3

В кабинете находились Эльма и профессор Барсуков. Они стояли двумя покинутыми кораблями в заброшенной гавани, молча и обречённо. На этот раз горячие любовники находились на безопасном друг от друга расстоянии, и когда инспектор вошёл, он сразу понял, что они, по крайней мере, минут пять даже не разговаривали друг с другом.

— Гарри, — начал бодро профессор, — вот ваш приёмник.

Он протянул купленный им в начале дня радиоаппарат.

— Я его немного модернизировал, что, как я надеюсь, позволит нам держать с вами связь, когда вы окажитесь там…

Инспектор, взяв приёмник, посмотрел на своего босса, и Эльма утвердительно кивнула.

— Я буду выходить с вами на связь на частоте 101.2 FM, — продолжал профессор, — и вы также сможете общаться со мной, я встроил в приёмник микрофон, вот тут.

Профессор указал пальцем на миниатюрную дырочку возле внешнего динамика.

— Возможно, связь иногда будет установить сложно, но я смею надеяться, что такие случаи будут редкостью. — Барсуков улыбнулся склизкой улыбкой улитки, ползущей по аквариумному стеклу.

— Ясно, — ответил Гарри, — и это все достижения современной науки?

Он иронично повертел в руках дешёвый радиоприёмник.

— Напрасно вы так, молодой человек, — Барсуков резко покраснел, и стёкла его очков тут же слегка запотели, — это уникальная разработка и серийно, как вы, надеюсь, понимаете, такие, — профессор сделал уверенный акцент на этом слове, — приёмники не выпускают!

Гарри пожал плечами и спрятал радио в карман куртки. На какое-то время в кабинете воцарилось молчание, и Фулмен снова неосознанно начал прислушиваться к шуму ливня за окном.

— Карп Фазанович, — нарушила молчание Эльма, — когда мы отправим Гарри?

Профессор встрепенулся, достал из кармана платок и, нервно сняв очки, принялся тщательно протирать стёкла, которые были похожи на лоснящийся во влажном помещении кинескоп телевизора — его тёрли тряпочкой, а он всё равно упорно запотевал.

— Да, да, конечно, — начал он слишком уж нервно, как показалось Гарри, — я совсем забыл.

Профессор подошёл к окну и поднял с пола пожухлый кожаный портфель, похожий на сморщившуюся мумию крокодила. Портфель, который явно лет десять назад потерял свою изначальную форму, щёлкнул заклёпкой, и профессор с видом ветеринара-стоматолога влез в его вялую пасть.

— Инспектор, присядьте, пожалуйста, на стул, — проговорил Барсуков, роясь в портфеле.

Фулмен подошёл к стоящему напротив стола Эльмы стулу и, сев на него, посмотрел на своего босса взглядом усталой собаки. Эльма в ответ едва заметно улыбнулась и показала мимикой лица: «Ничего, Гарри, крепись! Всё будет хорошо!»

Профессор, отыскав, видимо, то, что искал, подошёл к Гарри и протянул ему огрызок карандаша.

— Это что? — удивился Гарри.

— Это — Транспортный канал, — без тени юмора ответил профессор.

Инспектор снова посмотрел на Эльму, изумлённо подняв брови. Попытка найти поддержку своей догадки в том, что Барсуков совсем плох, и что его надо срочно вязать, и, пока ещё не поздно, доставлять в психиатрическую, увенчалась фиаско. Эльма ответила ему абсолютно серьёзным сосредоточенным взглядом.

— Возьмите, пожалуйста, его в правую руку, — продолжил профессор, — и держите перед собой, а левую пока положите на колено.

Фулмен взял у профессора карандаш.

— Вы, кажется, что-то перепутали, профессор, — ухмыльнулся Гарри, — может, конечно, у вас и есть то, что можно назвать «Транспортным каналом», но это… — он брезгливо посмотрел на огрызок карандаша, — то, что вы мне дали, называется по-другому.

Гарри победоносно взглянул на Барсукова.

Профессор вдруг приобрёл вид человека, у которого ни с того ни с сего в самолёте потребовали предъявить проездной, но через мгновение он пришёл в себя.

— Да, да, конечно, это — карандаш. Несомненно, карандаш, но одновременно это и «Транспортный канал», и от этого никуда не деться, — снисходительно разъяснил Барсуков, растянув на лице улыбку преподавателя специнтерната для детей-даунов, которым всё приходится повторять и разъяснять неоднократно.

Гарри вздохнул, поняв, что с этими людьми связываться бесполезно, и нехотя выполнил указания профессора.

«Вот будет-то, если кто-нибудь сейчас войдёт», — подумал он. Но в кабинет никто не вошёл.

— Гарри, сейчас я буду зачитывать вам некий текст, — продолжил профессор, — во время которого вы должны будете держать правую руку поверх моей головы, для удобства я сяду рядом…

Гарри снова призывно, как раненный тюлень, взглянул на Эльму, но она оставалась каменно серьёзной и непреклонной.

— Понимаю вашу реакцию, — продолжил Профессор, — но так нужно.

Барсуков сел на пол слева от инспектора и сам водрузил его руку себе на лысину. Лысина была тёплой и влажной, и первым желанием Гарри было шлёпнуть по этой лысине ладонью, как по тамтаму, а потом плюнуть на весь этот спектакль и пойти в бар напиться виски. Ему даже представилось, как от шлепка голова Барсукова издаёт протяжный глухой звук и вибрирует. Желание стало почти непреодолимым. Но он этого не сделал, а продолжил слушать указания профессора.

— Постарайтесь ни о чём не думать, — говорил профессор, и голова его еле заметно подрагивала под ладонью, — закройте глаза и слушайте. Можете не вникать в суть, но главное — вы должны внимательно слушать то, что я буду говорить.

«Ладно, но потом ты меня будешь слушать, и ты от меня всё услышишь, но тебе ещё и в суть придётся вникать», — раздражённо подумал инспектор и закрыл глаза.

Профессор замолчал. Какое-то время он ничего не говорил, и у Гарри снова возникло ощущение, что его просто крупно разыграли, что сейчас его снимает скрытая камера, а в кабинет неслышно набились все сотрудники департамента и, еле сдерживаясь от хохота, наблюдают, как он сидит на стуле, с рукой, покоящейся на лысине спившегося театрального клоуна, а в другой руке сжимает огрызок карандаша, готовясь к невероятной переброске в другую реальность. От этих мыслей у Фулмена стало одновременно смешно и скверно на душе, и, наверное, поэтому он не открыл глаза, а попытался ни о чём не думать, просто слушая шум ливня.

Дождь всегда успокаивал Гарри. В его монотонном звуке он находил что-то зачаровывающее и убаюкивающее. Он любил дождливые дни, когда ничего не надо было делать, никуда не надо было бежать, а можно было просто остаться дома и читать увлекательную книгу, или лежать на диване, мечтая о чём-нибудь, слушая эту природную музыку.

Тем временем профессор начал неторопливо тихо говорить, и Гарри даже не понял, то ли профессор начал свой странный рассказ не сначала, то ли он просто заслушался дождём и пропустил вступительные слова.

— … угасая порывами северных вихрей, плыли дельфины, сгрудившись под натиском песчаных вьюг. А там, на перламутровом горизонте в ветвях древней сакуры, чьим ароматом наполнен был лес, и рептилий неисчислимые легионы тянулись к закату, Она поднимала белый стяг, ослепительная в лучах трёх солнц и тени шли к востоку огибая горы и мхи среди ручьёв дальней песней звенели туманные шлюзы развязывая вены рек всё дальше как шёлк как прибрежную пыль вздымая краями растёкшихся полей и дальних селений, уходящая дальше и за горизонты, за небо за вершины звёзд в чёрную непроглядную пустоту, а за ней открывались бутоны диковинных пёстрых планет-шаров попеременно и сразу взрывались и гасли, и взгляд терялся на радуге переливов цветов. Тогда будто шёпотом длилось эхо и губы сочились вином и блестела луна освещённая гранями пирамид посредине зеркального пляжа где сосны качаясь с ветвей осыпали медуз и животных невиданных форм и пристань плыла влекомая ветром…

Сознание Гарри погружалось в какую-то странную липкую дрёму, монотонный дождь и голос профессора завораживали его и тянули за собой. Гарри видел спонтанные образы, выстраивающиеся из навязчивых слов, и ещё к этому примешивался тихий, но всё нарастающий медленно гул.

— …и вьюгой и брызги сияли алмазами в каждой частице своей, отражая весь пройденный путь, а за морем фрегаты росли и маячили белыми точками в неге тепла и зелёным туманом стекали к дорогам больших городов, где мерцали в огнях фонарей и сирены пожарных машин уносили горячую ленту асфальта и двери-витрины звеня от касаний несущихся мимо авто на бензиновых плёнках расплёсканных луж поднимали из памяти стройные лиры звенящие утренней песней, а на гладких балконах в стекле отражались гигантские горы с верхушками вросшими в небо подобно торнадо рождённому в облачной пене…

Гул в ушах всё усиливался. Но его он, как ни странно, не боялся, а скорее ждал. И уже слова профессора потеряли чёткость и смысл, расплываясь цветными пятнами, перед глазами вертелась вереница образов, и в этот момент наросший гул поглотил всё естество Гарри, оглушил его и лишил сознания.