутек, наделав в штаны от страха. Так или иначе он был бы легкой мишенью – его небесно-голубые ползунки заметны аж с четырехкилометрового расстояния.
– Через три километра снова будет деревня, – сказал Ван Бален, складывая карту. – Можем там остановиться.
Видно было, что он сильно устал, но хотел сохранить лицо в нашем присутствии. В итоге Ангелина Ромейн спасла ситуацию, сказав, мол, ну их к лешему, эти три километра, она уже замерзла. На этом дискуссия была временно закончена.
По вечерам мы собственноручно готовили себе еду, приглашая по очереди на ужин одного из преподов. С их стороны это была хитроумная придумка, но, чтобы переварить нашу стряпню, требовались железные желудки, так что им можно было только посочувствовать. Менно Коргерт был самым никудышным поваром из нас. Не мудрствуя лукаво, он вываливал консервы в кастрюлю, за что был неустанно критикуем старшими товарищами: мол, его стряпня никак не соответствует пункту программы «самостоятельное приготовление пищи», и если смысл рабочей недели ему недоступен, то он волен вернуться домой.
Не теряя времени зря, мы в первый же вечер пригласили на ужин Ангелину Ромейн. Я, изо всех сил напрягая мозги, вспоминал ингредиенты французского блюда, рецепт которого когда-то нашел в маминой поваренной книге. Блюдо называлось «фаршированная телячья грудинка», однако в сельских магазинах о подобных изысках слыхом не слыхивали, равно как и о сопутствующих продуктах. Пришлось ограничиться спагетти, салатом из тунца на закуску и жареной картошкой. Мы купили целую упаковку свечей и четыре бутылки красного вина. Позже в палатке Герард вычитал на этикетке, что вино это было фабричного производства и виноград в него добавить забыли. А свечи постоянно задувал сильный ветер. Однако самое сильное разочарование ждало нас впереди. Собственной персоной явился Схютте и сообщил нам, что Ангелине Ромейн нездоровится, но он готов ее заменить. Видимо, в тот вечер на ужин его никто не пригласил. Отказать ему мы не могли. «Как чудесно пахнет», – восхитился он, приоткрыв крышку кастрюли. После чего уселся за стол.
Ужин тот лучше бы сразу вычеркнуть из памяти, но здесь, к сожалению, я бессилен. Целый вечер Схютте, не забывая подливать себе этого мерзейшего вина, грузил нас информацией насчет калорий, углеводов, грязевых диет и прочего, положительно или отрицательно влияющего на «тонус» организма. Через несколько часов я стал клевать носом (не только из-за вина). Резкие движения Эрика выдавали его взвинченность. Казалось, что словоблудию Схютте об идеальном весе и оптимальном функционировании мышц не будет конца. Перевести же разговор на другую тему никто не решался. Такие типы, как Схютте, зациклены исключительно на своем теле.
Но в результате вечер все-таки удался. Схютте выказал желание продемонстрировать нам один прием корейской самозащиты при попытке ограбления. Противника следовало ударить сбоку ногой по коленке, так чтобы у того порвались сухожилия и «он прекратил сопротивление».
– Я не буду сильно бить, – предупредил Схютте вскочившего из-за стола Эрика.
Схютте сделал неконтролируемый шаг назад, опрокинув горелку с остатками спагетти и едва не потеряв равновесие. Затем бросился на Эрика, но тот молниеносно отступил в сторону и со всей силы долбанул ногой по коленным чашечкам Схютте.
– Отдай деньги! – взъярился Эрик, пока Схютте, корчась от боли, силился подняться на ноги; он хотел продолжить показательное выступление, но мы убедили его, что лучше на этом завершить вечер и отправиться спать.
– Ты мог бы забить его насмерть, – сказал потом Герард.
– Да, но я слишком много выпил, – ухмыльнулся Эрик. – Поэтому удары получились слабоватые.
По прошествии нескольких вечеров нам осточертели эти якобы дружеские посиделки у палаток при гаснущих свечах. В один из дней, покупая продукты, я набрел на сельский кинотеатр, где крутили «Африканскую королеву» с Хамфри Богартом и Кэтрин Хепберн – фильм, который я уже дважды видел по телевизору, но еще ни разу на большом экране. Мы отправились в кино вместе с Менно, сохранив наш поход в строжайшем секрете, ведь Ван Бален и Схютте все равно бы не поняли, зачем, находясь на лоне дикой природы, нам вдруг приспичило культурно развлечься. Однако не успели мы выйти за территорию кемпинга, как кто-то преградил нам путь. Это был слабоумный. В руках он держал карманный фонарик.
– А я знаю, куда вы идете, – пропищал он, вплотную приблизившись к Менно и дыша ему в лицо.
Менно попытался вырвать у него фонарик, но слабоумный увернулся и, размахивая руками, исчез в темноте.
– Черт, – сказал Менно. – Этот уж точно проболтается.
Обычно, когда я наблюдаю, как на экране мельтешит Кэтрин Хепберн, у меня потеют ладони. В попытке изобразить по просьбе режиссера гнев у нее подрагивает лишь нижняя губа. Подбородок она тоже не может удержать в покое. И через четыре минуты я начинаю громко вздыхать. Однако в «Африканской королеве» я ей все прощаю. Уж больно хороший фильм. Сидя в лодке, Хамфри Богарт и Кэтрин Хепберн спускаются по реке где-то в Африке. Вообще-то, они спасаются бегством и по пути волею судеб подрывают немецкий военный корабль. Но фильм не об этом. Это история о сближении двух людей, попавших в серьезную переделку. В конце они таки по-настоящему влюбляются друг в друга и даже женятся, прямо перед тем, как их должны повесить. Надо бы снимать побольше таких фильмов. Я уже говорил, что донести до зрителя важную мысль возможно минимальными средствами: между двумя людьми, плывущими в лодке по реке, возникает чувственная связь. Ничего больше мне знать не надо.
Я предпочитаю, чтобы зрители при выходе из кинотеатра помалкивали. Менно же в тот вечер был в ударе и во всеуслышание рявкнул, что фильм дерьмовый, что от такой пошлятины у него между ног начинается чесотка и удивительно, «как эти американцы умудряются снимать такую дрянь». В другой ситуации я бы, может, дал ему в морду, но, находясь под впечатлением от увиденного, оставил его комментарий без внимания. После сеанса ты прокручиваешь фильм в голове снова и снова. Меняется даже твоя походка. Ухмыляясь, ну почти как Хамфри Богарт, ты идешь по вымершей улице с темными домами, воображая себя героем некой истории. Тебе не терпится узнать, чем она закончится. Тебя распирает от любопытства – какой же все-таки конец уготован тебе судьбой.
– Ну и дерьмо, я чуть не обделался, – ворчал Менно.
Где-то в конюшне заржала лошадь, открылось окно, кто-то грубо выругался. Было ясно, что не все в тот вечер смотрели один и тот же фильм.
Схютте и Ван Бален поджидали нас у своей палатки. К счастью, я уже не помню, в каких именно выражениях они просили нас покинуть лагерь, но смысл их речей сводился к тому, что мы обманули их доверие, убежав из кемпинга, и что завтра первым же поездом нас отправляют домой, поскольку мы, видимо, не поняли, что рабочая неделя прекрасна сама по себе. В память врезались лишь их кислые лица.
– Нам необходимо доверять друг другу, – гнул свое Ван Бален.
Нет, мы не только нарушили правила игры, мы наплевали им в душу. Нам дали ночь, чтобы подумать о своем поведении. «Африканская королева» оберегала меня в тот вечер. Я даже не злился, просто хотелось побыстрее прекратить это опостылевшее нытье. Поэтому я сказал, дескать, мы признаем, что поступили некрасиво, и просим прощения: такого больше не повторится. У Схютте и Ван Балена отвисла челюсть.
– Ладно, идите спать, – сказал Схютте после затянувшейся паузы. – Завтра разберемся.
– Что ты там нюни распустил? – спросил Эрик, встретив меня у палатки. – Я чуть живот не надорвал.
– Рад, что хоть кому-то смешно, – сказал я, пытаясь сымитировать траурный голос Ван Балена, но безуспешно – и сам прыснул со смеху.
Теперь мы оба хохотали как сумасшедшие. Лежа в палатке, мы хихикали уже больше часа, не в силах угомониться.
На следующее утро Ван Бален с важным видом сообщил, что нам «предоставлен последний шанс». С темными кругами под глазами он выглядел совсем заросшим. Наверняка они полночи терзались вопросом, как все-таки с нами следует поступить, и это было, несомненно, «непростым решением». Вот так и получилось, что той «прекрасной неделей» нам пришлось наслаждаться до упора.