27
А вот уже и тот особнячок, тот дом, свет из окна которого мог бы стать для моего друга звездой над извилистой и ухабистой его дорогой.
В окнах алели маки, а может, вовсе и не маки это, а цвели азалии, очень похожие на маки. Кто же будет дома сажать то, что может расти на каждом огороде?
Правда, маки выращивать на огородах вроде запрещает закон, поэтому, может быть, это и были настоящие маки, уж очень они украшали высокие подоконники особнячка, где, судя по всему, кроме маков и азалий, цвели другие радости.
Сразу видно, что здесь обывает интеллигентная семья: из щелястого почтового ящика, прибитого к невысокому, из разноцветных штакетников, палисадничку, торчала «Литературная Газета». Ну какому сельскому жителю придёт в голову выписывать газету, рассчитанную на интеллектуальную творческую элиту! Мощёная брусками серого камня дорожка, обрамлённая тёмно-красными бархотками, подтверждала именно это.
Отсутствие хозяйских построек для домашней живности говорило, что достаток дома держится не только на учительской зарплате, на которую чтобы прожить, надо содержать целое подсобное хозяйство.
Дом стоял не то чтобы на отшибе, но как бы сторонясь соседей, и в этом смысле он был действительно «особняк», но открытый, не замкнутый на самом себе.
Мне показалось, что из-за вспененных белых занавесок на нас, явно не местных жителей, пристально смотрели чьи-то глаза. Наверное, всё-таки женские, потому что мужчины в большинстве своём не любопытны: мало ли каких чудиков родит земля русская! Пусть себе костыляют, как шли, а мы пилить-строгать будем, или в телевизор поглядывать…
Валёк остановился возле ветлы, прислонил бадик к стволу, потрогал рукой шершавую, почерневшую от времени кору, посмотрел задумчиво вверх, словно что-то отыскивая среди обвисших от жары листьев, потом глухо сказал:
– Посидеть бы на дорожку… Вот она, скамейка-то.
На два врытых в землю пенёчка была прибита горбылём книзу толстая, отполированная сельскими задами доска, некрашеная и неоструганая, но довольно широкая, на которой так удобно посиживать бабам в жаркий бездеятельный полдень, лузгая семечки и обсуждая все последние сельские новости.
Ветла общественная, и тень от её кроны тоже ничья.
– Давай присядем на дорожку! – Валёк опустился на скамейку, неестественно отставив искалеченную ногу. С огромным букетом уже привянувших цветов он выглядел довольно нелепо, и я поспешал его:
– Какая дорожка, Валёк? Мы уже приехали! Иди в дом, чего там!
– Да боязно как-то!
Куда делись его всегдашняя нахрапистость, его уверенность в достижении цели?
Мне показалось, что посиди он здесь ещё минутку – и насмешливый, вольный, повидавший жизнь и людей, мой приятель по-мальчишески расплачется, уткнувшись в моё плечо.
– Валёк, «пришёл, увидел, победил»! Помнишь небось? Давай, двигай! А то мы на этом юру как два шиша торчим! – я подтолкнул приятеля в спину.
Друг, забыв свой костыль, поковылял к дому.
Наверное, дверь в прихожую была не заперта, потому что Валёк тут же скрылся за ней.
Что было в доме, я не видел, только через минуты две-три в дверях объявился мой друг, а за ним, держа его за воротник, показался здоровенный мужик. И со словами: – «Вон отсюда!», – он вышвырнул непрошеного гостя с крыльца, и следом за ним полетели в пыльную растительность два золотых, изъеденных червоточиной, тяжёлых блина.
От неожиданности я привскочил со скамейки.
Валёк движением руки остановил меня:
– Всё правильно! Всё путём! – и обернулся к хозяину дома. – Дурак, это золотые слитки! Слёзы Божьи! Возьми! Сына учить будешь! А то он шалопаем растёт! Ему пригодятся! – и заковылял в сторону автобусной станции.
Мне ничего не оставалось делать, как, подхватив его костыль и сумку, поспешить следом.
Валёк шёл, отплёвываясь во все стороны, словно ему в рот набилась жёсткая овечья шерсть. Я что-то стал ему говорить в утешение, но он только махнул рукой:
– Не надо! Я бы на его месте нас, таких резвых, оглоблей гнал бы через всё село!
– А Зинаида что? – выспросил я.
– А что Зинаида? Её дома нету!
Я стал ему говорить, что за шторкой я видел точно женское лицо…
– Не, Зинаида вышла бы. Она любопытной была, на свою первую вину посмотреть кому не охота! Не, Зинаиды не было! Я бы её сердцем учуял.
Я с удивлением посмотрел на впавшего в маразм сентиментальности друга: надо же, что с человеком делает время!
После того, как мы, обжигаясь шашлыками, закусывали в местной забегаловке разбавленную тёплой водой водку, Валёк как-то сразу, без лирического отступления, подал мне узкую жилистую руку:
– Я – ушёл!
– Куда? Туалет вот он! – я кивком головы показал на неопределённого цвета занавеску, отделяющую зал от туалетной комнаты.
– Не, ты меня никогда не понимал… Я совсем ушёл… Для меня поезда в любую сторону – попутные. Догонять своё время буду. У меня денег на кругосветку хватит! – Валёк похлопал ладонью защитного цвета брезент сумки. – А железнодорожная станция – вот она!
Я посмотрел в окно. На пропитанных вонючим креозотом путях стоял поезд Астрахань – Москва. На платформе, кроме мятой бумаги и пустых пластиковых пакетов, ничего и никого. Наверное, не было дураков ехать куда-то в такую жару в пропылённом, раскалённом на южном солнце вагоне.
– Ты что, Валёк, очумел, что ли! Куда? Наше время ушло – не догонишь!. Оставайся! Я тебя к себе в бригаду возьму, чего ты! Жену сам найдёшь! Жить будешь! Куда ты, Валёк! – кричал я ему в спину. Но товарищ наших незрелых лет уже вскакивал на подножку:
– За костюм спасибо! – крикнул он мне через окно. – Я тебе в холодильник на заморозку несколько тонн зелёных сунул. Новый купишь! Прощай!
Поезд молча, без шума, словно на конной тяге, медленно тронулся, потом всё быстрее и быстрее разгоняясь на слепящих под солнцем рельсах.
Я стоял и машинально махал рукой, то ли поезду, то ли отгоняя станционный сор, летящий в глаза.
* * *
Время шло, и мои похождения с Вальком, конечно, забылись. Домашние заботы и вечные хлопоты о пресловутом рубле, который со времён Горбачёвской перестройки и Ельцинских «рокировок» стал деревянным, занимали все мысли.
Страна перешла на доллары, вот тогда-то я и вспомнил своего щедрого друга. За мой выходной костюм он мне оставил столько «зелёных», что, имея ещё, правда, скромный и не гарантированный приработок, я почти безбедно прожил воровские девяностые годы.
Новый век я встретил полностью освобождённым от всех обязанностей прораба монтажного управления. Нашу контору с потрохами купил по дешёвке, по бросовой цене, недавний уголовник с богатым зековским прошлым и говорящей фамилией – Расплюев.
Все механизмы и сложное монтажное оборудование сразу ушло в неизвестном направлении. Осуществлять техническое руководство он был, как сам говорил – «не копенгаген», вот и превратил базовые строения под торговые склады. Инженеры ему больше не требовались, а в кладовщики хорошо подходили его подельники.
Пришлось мне работать на всяких шабашках, всё больше по мелочам – «или церковь конопатить, иль кресты позолотить».
Время было ушлое и для ушлых людей.
Время Большого Вора.
Государство уже растащили, осталось только частные квартиры подламывать. С фомками ходили, не стесняясь, не только по ночам.
Милиция, в знак солидарности с лихими людьми, перестала интересоваться: зачем некоторые носят фомки за пазухой?
Обыватель стал защищаться по-своему: стальной дверью. Эта мода распространялась повсеместно с быстротой телеграфа, нет, наверное, будет современнее сказать – с быстротой электронной почты.
Жена изо дня в день стала допытываться с пристрастием – почему я, спец по металлу, до сих пор не могу сварить из железа надёжную дверь? Убеждать в том, что у нас брать особенно нечего, было бесполезно: «Все ставят железные двери, и ты ставь!»
Сварить из подручных материалов дверь – дело нехитрое. Вот она – получай! Жена походила, походила рядом, потоптала каблучками стальное полотнище, и успокоилась. «Ставь!» – говорит.
Ставлю. Но старый, уже поржавевший почтовый ящик, на обшарпанной двери мешал, и я сорвал его. Внутри оказался плотный, порядком пропылившийся конверт на моё имя, без обратного адреса. По штемпелю я понял: письмо из далёкой Чукотки пролежало в ящике более двух лет.
Как только рухнула старая власть, письма писать стало просто разорительно, да и писать особо некуда. А газеты теперь кто выписывает? Подписка больших денег стоит, да и труха какая-то бумажная вместо газет! Мусор! Поэтому в ящик я и не заглядывал. Висел он, и ещё бы провисел, если бы не затея со стальной дверью.
Ну, думаю, постеснялся мой товарищ обратный адрес указать; в яранге живёт со своим побратимом Демьяном, какие на ярангах номера?
Вскрыл пухлый конверт, а там несколько листов. Ох, ёлки-палки, как изменился у друга почерк! Буквы в строчках прямые, не падают. Так обычно пишут те, кто в детстве прилежно учился в школе… Вот и вспомнилось чистописание.
Написано разборчиво, со всеми знаками препинания. Вроде всё на месте, а прочитать не могу. Вернее, читаю, а содержание не улавливаю: «Пишет Вам нехорошее письмо Дима, Дмитрий то есть, или чукча Домиан, как всегда меня называл Валёк. У него в паспорте стояло имя Валентин, а он приказал называть себя Валёк. Правда, тоже смешное имя? Я его Валетом звал. Он брат мне, и я его брат, вот так мы и жили с ним – рука в руке, как патрон в патроннике. Э, да что там говорить! Нету Валька теперь. Я олешек пас, а он золото в распадке под горой Ыттыкал мыл, золото много, а Валёк один остался. Я с оленями на два дня пути от того места был. Не видел, не слышал. Дымка, собака, на стойбище пришла. Воет. Он её у себя оставил на распадке, где песок мыл. Их трое было. С горы всё видно. Не промахнулся. Бил в чёрное сердце. Тундра всех, как мать принимает: мой золото, песцов бей, гусей по весне тоже ничего себе, – много. Теперь по тундре лихие люди ходят. Оленей бьют. Людей тоже, как гусей по весне. Никого не жалеют. Денег давай! Золото давай! Жену давай! Если не дашь – зарежут. Вот какие лихие у Валька золото отняли. Стреляли друга картечью. В голове дыра в кулак будет. Всё взяли. Лежит теперь Валёк в мерзлоте вечной, ягелем укрытый. Всё говорил, что он один на белом свете. Вот и адресок Ваш у него сохранился. Он мне всё рассказывал, как вы в детстве кино крутили, курили махорку. Мало хулиганили. Вот я и решил написать, что Валёк лежит под крестом из моржового бивня сделанный. Я чукча тоже православный. Крест хороший. Всю зиму резал портрет на бивне. Вот пишу письмо, я ведь учился на ветеринара. У меня стадо самое лучшее. Приезжайте. Спросите в Анадыре чукчу Дмитрия Чистякова. Вас ко мне и отвезут. Я Вам покажу, где Валёк зарыт. Там Вы тоже можете золота много намыть. Приезжайте! Буду ждать».
Такое вот письмо…
Надо бы к Вальку на могилу сходить, да на билет денег где найдёшь! Дорога нынче дорога. Вот переставил ударение – и всё встаёт на своё место.
Золотишко помыть надо бы, да вечная мерзлота пугает, чернозём – он помягче будет…
