5
Вынужденная «болезнь» живота лишила меня полностью премиальных, да ещё пришлось писать объяснительную начальнику участка.
Дело в том, что моему другу пришло в голову на второй день после женитьбы устроить обязательное свадебное путешествие в деревню к бабушке, где он последние два года проживал, когда был исключён из школы за недостойное поведение: устроил драку с учителем физкультуры, который, страхуя прыжки через «коня», откровенно лапал девочек.
Правда, потом ему не повезло и в нашей школе.
Валёк к родителям с женой не поехал: «Нудные они! Мой героический порыв не поймут. Ну их!»
Мне, как самому близкому его товарищу, пришлось разделить с ним путешествие.
«А! Не в деньгах счастье! – махнул я рукой, соглашаясь с другом на поездку, и не прогадал.
Хотя «путешествием» двухчасовую тряску по просёлочным дорогам на попутках назвать трудно, но со мной рядом, то и дело ойкая и хватаясь за меня, ехала и Алевтина. Так что и у меня намечалось тоже что-то вроде «медовой недели».
Если сказать, что баба Дуся встретила внука радушно, это значит, ничего не сказать.
Изба у бабы Дуси справная, крепкая – рубленая по старинке, в «замок».
На подходе к избе Валёк заспешил, заторопился, явно нервничая;
– Ну, чего тянетесь, как сонные?! Пошли быстрей!
Идти быстро никак не удавалось: затёкшие ноги от длительного пребывания на корточках в громыхающем кузове слушались плохо.
– Пошли! – хорохорился Валёк. – Во, ё-моё! – подходя к двери бабкиной избы, оторопел друг. Большой навесной амбарный замок молчаливо говорил, что нас здесь не ждали. – Ничего, ничего, мы с огородов зайдём!..
Но и «с огородов» задняя дверь оказалась тоже на задвижке.
Теперь Валёк неразборчиво матерясь, нырнул в сарайчик и вытащил оттуда небольшую загаженную куриным помётом лестницу.
Эта сбитая кое-как лестница служила одновременно и насестом для бабкиных хохлушек, которые тут же с гомоном и криком посыпались из дверей сарайчика.
– Помоги подержать! – решительно сказал Валёк, толкнув меня лестницей в бок. – Мы – щас! – крикнул он в сторону девчонок, которые, невозмутимо переговариваясь, направились в ближайшие кустики за домом.
Лестница хоть и невысокая, но до маленького окошка над дверью мой друг легко дотянулся. Пару раз ковырнув перочинным ножом в раме, он выставил стекло и осторожно передал мне.
Минута – и, скользнув ящерицей, Валёк оказался по ту сторону двери. Сытно чавкнула задвижка, и надворешная дверь, постанывая, как после долгой спячки, распахнулась.
– Прошу к моему шалашу! – Валёк счастливо улыбался.
Пока он открывал дверь, девочки, весело похихикивая, были уже рядом: долго ли присесть на корточки да встать, поправив юбчонку…
Но тут из-за тяжело вздохнувшей избяной двери на шум в сенцах показалось встревоженное подслеповатое женское лицо.
Баба Дуся, оказывается, была дома.
– Бабаня, я тебе в гости жену привёз! Угадай, какая?!
– Ах ты, враг такой! Бабку до смерти напужал! – баба Дуся, хватаясь за сердце, опустилась на край лавки, где стояло ведро с водой. – Какая ещё жена?
– А вот угадай!
Девочки, посмеиваясь, стояли рядом, держась за руки совсем по-детсадовски.
Баба Дуся, пригладив широкой мягкой ладонью волосы, внимательно рассматривала обоих.
– Никак вот эта! – указала она на Алевтину. – Видная, видная! Нечего сказать!
Зинаида, заливаясь краской, враз набухшими от слёз глазами посмотрела виновато на своего бесцеремонного муженька.
Тот, споткнувшись в слове, кинулся обнимать расстроенную девушку.
– Какая ты, бабаня, бестолковая! Алевтина моей Зинаиде в подмётки не годится! Не плачь, чего ты? – поцеловал он в переносицу подругу.
Теперь и Алевтина, всплеснув руками, кинулась ко мне на шею.
– Какой же ты гад, Валька! Я красивая, да? Красивая? Скажи! Ну, скажи! – капризно обратилась она ко мне.
– Вы обе – ягодки! Клубнички сладкие! – забыв про бабу Дусю, провёл я языком по её губам, отчего Алевтина, сразу выгнувшись, подалась вперёд.
– Ух, ты противный какой! – застучала она кулачками мне в грудь.
Баба Дуся, почувствовав промашку, ласково взяла Зину за руки.
– Пойдём, красавица! Пойдём в избу. Прости меня, дуру старую! Это я сослепу сразу не узнала сношеньку свою. Пойдём! А ты, дурень, говорил бы по уму! А то всё загадки загадываешь – укоряла она внучка. – Всё шуткуешь со старой. Я вот тебе, озорник! – погрозила она одутловатым веснушчатым кулаком.
В избе жаркий и душный воздух стоял, как пробка в бутылке. Пахло керосином, скисшим тестом и свежей самогонкой.
Теперь было понятно, почему баба Дуся повесила на входную дверь замок и почему так напугалась.
– От участкового прячусь! Он, подлец, как узнает, что я самогонку гоню, так повадится ходить, пока всё не вылакает. Вот, как раз и ложка к обеду! – показала она на трёхлитровую банку, полную до краёв. Мы сегодня и свадебку справим!
На почерневшем от огня и времени керогазе стояла огромная кастрюля, прикрытая обливным блюдом с водой. Баба Дуся гнала самогонку по-чёрному. Способ простой и всякому доступный: в ёмкость с бардой вставляется на таганке кастрюля поменьше, и всё накрывается блюдом, в котором по мере нагрева меняется вода. Испарина на выгнутом днище блюда, собираясь в капли конденсата-самогона, скатываются в кастрюльку на таганке. По мере наполнения самогоном кастрюлька освобождается, и всё начинается сначала.
– Я – всё! Поддонки одни пошли – сказала баба Дуся, гася пламя в керогазе. – Управилась. Слава Богу! А ты чего стоишь? – кинула она внуку. – Бери топор да курям головы руби. Парочки хватит?
– Хватит! Хватит! – приободрился Валёк, выбегая во двор. – Самых жирных достану!
Баба Дуся растворила дверь, выгоняя полотенцем нечистый дух из избы.
– Я вас, детки, пирожками прибалую, – суетилась она. – С утра, как знала, печь протопила. Вот ведь сердце – вещун! Дай, думаю, самогонки сварю. Может, внучок приедет. А он – вот он! Хорошо-то как, Господи, слава Тебе!
Самогонка – вещь не хитрая, но стоящая. Она любое дело поможет хорошо сделать.
В каждой деревенской избе по осени закусить «чем-нибудь» всегда найдётся. Нашлось и сейчас. Хоть и колхозы, но и своё личное хозяйство не в упадке. Для себя народ в лености даже тогда не прохлаждался. И у бабы Дуси было чем встретить гостей…
Свадьба состоялась маленькая, но хорошая. А хорошего много не бывает. Мы, да пара бабкиных соседок. Кум Никита, да колхозный бригадир Николай – бабы Дуси друг задушевный, тоже в годах, но ничего ещё мужик. Громче всех «горько!» кричал и посуду об пол для прибытку бил. Потом под старую трёхрядку боевые песни пел. Не забыл ещё дядя Коля славное героическое время, хотя без ноги пришёл. Откусила война ему, молодому, правую ногу под самое некуда, да потом подавилась в славный день Победы. Подавилась, но не выплюнула. Сплясал бы теперь старый боец Николай, да только ногой, сидя на стуле притоптывает.
– И…, эх! – кричал дядя Коля, растягивая волной русскую гармошку. – Ехали казаки на конях домой!..
Хорошая свадьба.
Мы с Алевтиной сидели – не знали, куда руки девать. Потом и для них нашлось место.
Под скатертью кто увидит?..
Отшумела, отголосила свадьба. Тычась в углы, стали расходиться по домам. Одним нам с Алевтиной идти было некуда. Молодых дурашливый хмель повалил на бабкины перины, на широкую железную кровать в блестящих шишечках. А ещё, кроме кровати, стоял в доме один сундук, на который и прилегла счастливая до невозможности баба Дуся, предварительно вытащив оттуда подушку и одеяло:
– Это вам! – сказала она. – Молодые! Вам и на полу мягко.
– Идите на сеновал! – подал голос утомлённый друг. – Вам в избе жарко, а на улице в самый раз будет. В Африке от трения огонь получают. Только на всякий случай полушубок с гвоздя прихватите. Пригодится, если что.
Забрав старенький вытертый кожушок, мы с Алевтиной, не сговариваясь, повалились на ещё не очерствевшее сено под высоким тесовым навесом.
Обойдёмся!
То ли от выпитого, то ли ещё по какой причине, но моя подруга Алевтина в эту ночь была податливой, как лыко. Хоть лапти плети!
Спать на сеновале хорошо, если лежать спокойно, а как повернёшься, любая маломальская стерня так и норовит ехидно уколоть тебя в голое место.
Но – ничего. Спим.
Среди ночи я проснулся от грубого толчка в бок.
– Не спится, бля! – под звёздным небом в одних трусах стоял Валёк, зажав в руке бутылку. – Давай выпьем! Скушно там одному. Я с вами побуду.
– Ты что, сдурел? А как же Зинаида? Да и Алевтина здесь расстелилась,…
– Прогони её к Зинке! А мы с тобой помальчишествуем. Я и закуси принёс. Держи! – звякнул он посудой.
Алевтина, без уговоров, с удовольствием улизнула в дом.
– Алкаши несчастные! – и затворила дверь.
Бутылка, да два стакана, да два пирожка с яблоками – что ещё нужно двум мужикам, оставленным без присмотра?..
Проснулся я от щекотки в носу. Солнце било прямо в самые ноздри. Рядом, закинув голову, святым праведником храпел друг.
– Во мы дали! – то ли с восхищением, то ли виновато с хрипотцой выдавил он, когда я его растолкал.
Пока то, да сё, пока зарубили ещё горлопана-кочета, пока баба Дуся протопила печь – к вечеру всё началось снова.
– Нет, – сказал я другу, – вы оставайтесь, а я поеду. Мне на работу надо.
– Работа – не член… правительства – с оглядкой на Зинаиду, сказал друг, хлопнув меня по плечу, – постоит!
Нагруженному вином, мне тоже возвращаться в город не очень хотелось.
Вот ведь слово какое – «вино»! Вино, вина, виноватый, обвиняемый – слова однокоренные. Смысл разный, а действие одно. Правду говорят: «Не пей вина – не будет слёз!»
Так и пролетела журавлём в небе моя квартальная премия! А с ней и сытные обеды в рабочей столовке. Чего не сделаешь ради друга и хорошей выпивки, если выпивка вовремя под руку попала.
Когда мы уезжали в город, у бабы Дуси кур больше не осталось.
– А-а! Всё равно зимой не несутся! Только зазря корм переводить. По весне ещё разведу. Приезжайте! Подумаешь, добра-то! Я хуть внучка со сношенькой повидала – когда ещё встретимся?
Действительно – больше не встретились. Ни Зинаида, ни Валёк сюда уже не возвращались. Коротка, до обидного коротка человеческая жизнь, а ошибок успеваешь сделать уйму…
