22. Рыжов. Теория и практика катастроф

Не секрет, что история развития техники — это история катастроф. Будь то телега о четырёх колёсах, океанский лайнер или атомная электростанция, финал всегда один — когда-нибудь что-нибудь сломается, и — ба-бах! — уноси готовенького. Дело тут, конечно, не только в том, что «ничего не вечно под луной», но ещё и в том, что «умнеют машины, а не люди». Проще говоря, человек, гений которого создаёт технические чудеса, запросто уничтожает сии чудеса своей же гениальной глупостью, и чем быстрее движется технический прогресс, тем резвее скачет инфляция человеческих жизней. Каждый раз роду человеческому приходится платить всё более высокую цену за собственный разум; за то, что отличает его от всех его родственников — дальних и близких — за то, чем он гордится настолько, что гордыня порой ослепляет его и ведёт прямиком к яме, имя которой — катастрофа.

Первое испытание «изделия» было назначено на ноябрь 1976 года, но во время предпусковых проверок отказала автоматика охлаждения грунтоплавильного модуля, и испытание перенесли на январь 1977-го. С наступлением нового года всплыли ещё несколько недоработок в системе энергоснабжения и вентиляции, и испытание вновь отложили, сначала на февраль, а потом и на март. Днём испытания было выбрано четвёртое число, пятница. Почему именно пятница, сказать сложно, скорее всего, потому, что к тому времени в НИИгеомаше просто перестали различать дни недели.

По настоянию атомщиков изделие по существующим тоннелям было перемещено в специальную штольню глубиной сорок пять метров под землёй, расположенную в нескольких километрах от НИИгеомаша. Вход в штольню закрыли бетонной плитой, сквозь которую были выведены только кабели управления. Испытания предполагалось провести в автоматическом режиме, что позволило бы исключить риск для жизни пилотов. Команды управления изделием должны были передаваться с так называемого главного щита, то есть, центрального диспетчерского пульта НИИгеомаша.

По-хорошему, присутствие Евгения Ивановича на испытании исключалось — не та у него была должность — но по распоряжению Ильи ему разрешили посидеть в кабине техника.

— Только сиди тихо! — велел ему Илья, — и не рыпайся. Если спросят, кто такой, скажешь, я разрешил. Если чего понадобится, вот телефон, звони в дежурку.

Евгений Иванович занял позицию в небольшой стеклянной будке в девять часов утра, когда на главном щите ещё было безлюдно. До этого момента он ни разу здесь не был и поэтому немного волновался.

То, что увидел Евгений Иванович, было очень похоже на Центр управления космическими полётами, который иногда показывали по телевизору, только здорово уменьшенный в размерах. Из «стекляшки» открывался несколько футуристический вид на большой чёрно-белый экран, справа и слева от которого располагались экраны поменьше, и пока ещё пустые рабочие места операторов, так называемые «АРМы».

К половине десятого на главный щит стали подтягиваться люди. Некоторых из них Евгений Иванович знал, но подавляющее большинство видел впервые. Входящие стали занимать рабочие места по следующему принципу: слева садились специалисты Курчатовского института, справа — ниигеомашевцы, причём, не просто так, а по ранжиру. В центре сел директор института — академик Александровский, по правую руку от него как заместитель директора по научно-техническому развитию — Илья Михайлович Щетинкин, а дальше, в порядке убывания должностей расселись все остальные. Слева от Александровского расположился руководитель курчатовцев, профессор Русаков, а за ним, должно быть, в сходном порядке с хозяевами, его подчинённые.

Самым последним в помещение зашёл пожилой человек очень низкого роста с зачёсанной лысиной и очках с сильными линзами. На человеке был слегка помятый костюм мышиного цвета, который, как показалось Евгению Ивановичу, был ему несколько велик. Не успел человек в костюме сделать и трёх шагов по залу, как все присутствующие разом поднялись со своих мест и по очереди стали с ним здороваться. Человек в костюме, не останавливаясь, молча отвечал мелкими кивками. Повинуясь общему порыву, вскочил и Евгений Иванович в своей будке, хотя в этом не было никакой необходимости.

Высокий гость не стал присоединяться ни к одной из «компаний», а занял место позади, видимо, чтобы наблюдать за всеми. Когда он, усаживаясь, на секунду повернулся в сторону «стекляшки», Евгений Иванович заметил на левом лацкане его пиджака легкоузнаваемый значок в виде развевающегося красного флажка.

«Ого, кто к нам пожаловал! — подумал Евгений Иванович, — проект-то, оказывается, на контроле ЦК».

Наконец, все расселись, и на большом экране появилась сначала нечёткая и прыгающая, но вскоре ставшая вполне себе сносной картинка. Евгений Иванович долго всматривался в неё, пока ни сообразил, что это есть небольшой участок внутренней поверхности тоннеля, в котором находится изделие. На остальных экранах вскоре тоже появилось изображение — диаграммы и таблицы — содержание которых Евгению Ивановичу в основном было понятно.

Первой фазой эксперимента, то есть пуском реактора, руководил Русаков. Он отдавал команды своим сотрудникам до того спокойным и даже несколько меланхоличным, высоким голоском, что со стороны могло показаться, будто речь идёт, в лучшем случае, о перестановке мебели на чьей-то даче. Евгений Иванович, подобно многим другим людям, испытывал суеверный страх перед всем, что связано с атомной энергетикой, и поэтому, когда на его глазах запуском целого ядерного реактора командовал невзрачный, писклявый мужичок, на мгновенье усомнился в реальности происходящего.

Реактор был запущен спустя два с половиной часа после начала эксперимента. По залу прокатились нестройные аплодисменты и одобрительные возгласы. Александровский поднялся со своего места и пожал руку широко улыбающемуся Русакову. После рукопожатия и поздравлений оба повернулись к члену ЦК. Тот невозмутимо покивал головой, мол, продолжайте, ребята.

Евгений Иванович понимал, что видел только заключительную часть работ, так сказать, финал апофеоз, и что этому самому пуску предшествовали месяцы, а то и годы работ сначала в «Курчатовском институте», а потом и здесь, под землёй в НИИгеомаше.

«Всё это по большей части предназначается для дорого гостя, — подумал он, — ничего лишнего ему не покажут».

Теперь по программе испытаний необходимо было протестировать другие системы агрегата, в том числе грунтоплавильный модуль, и бразды правления были переданы Александровскому. В отличие от Русакова тот отдавал команды отрывисто и чётко, словно был на плацу.

«Ещё минута, и тут все строем начнут ходить», — усмехнулся Евгений Иванович.

Было уже четыре часа дня, когда картинка на экране неожиданно начала двигаться, что вызвало одобрительный гул в зале.

— Все системы изделия работают в штатном режиме, — сообщил голос по громкой связи, — скорость продольного перемещения — один и три десятых сантиметра в минуту.

Гул в зале усилился. Люди, до сих пор сидевшие практически неподвижно, начали ёрзать на своих креслах и переговариваться друг с другом громким возбуждённым шёпотом. Многие, как бы невзначай, поглядывали в сторону Александровского, ожидая его реакции. Заёрзал и Евгений Иванович в своей «стекляшке», которого всё это уже здорово утомило. От сидения на не очень-то удобном стуле у него затекли ноги, и ныла спина.

«Надо будет на днях слазить в комнату досуга», — в сердцах подумал он.

— Думаю, можно считать программу испытаний на сегодня выполненной, — наконец сказал Александровский и повернулся к гостю из ЦК.

— У ЦК партии другое мнение, — впервые подал голос гость, — испытание необходимо продолжить и провести пуск изделия под нагрузкой.

Кто-то из «ниигеомашевцев» громко ахнул, а потом в зале стало тихо. Александровский встал.

— Иван Иванович, — не так чётко, как отдавал команды, но всё же достаточно твёрдо сказал он, — утверждённой программой испытаний предусмотрен пуск изделия вхолостую, после чего оно должно быть поставлено на семидесятидвухчасовую проверку. В случае если проверка не выявят отклонений, можно будет пускать изделие под нагрузкой, то есть, в породу. Пуск изделия под нагрузкой сейчас, без проверки, считаю нецелесообразным.

— У ЦК другое мнение, — невозмутимо повторил гость, — ЦК не может ждать. Необходимо произвести пуск под нагрузкой немедленно.

Александровский вытянулся во весь свой немаленький рост, что почему-то совсем не придало ему ни солидности или внушительности, а, наоборот, сделало его похожим на школьника перед завучем.

— Но это противоречит руководящим документам и отраслевым нормам, — уже не так уверенно, как раньше выговорил он, — кроме того, это просто опасно…

— Под мою ответственность, — отрезал гость, — командуйте, — и неожиданно резко добавил: — и не рассказывайте мне, фронтовику, про опасность!

Тишина в зале была гробовая. Евгений Иванович отчётливо слышал, как Илья, видимо, не очень заботясь о том, чтобы сохранить свои слова в тайне, сказал Александровскому:

— Володя, этого нельзя делать, мы сейчас всё запорем!

— Приготовиться к пуску изделия в породу, — вместо ответа скомандовал тот.

Произошедшее после Евгений Иванович вспоминать не любил; он всегда насильственно уводил свои мысли в сторону, когда из глубины его долгой, набитой всяким хламом, памяти пробивались фантомы того страшного дня. Его персональной вины в случившемся, разумеется, не было, но он ощущал невероятную тяжесть, даже физическую боль, вспоминая те три с небольшим часа, в течение которых ситуация из нормальной превратилась сначала в тяжёлую, затем в опасную, а потом и в катастрофическую. Ему было больно тревожить этот кусочек памяти не только потому, что четвёртого марта тысяча девятьсот семьдесят седьмого года рухнул его новый, только что сложившийся мир, но ещё из-за того, что он мог, хотя и чисто теоретически, предотвратить катастрофу, но ничего не сделал. Да, он был не в той должности, и его наверняка бы не послушали, а просто выгнали бы взашей, но он даже не попытался. Он просто сидел и смотрел, как всё вокруг с неотвратимостью пущенного под откос поезда движется в никуда…

Как выяснила созданная сразу после инцидента правительственная комиссия, причиной аварии послужил пожар в грунтоплавильном модуле, который не удалось погасить штатной системой пожаротушения. Огонь быстро распространился по внутреннему объёму агрегата и в считанные секунды достиг реакторного отсека. В результате произошёл так называемый «камуфлетный» подземный ядерный взрыв, то есть взрыв, при котором не происходит раскрытие грунтового купола и отсутствует прямой выход продуктов взрыва в атмосферу. Мощность взрыва была относительно небольшой, приблизительно две с половиной килотонны, но последствия оказались значительные. Основной удар на себя приняли служебные тоннели подземной части НИИгеомаша, некоторые из которых обрушились сами, а значительную часть оставшихся пришлось подрывать, чтобы предотвратить распространение радиации.

Наверху больше всего пострадал город Истра — несколько жилых домов на северной окраине были повреждены настолько, что их потом пришлось снести, у многих других по стенам пошли трещины и повылетали стёкла. Тряхнуло и белокаменную и область, но, слава богу, везде обошлось без жертв.

Каким-то чудом аварию удалось скрыть от населения, и слово «радиация» как и она сама, к великому счастью, так и осталось под землёй. На другой день, пятого марта, в газетах появилось сообщение, что подземные толчки, которые заставили поволноваться готовившихся к выходным москвичей, были отголосками произошедшего накануне страшного Карпатского землетрясения. И ни слова больше.