Глава тридцать первая

Письмо от Фелиции пришло через две недели, а ещё через день пришёл ответ от Фрэнка. Сестра прислала деньги и долгое напутствие о том, что стоит, а чего не стоит делать в Чикаго, а Фрэнк в нескольких скупых строчках стыдливо говорил, что им, скорее всего, придётся расстаться.

Стефани расплакалась и долго пыталась объяснить Олдину, как не нужно поступать, когда он станет мужчиной. Олдин слушал внимательно и кивал кучерявой головой.

Калиб Уолтон, пожилой, с копной растрёпанных волос, вдовец, который приходил в «Весёлую бабочку» отвлечься от дневных забот, снова и снова предлагал Стефани поужинать в ресторане. Она улыбалась, беззаботно соглашаясь, чтобы через пять минут забыть об этом, соглашаясь на другое ничего не значащее приглашение. Лишь вначале подобные разговоры смущали Стефани. Потом она поняла, что проще не обращать на них внимания, чем стыдиться и краснеть.

В день, когда Фрэнк прислал своё письмо, Уолтон снова предложил Стефани посетить шикарный ресторан. Он так описывал предстоящий обед и так клятвенно обещал, что дальше, чем ужин, эта встреча не зайдёт, что Стефани захотелось согласиться. Это была её своеобразная месть Фрэнку.

За ужином Уолтон, не переставая, хвалил её артистические данные и спрашивал, не хочет ли она попробовать свои силы в каком-нибудь кабаре.

– А почему бы и нет?! – рассмеялась Стефани, решив, что это не более чем шутка или желание продолжить ужин в каких-нибудь неблагопристойных апартаментах.

Но не прошло и недели, как Уолтон пришёл в «Весёлую бабочку» и сказал, что договорился о просмотре. Режиссёр Лилиан Батлер поставил Стефани в последний ряд и ничего не говорил до конца репетиции.

Девушка по соседству сказала, что в неделю здесь обычно платят не больше десяти долларов, и, сравнив с заработком в «Весёлой бабочке», Стефани решила, что не очень расстроится, если получит в этот день отказ.

Но отказа не последовало. Режиссёр подошёл к ней и, предложив пятнадцать долларов в неделю, поставил во второй ряд, обещая, что впоследствии переведёт в первый, а возможно, и поставит во главе.

Взволнованная и весёлая Стефани вернулась домой и написала об этом Фелиции. Олдин грустно напомнил, что мать могла бы прийти навестить его, и Стефани с неохотой приписала к своей истории это пожелание.

Девушки в кабаре, не переставая, жаловались на усталость, но после танцев в «Весёлой бабочке» новые нагрузки казались Стефани забавным отдыхом. Она танцевала, получая наслаждение. Первые выступления не вызвали у неё ни страха перед публикой, ни тяжести ответственности за доверие.

– Мистер Уолтон говорил, что у вас хороший голос? – спросил её режиссёр, отводя в сторону от щебечущих девушек. Стефани кивнула, слушая, как подруги мечтают уехать из Чикаго и попробовать себя на Бродвее. – В таком случае, завтра на репетиции вы получите шанс, – пообещал Батлер, недовольно поглядывая на девушек из третьего ряда.

И снова этот мистер Уолтон!

Вечером Стефани написала сестре и спросила, не знает ли она, кто он такой, и не втянет ли этот человек её в какую-нибудь нелицеприятную историю?

Ожидая ответа, она успела поссориться с Леорой Тритголд, голос которой был неплох, но симпатия режиссёра решила этот спорный вопрос в пользу Стефани, и нашла подругу в лице девушки из третьего ряда Мартины Шрайхарт. Она с упоением рассказывала Стефани о Бродвее, утверждая, что в Чикаго намного меньше шансов добиться известности, чем в Нью-Йорке.

Так в юном сознании Стефани стал вырисовываться ещё один большой неизведанный город. Он ждал её, манил ночами многотысячными толпами.

Но утром, просыпаясь в одинокой постели, Стефани понимала, что и в Чикаго у неё есть всё, о чём может мечтать молодая девушка. Дважды в неделю она ужинала с Калибом Уолтоном. Дважды в неделю ездила на прогулки с Мартиной Шрайхарт и её молодыми, не слишком порядочными друзьями. Остальные четыре дня она уделяла Олдину, стараясь не думать вечерами о едких нападках Леоры Тритголд и странной щемящей грусти по родному дому.

За день до того, как пришло письмо от сестры, Лилиан Батлер вызвал её со сцены и, представив своего знакомого, сказал, что они могут поговорить за ленчем, так как он всё равно собирается на ближайший час заняться исключительно девушками из третьего ряда.

Стефани тяжело вздохнула, вспомнив о Мартине Шрайхарт, и приняла предложение нового знакомого. Невысокий, худой, с копной светлых прямых волос и изъеденным оспой лицом. Стефани смотрела на него через разделявший их стол и думала: неужели именно этому человеку её сестра обязана всем, что у неё есть?!

– Я читал все твои письма, – сказал Брюстер, с завидной ловкостью пользуясь столовыми приборами. – Особенно последние.

– Вот как? – Стефани устало подняла на него глаза.

– Я даже побывал на твоём выступлении, – он закурил и откинулся на спинку стула. Серо-голубые глаза напоминали Стефани глаза какого-то животного, скорее всего, грызуна. Она улыбнулась этому сравнению, отметив, что Брюстер счёл эту улыбку за симпатию.

– Не думала, что Фелиция даёт кому-то читать мои письма, – призналась Стефани.

– И не только письма, – улыбнулся Брюстер, продемонстрировав маленькие белые зубы. «Ну, точно грызун!» – подумала Стефани с ветреной непринуждённостью. – Помнится, тебя интересовала персона Калиба Уолтона? – спросил Брюстер.

– Так ты поэтому здесь? Сестра послала тебя рассказать мне о нём? – Стефани презрительно хмыкнула. «Кажется, он ещё менее решителен, чем Фрэнк!» – думала она, решив, что Фелиция терпит этого типа лишь потому, что он пишет для неё хорошие песни.

Брюстер снова улыбнулся и сказал, что Уолтон – это лучшее, что могло случиться с ней в Чикаго.

– А я уж было испугалась, – Стефани театрально закатила глаза. Брюстер молча наблюдал за ней. Синий дым клубился вокруг его головы подобно нимбу.

«Неудивительно, что сестра сохранила с ним исключительно рабочие отношения, – думала Стефани. – Неужели все хорошие музыканты похожи на этого зануду? – она вспомнила Персибала. – Нет, кажется, Фелиция говорила о нём иначе».

– Думаю, лучшие годы Фелиции уже позади, – сказал неожиданно Брюстер, увидел, как возмущённо удивилась Стефани, но не обратил на это внимания. – С тобой мы могли бы пойти намного дальше. Твоя молодость и твой голос…

– Да как ты смеешь?! – Стефани вскочила из-за стола, меряя Брюстера гневным взглядом. – Не знаю, как сестра терпит тебя, но обещаю, что в первом же письме расскажу ей обо всём, что ты мне сказал! – она развернулась и направилась к выходу. – Лучшие годы позади! – возмущалась Стефани, не обращая внимания на взгляды посетителей, чьи молчаливые трапезы прервал её голос. – Как бы не так!