15. Алексей Цейслер. Домашнее задание
Отношения со студентками у меня складывались с переменным успехом. Когда я учился в аспирантуре (22–25 лет), чаще они крутили мной, чем я ими. Придёт такая фифа в декольте до пупа, посмотрит так жалобно и беззащитно, и зачётка уже у неё в сумочке лежит подписанная. Понадобилось несколько лет, чтобы научиться с ними бороться. А, может, я привык просто, заматерел.
Бывало, что поступали предложения. «Алексей Германович, я хочу подарить вам свою девственность», — такого я, конечно, в сданной на проверку тетради не находил (всё равно бы не принял сей сомнительный подарок) но ангажемент получать приходилось, и не раз. Это всё правда, что молоденькие девочки предпочитают сверстникам мужиков постарше, сущая правда. Думаю, им просто хочется сравнить. Мне же элементарно хочется секса — потому что, когда долго находишься среди молодых и часто привлекательных девиц, ни о чём другом уже не думаешь — и ещё больше хочется почувствовать себя молодым. Но, если с первым периодически выгорало, то со вторым, становилось всё сложнее и сложнее. В конце концов, я понял, что подобные связи дают эффект обратный, то есть вместо ожидаемой иллюзии молодости приходило самое настоящее ощущение собственной старости.
Интрижки со студентками облегчали невесёлую преподавательскую жизнь, и только. Серьёзных отношений у меня с ними никогда не было, дальше нескольких утренних или дневных встреч на квартирах моих друзей дело не двигалось. Не складывалось, как-то.
Мне, конечно, грех жаловаться. Я, хоть и нечасто, но всё-таки добивался своего, а, вот, как, например, бедные школьные учителя? Особенно физруки. Не понимаю… Вот там соблазны, так соблазны… красавицы-то, все как одна подстатейные. И ведь сами нарываются, соплячки безмозглые. Лолиты местечковые. Мне-то за мои проделки в самом худшем случае грозит увольнение (правда, такого ни разу не случалось на моей памяти, хотя, при повсеместной американизации того и гляди, кого-нибудь да выпрут), а этим беднягам — бутырки с довольно таки предсказуемым исходом. Наверное, поэтому их так мало, учителей мужчин.
К чему это я? Ах, да, о Беляевском домашнем задании…
Девушка с редкой для Московской области фамилией Мао всегда садится в дальний левый угол аудитории, рядом с батареей, на которую кладёт чёрную вязаную шапку, обёрнутую в такого же цвета шарф. Я подумал, что это кошка, когда в первый разу видел на батарее чёрный мохнатый кулёк.
Волосы у Лены Мао прямые и чёрные. Даже чернее её шарфа и шапки. Стрижка короткая, под мальчика. Макияж в стиле нуар. Лена является ко мне на лекции всегда во всём чёрном — будь то длинная, до полу, юбка со свитером крупной вязки, или брюки с водолазкой, или просто майка с джинсами.
Всё это довольно странно, но привлекает. Остальные девушки из моих групп как одна подобрались до того невзрачные и бесцветные, что я, спустя почти два месяца, не запомнил большинство из них даже в лицо, не говоря уже, о фамилиях.
Но есть и то, что отталкивает. Поначалу я думал, что Лена ещё находится в том возрасте, когда принято стыдиться любого проявления чувств, кроме, разве что, ненависти, но вскоре понял, что ошибаюсь. Из небольшой кучки сокурсников, которые ходят на мои лекции, её выделяет безразличие. Не подростковое туповато — скучающее, а совершенно адекватный взрослый пофигизм, или, если хотите, интеллигентная индифферентность. Это, знаете, как добросовестно заниматься чем-либо неприятным, например, чистить сортир, всем своим видом показывая, что тебе это абсолютно не интересно, но всё равно чистить, чистить, чистить…
Она ходит на все мои лекции. Вообще, это подвиг — посетить абсолютно все лекции по Сопромату, особенно, когда они в 8.30 по понедельникам. Сегодня она явилась на лекцию вообще одна.
— Вам что, так нравится мой предмет? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает она, — совсем не нравится.
Я не обижаюсь, нет, просто мне приходит мысль о том, что симметричным ответом будет прочитать лекцию только для неё одной, а не отпустить домой, как это обычно делается в таких случаях, и я читаю «Раскрытие статической неопределимости методом сил» для одного единственного слушателя.
Странное это, скажу я вам, ощущение. Один на один, глаза в глаза. Никакого рассеяния информации — «я сюда говорю, она туда слушает». Это уже не лекция получается, а разговор тет-а-тет, почти интим. И чем дольше я читаю свою лекцию, тем больше мне хочется поговорить с моей студенткой о чём-то ещё, потом пойти с ней куда-нибудь, а после позвать к себе, водкой или деньгами, подкупив комендантшу. Или пойти к ней, если она живёт одна, а она наверняка живёт одна, в крайнем случае, с подругой, хотя, какие у неё могут быть подруги? Но в данный момент у меня только один повод для разговора — моя лекция по сопромату.
Под конец пары я задаю ей небольшую задачку, а сам сажусь рядом. Она тут же принимается за решение, не обращая на меня никакого внимания, будто меня и нет вовсе. Цокает ногтями по клавишам калькулятора, аккуратненько рисует эпюры разноцветными ручками, потом разворачивает тетрадь в мою сторону и смотрит на меня вопрошающе.
— Правильно?
— Не совсем. — С усилием перевожу взгляд с её чуть раскосых глаз на тетрадный лист. — Вот здесь, эпюра в другую сторону выгнута…
— А… поняла, — кивает она, — сейчас исправлю.
Шустро замазывает «штрихом» ошибку и поверху рисует, как нужно.
— Так?
— Да, теперь всё так, — говорю я. — А теперь скажите, изменится что-нибудь, если у нашей балки убрать одну опору?
— Наверное, изменится… — Лена очаровательно морщит лобик. — И задачку по-другому решать надо будет.
— Верно, в этом случае балка станет статически определимой.
Лена поднимает на меня вопросительный взгляд.
— Решить?
— Не сочтите за труд.
Лена решает. Я смотрю на неё и думаю, что все мои попытки продлить общение с ней всё равно будут прерваны звонком; что у меня не хватит смелости завязать с ней разговор, а если и хватит, то наверняка получится какая-нибудь пошлость; что я потом буду долго и болезненно переживать о сказанном, а если не скажу ничего, то буду также болезненно переживать о несказанном, как уже много-много раз у со мной бывало… Последняя моя мысль в этом направлении выглядит примерно так: «Сделаю какой-нибудь безобидный элегантный манёвр в её сторону, и если она на него адекватно ответит, продолжу…»
— Вот, — Лена демонстрирует мне решённую с одной небольшой ошибкой задачу, на которую я не обращаю внимания.
— На зачёт можете не приходить, — говорю я и удивляюсь себе добренькому. — Это не избавляет вас от посещения лекций, конечно, но считайте, что я поставил вам автоматом. Только никому не говорите, пусть это будет нашей маленькой тайной. — И удивляюсь себе ещё больше.
Лена начинает собираться.
— Это за то, что я припёрлась сегодня на лекцию как дура одна, или потому, что я вам нравлюсь? — спрашивает она совершенно спокойно, не отрываясь от запихивания тетради, томика Феодосьева и всяческой канцелярщины в маленький чёрный рюкзак.
— Я ещё не решил, — отвечаю я, краснея.
— Ну, тогда решайте, Алексей Германович, — добродушно говорит она и, аккуратно обогнув меня, идёт к выходу.
— Вас ведь Лена зовут? — спрашиваю я ей вдогон.
— Да, — отвечает она.
— А я — Алексей, — говорю я и, когда последний звук покидает мой рот, понимаю, что только что совершил невероятную глупость, о которой буду потом долго и болезненно переживать.
Закрывая ладонью нижнюю часть лица, видимо, чтобы не рассмеяться, Лена выбегает из аудитории.
Сижу в аудитории один и делаю вид, что изучаю журнал. На душе погано, уши горят. «Да уж, ничего не скажешь, выполнил задание! — думаю я. — Молодец! Оценка „удивительно“! Остолоп великовозрастный, не мог ничего лучше придумать!»
В самобичевании незаметно проходит перерыв, и ко мне в аудиторию врывается какая-то группа, ведомая Матвеем Матвеевичем.
— У вас что, здесь занятие, Алексей? — озабоченно спрашивает он.
— Нет, Матвей Матвеевич, — отвечаю я, — просто засиделся.
— Так идите на кафедру, там сейчас никого.
Киваю и выхожу.
«Хотя, если разобраться, грех смеяться над убогими, — продолжаю додумывать невесёлую свою думку в коридоре, — в смысле, над влюблёнными. Давно же доказано, что это болезнь, как алкоголизм, например. Тут главное признаться самому себе, что ты — алкоголик, и от этого, по идее, сразу должно стать легче».
— Мне нравится Лена Мао, — говорю я тихо, чтобы никто не услышал, но, в тоже время, отчётливо, — она мне нравится.
Странное дело, но после сказанного мне действительно становится легче. «Ну, хоть с одним вопросом здесь, в этом городе, удалось разобраться, — говорю я уже про себя. — Мне она нравится. Я её хочу. И точка».
