Глава сорок первая
Шум толпы начинал действовать на нервы, но Винсент Хафре старался не обращать на это внимания. Премьера нового фильма Стефани Раймонд была неофициальной, но народу в небольшой зал для показа набилось достаточно много. Режиссёры и сценаристы, именитые актёры и их протеже – все собрались здесь.
Винсент отыскал взглядом Хэмпси Кросса – режиссёра нового фильма Стефани, и попытался понять, нервничает ли он.
Кросс нервничал. Молодой и розовощёкий, он выделялся из толпы длинными светлыми волосами и брильянтовой серёжкой в левом ухе. Живые глаза бегали по лицам пришедших, словно глаза маленького мальчика, отчаянно пытающегося отыскать свою мать.
Приближался момент вступительной речи, и Винсент подумал, что сам бы, наверное, не смог выговорить и слова в этой шумной наэлектризованной обстановке.
Увидев Стефани, он нервно сжал кулаки, желая ей удачи. За десять лет, что они прожили вместе, ему так и не удалось понять, на что способна эта женщина. Стефани походила на далёкую планету, которую можно изучать в телескоп, но никогда не получится вступить на её недостижимую поверхность. В фильме, собравшим сегодня так много людей, была небольшая роль и у Винсента, но по этому поводу он нервничал меньше всего.
За всё время, что он провёл в Голливуде, ему открылась лишь одна истина: кинематограф не для него. Единственным, что держало его здесь, была Стефани, которая начала вступительную речь с классических слов благодарности. – А она неплохо держится, – услышал Винсент тихий голос рядом с собой. Брюстер добродушно улыбнулся и протянул ему руку.
– Она нервничает, – также тихо сказал ему Хафре.
– Ты так думаешь?
– Знаю, – он довольно улыбнулся, польщённый тем, что Брюстер не стал спорить. Последняя их встреча оказалась отнюдь не дружеской, и если бы не Стефани, кто знает, как далеко зашла бы та ссора. Она вклинилась между мужчинами, произведя подобным поступком такое сильное впечатление на бывшего любовника, что он отступил, примирительно подняв руки.
Сейчас, спустившись со сцены, она прошла мимо рядов, приветствуя многочисленных знакомых, и села рядом с Хафре.
– Хорошая речь, – похвалил её Брюстер.
– Меня больше волнует фильм, – призналась она.
Хафре взял её за руку. Ладонь Стефани была горячей и влажной.
– Ты зря нервничала, – сказал он так, чтобы слова его услышала только она.
Стефани кивнула. Капельки пота скатились по её лбу. Лицо, которое ещё минуту назад было самим совершенством, исказилось в болезненной гримасе.
– Тебе нехорошо, Стеф? – встревоженно спросил Хафре.
Она качнула головой, но для хорошей актрисы вышло это крайне бездарно.
– Если хочешь, то можем уйти, – предложил Хафре.
– Это же мой фильм, – Стефани вздрогнула и сильнее сжала его руку. Зал погрузился во мрак, и на экране появилась заставка «МГМ».
– Да никто не увидит, – сказал Хафре.
Он поднялся и потянул Стефани за собой. Она тихо вскрикнула и прижала свободную руку к животу.
– Тебе больно? – Хафре почувствовал, как Стефани начинает падать, подхватил её на руки и понёс к выходу.
– Винсент! – позвал его Брюстер.
– Не сейчас! – отмахнулся он.
Стефани сжала зубы, пытаясь сдержать крик, но боль была слишком сильной. Зрители загудели, требуя включить свет.
– Поставь меня на ноги! – потребовала Стефани.
Она вышла из зала, стараясь держаться ровно, подняв голову. Хафре шёл рядом, готовый в любой момент снова взять её на руки. В больнице он не мог уснуть всю ночь, и лишь утром, получив уверение хирурга, что удаление аппендицита прошло успешно, позволил вызвать такси.
Впервые в жизни он как никогда остро ощутил возраст Стефани. Будь на её месте женщина его лет, тревога закончилась сразу, как только первая выпитая порция скотча попала в кровь, но сейчас всё было иначе. Вместо того, чтобы утихнуть, тревога стала сильнее.
Хафре вспомнил лицо хирурга в больнице, уверявшего его в том, что операция прошла успешно, и решил, что увидел в нём слишком много сомнений.
Позвонив в больницу, Хафре попросил узнать, не пришла ли в себя Стефани, и, получив быстрый короткий ответ, что нет, ещё сильнее усомнился в словах хирурга. Но что он мог?
На какое-то мгновение Хафре подумал, что можно позвонить Брюстеру и попросить съездить в больницу, но это значило, что придётся обо всём рассказать ему, а этого Стефани не хотела бы ни при каких обстоятельствах.
Хафре заснул, отправившись в своих сновидениях в Орегон. Они лежали со Стефани в его детской кровати и рассказывали друг другу о детстве. «Она вернётся, – сказал он себе во сне. – Аппендицит ещё никого не убивал».
Хафре проснулся лишь вечером. Телефон звонил, а он ещё видел сон об Орегоне.
– Винсент? – голос Брюстера был далёким и сухим, как дорога в Неваде, по которой они со Стефани ездили в Вегас. – Винсент, ты меня слышишь?
– Да, – Хафре зачем-то начал рассказывать о своём сне. Сбивчиво, растерянно.
– Стефани умерла, – оборвал его Брюстер, и вместе с тем оборвалось что-то и внутри Хафре.
Он положил трубку, и в какой-то отрешённости поехал в больницу. Голубой «Кадиллак» напоминал о Стефани, и на мгновение Хафре показалось, что это сон. Он закрыл глаза и проехал на красный.
Скрип тормозов и вой клаксонов вернули его в чувство. Хафре свернул с дороги и позвонил из кафе в больницу. Нет, это был не сон.
Организацию похорон взял на себя Брюстер. На памяти Хафре Стефани никогда не говорила о церкви и своей вере, поэтому, когда он получил приглашение на отпевание, то отказался идти, появившись лишь в день погребения.
Фильм, в котором снималась Стефани, дебютировал на экранах спустя месяц и принёс колоссальные для своего бюджета сборы, однако критики предпочли обойти его стороной, решив почему-то, что минута молчания в дань памяти главной героине будет самым лучшим из того, что они могут для неё сделать.
В завещании своим единственным наследником Стефани указала племянника – Олдина Раймонда. Хафре встретился с ним незадолго до своего отъезда в Орегон. Они проговорили почти весь вечер и расстались хорошими друзьями.
