Пятьсот лет назад…
Осень! Это первая осень в блокадном кольце изменённого пространства. Первая, но последняя ли?..
Ольм Лэнни стоял на террасе и глядел вниз на долину, расстилающуюся под ногами. Вид был красивый, но он не радовал глаз учёного. Его раздражали яркие краски осени, природа словно насмехалась над ним и говорила: смотри, это всё, что тебе досталось от огромной и прекрасной Риэлы, наслаждайся тем, что тебе, пока ещё, доступно. Я подумаю, а потом, возможно, заберу и это…
Ольм перевёл взгляд на горы справа от него. Там клубилось тёмное, похожее на грозовое облако пятно — след от недавнего всплеска энтропийной бури. Фронт изменения пространства, который им, с таким трудом, удалось замкнуть в кольцо, ещё не стабилизировался окончательно, выбросы энтропии случались, правда, всё реже и реже. До полной стабилизации начинать новый этап эксперимента было нельзя. Когда же наступит полная стабилизация? Расчёты показывали, что всплески активности могут продолжаться от одного месяца до полугода. У Ольма не было столько времени, он знал, что умрёт раньше.
Он знал всё о результатах проведённого обследования. Гурий хотел скрыть правду, но Ольм настоял на своем. Он должен точно знать, сколько времени ему осталось. В других обстоятельствах — возможно, лучше и не знать. Но в ситуации, когда каждый день может стать последним… Нет, не для него — он, Ольм, всё равно, обречён, — а для всех тех, кто пошёл за ним и попал в пространственную ловушку, для невинных горцев, разрешения у которых на проведение эксперимента он спросить не удосужился. А может быть, и для всего населения планеты. В такой ситуации он обязан знать, сколько дней и ночей ему дано, чтобы исправить ошибку. Или попытаться исправить…
Пятно не уменьшалось уже несколько часов — три или, даже, больше. Но было видно, что оно светлеет и рвётся, а в образующиеся отверстия проглядывает чистое, нетронутое рябью флуктуаций, пространство. Ольм обвёл взглядом пространственное кольцо, горизонт был чист, только на юго-востоке распласталась тёмная бесформенная амёба энтропийного следа.
На юго-востоке ли?.. Это раньше в том направлении был юго-восток. А что там теперь? Может быть, северо-запад. Кто знает, как их развернуло во время катастрофы?.. Если судить по движению солнц, то там, где пятно — по-прежнему юго-восток. Но так полагать следовало, если бы солнца были солнцами, а не их отражением, необъяснимым фотоэффектом. А, может, и каким-то другим явлением. Вон как они распухли и стали ярко-жёлтыми, почти оранжевыми, словно два апельсина, но плоскими, как блины. Первое скоро приблизится к западному краю горного щита. Приблизится и начнет расплываться, превращаясь в световое облако. А когда спрячется второе, всё погрузится в полный мрак. Куда делись четыре искусственных ночных светила, поднятых и зажжённых над Риэлой? Куда делись далекие звезды?
Над этим стоило бы поразмышлять, если бы не было других проблем.
Ольм зябко поёжился. Холодный осенний воздух пробрался через толстый стёганый халат к измождённому недугом телу. Учёный покинул террасу, плотно закрыв за собой дверь.
Огонь, пылающий в камине, не сразу согрел старика, холод не желал убираться прочь. Ольм долго стоял у камина, глядя на языки пламени и потирая озябшие руки.
Ему было совершенно ясно: дождаться стабилизации фронта искажений, выждать ещё немного, чтобы убедиться, что энтропия подавлена окончательно, и провести операцию по разворачиванию пространства ему не удастся. Кто-то должен сменить его на посту руководителя группы. Но кто? Гнюйс Петти или Вэлз Вулли? Кого выбрать их этих двоих?
В Гнюйсе Ольм, с некоторых пор, стал сомневаться…
Пора принимать лекарство. Ольм подошёл к столу, вытащил из выдвижного ящика таблетки, проглотил сразу четыре штуки. Потом сел в кресло и, ожидая начала действия пилюль, изготовленных Гурием, некоторое время сидел неподвижно. Вскоре он ощутил небольшой прилив сил; ему стало немного теплее — ни то от пилюль, ни то от каминного огня… Для того, чтобы чувствовать себя более или менее сносно, дозу лекарства приходилось постоянно увеличивать. Скоро пилюли перестанут оказывать на его больной организм какое-либо существенное действие. Нет лекарства против его болезни. Да и болезни-то такой нет! В обычном мире…
Так, кого всё-таки назвать приемником и продолжателем? Гнюйса?..
Карлик рассудителен и донельзя основателен — прежде, чем сделать что-то, принять решение, всё обдумает и взвесит десятки раз. Потому никогда не ошибается. Потому и является его, Ольма, заместителем. Не только здесь и сейчас, практически — всю жизнь. Человек, бесспорно, талантливый, но себе на уме. Порой высказывает суждения необычные и дерзкие. Такие мысли он выдаёт, вроде бы, спонтанно, они выглядят, как вспышка молнии, как озарение. Но потом оказывается, что всё это им давно осмыслено и проработано в мелочах. А ведь ничего никому не рассказывал, сначала всё сам спланировал, а обстоятельства сложились как надо — выдал в виде гениального экспромта. Вот и сейчас. По всему видно, что Гнюйс что-то задумал… Что? Гнюйс — одиночка. Он опасен. Карлик, страдающий от своей ущербности…
Ольм подозревал, что Гнюйс ненавидит всех, кто хоть на сантиметр выше его ростом, то есть — вообще всех. А особенно Вэлза Вулли.
Вэлз…
Парень прекрасно работает в команде. Хороший исполнитель. Талантливый физик и технарь до мозга костей. Одержим работой. Трудоголик. Поработай Ольм с ним подольше, из Вэлза вышел бы настоящий учёный. Способен ли Вэлз возглавить группу?.. Скорее, нет. Рано ему еще руководить большим количеством людей — молод и слишком горяч… Можно ли доверить Вэлзу такое ответственное дело, как операция по разворачиванию пространственного кокона? Ошибка руководителя может привести к фатальному результату. Риск огромен, ответственность неизмерима…
Вэлз или Гнюйс? Кто из них? У каждого есть как плюсы, так и минусы.
Ответа пока не было…
Ольм щелкнул тумблером устройства внутренней связи и набрал код руководителя технической службы. На экране появилось крутолобое бородатое лицо заместителя.
— Как дела, Гнюйс? — спросил Ольм, опустив приветствие. — Как идёт стабилизация защитного барьера?
— Как обычно, — сухо ответил Гнюйс, пожав плечами.
— Я наблюдал с террасы, как редеет след. Часа через два, думаю, заг о ните энтропию в нору.
— Постараемся, — Гнюйс прищурил и без того маленькие колючие глазки и растянул толстые губы в притворной улыбке.
— Постарайся, — Ольм помолчал, потом спросил резко и требовательно: — Почему затормозились работы по подготовке всех систем к разворачиванию пространства? Почему в лаборатории ни души? Где Вэлз? Где остальные пространственники?
Гнюйс отвернул голову в сторону, пожевал губами.
— Большинство людей, в том числе и пространственники, — начал он, — в настоящий момент находятся в долине, на заготовках. Совет по быту утвердил график…
— Какой, к чёрту, график утвердил твой Совет? — перебил его Ольм. — Кто составлял этот дурацкий график?
— График составлял я. Этот график определяет очередность колонистов в заготовках продуктов питания для того, чтобы мы все не сдохли от голода предстоящей зимой. При его составлении я исходил из количества продуктов на складе и числа голодных ртов. В график включены все колонисты, способные к физическим нагрузкам. В нём нет только урода Гнюйса с его короткими ручками и ножками и старой развалины Ольма, которому сподручней и гораздо безопасней руководить нами всеми из собственной постели.
Гнюйс, наконец-то, показал зубы. Они были гораздо острее, чем казалось Ольму. Учёный даже опешил от неприкрытой агрессии.
— А Совет по быту не мой, — продолжал Гнюйс с ни меньшим сарказмом в голосе. — Мы вместе с тобой принимали решение о создании органа, который должен заниматься проблемами жизнеобеспечения. Неужели ты об этом забыл?
— Нет, не забыл, — ответил Ольм. — Принимали. Помню также, что в силу своей занятости, я поручил тебе его сформировать. И ты сформировал его. Из своих прихлебателей. А теперь — что ты скажешь, то они и утверждают.
Гнюйс хмыкнул, не то соглашаясь со словами Ольма, не то возмущаясь ими.
— Совет по быту нужен, я не спорю, — продолжал Ольм. — Но он создавался не для того, чтобы тормозить работы по выходу во внешний мир. Он должен был освободить нас с тобой от административной работы, а пространственников — не всех, а только тех, кто был в нашем списке — от бытовых проблем. А что происходит теперь? Советом руководишь ты лично, а все научные работы свёрнуты. Совет по быту стал тормозом научной работы. Ты стал тормозом, Гнюйс Пети!
— Погоди, Ольм, не горячись. — Гнюйс сбавил обороты, поняв, что переборщил. — Научные работы никто не сворачивал. Они идут, как и шли, только чуть медленнее. Часть пространственников, помимо утвержденного списка, я, действительно, использую на заготовках, но иначе нельзя — народа, как всегда, не хватает. Кроме того, ты забываешь о дежурствах в центре наблюдения за барьером. А если случится неожиданная активизация в зоне энтропии? Я же один не справлюсь. Мне помогают те же пространственники… А Совет? Ну, что Совет! — быстро заговорил он. — Да они, как дети малые. С каждой ерундой ко мне бегут. Сами ничего не могут решить. Вот и приходится на два фронта…
Ольм недоверчиво глядел на своего зама. Лжёт Гнюйс. Ольм чувствовал — лжёт. Не нужно ему разворачивать пространство. Не хочет Гнюйс связи с внешним миром. Кто он там, на Риэле? Рядовой учёный, талантливый и уже заслуженный, но таких, как он, на планете много. А здесь, в маленьком, изолированном мирке Гнюйс — один из вершителей судеб. А что будет после его, Ольма, смерти? Гнюйс станет самым главным и превратится в царька, в маленького диктатора. И будет править людьми. Уже сейчас он прибрал к своим рукам многих…
Нет. Этого не должно случиться!
Ольм сделал выбор.
— Подготовь отчёт о проделанной в лаборатории работе, — сухо приказал он. — И составь план дальнейших действий. Надеюсь, ты меня понимаешь — речь идет о плане подготовки всего оборудования к операции по разворачиванию пространственного кокона. Отчёт и план распечатай на бумагу…
— Зачем? — хмыкнул Гнюйс. — Я сброшу информацию на твою персоналку…
— Распечатай, — с нажимом повторил Ольм.
— Без причуд не можешь, — съязвил карлик.
— Передашь мне распечатку через Вэлза, — не обращая внимания на иронию Гнюйса, продолжал Ольм, — когда он вернется из экспедиции. Кстати, когда он возвращается?
— Вечером, как обычно…
— Пусть зайдет ко мне. Обязательно сегодня! Хоть ночью.
Ольм отключил связь и бессильно откинулся на спинку кресла. Неприятный разговор с Гнюйсом отнял много сил. Рука потянулась за пилюлями. Он положил на ладонь три штуки, но проглотить не успел, руки затряслись и пилюли выпали, раскатились по столешнице. Собирать их старик не стал.
Всё началось, как обычно — с дрожи в руках. Ольм бросил взгляд на входную дверь — никто не должен видеть того, что сейчас произойдёт. Особенно Альгатора, в её памяти он хотел остаться человеком. Учёный с трудом поднялся, вышел из-за стола и, подойдя к двери, повернул ключ. Потом подошёл к зеркалу, включил запись, и стал наблюдать за мутациями, которые, вот-вот, должны были начаться. Он чувствовал приближение ЭТОГО…
Суставы и сухожилия в руках стали потрескивать, деформируясь. Тремор усилился, возник зуд, но боли не было. Ольм видел, как стали вытягиваться фаланги пальцев и разбухать пальцевые суставы, ногти превращались в бугристые костяные наросты темно-коричневого цвета. Кисти рук стали похожи на выкопанные из земли корневища причудливой формы. Зуд охватил руки; то, что с ними происходило, скрывали рукава халата. Ольм почувствовал, что кости и локтевые суставы стали мягкими и гибкими, словно резина.
Следом за руками стал меняться весь облик Ольма. Его тело расширилось так, что затрещал халат на спине. Голова втянулась в плечи. Челюсти стали удлиняться, вытягиваясь вперед и превращаясь в пасть диковинного зверя. Верхние концы ушей заострились и встали торчком, как у сторожевого пса. Лицо приобрело пунцовыё цвет, на лбу вздулись голубоватые жилы. Глаза налились кровью.
Таких тотальных мутаций ещё никогда не было.
Ольм заворожено глядел на своё новое обличие, отражённое в зеркале и тяжело дышал. Во рту ощущался привкус меди. Всё его, ставшее большим, тело горело огнем.
Мутация держалась дольше обычного, не менее десяти минут.
Все прежние превращения человека в монстра и назад, к первоначальной внешности, проходили значительно быстрее и были менее сильными.
Что будет в следующий раз?..
Когда тело Ольма приняло, практически, прежние очертания, в дверь постучали.
— Ольм, — прозвучал снаружи женский голос, в котором слышалось беспокойство.
Уже не монстр, но ещё не человек хотел крикнуть, что занят, но слова застряли в горле. Вместо слов он смог издать только хриплый стон. В дверь постучали настойчивее.
— Милый открой! Тебе плохо?
Ольм ещё раз взглянул в зеркало и, убедившись, что к нему полностью вернулся прежний облик, направился к двери. Каждый шаг давался с трудом. Сердце, казалось, не бьется, внутри был холод и пустота. Кое-как добравшись до двери, Ольм отпер её: на пороге стояла взволнованная Альгатора. Она бросилась к мужу и подхватила его под локти, поняв, что он вот-вот упадёт. Отвела Ольма к дивану и, усадив, спросила:
— Что, дорогой, опять был приступ?
Ольм устало кивнул.
— Может, позвать Гурия?
Ольм безмолвно покачал головой. Гурий ему не поможет. Ему теперь никто не поможет…
Гнюйс спрыгнул с высокого табурета, на котором сидел и наблюдал за происходящим в апартаментах Ольма.
Камеру в кабинете шефа установил Гурий, его давний и преданный агент ещё со времен их бытия во внешнем мире. Гурий был падок до роскоши и удовольствий и у него имелись основания ненавидеть Ольма. Именно от него, от Гурия, и именно к нему, к Ольму, ушла Альгатора. Вот же глупая шлюха! Променяла молодого и сильного на старого и немощного! Такого Гурий простить не мог. Ни Альгаторе, ни этому старому козлу.
Гнюйс заходил по комнате. В его голове уже давно созрел план захвата власти над контингентом, живущим в блокадном кольце замкнутого пространства. Решать проблему выхода во внешний мир Гнюйс, естественно, не собирался. Именно по этой причине он тормозил подготовку к планируемой Ольмом операции по разворачиванию пространства. Именно по этой причине он следил за всем, что происходит с умирающим стариком. Именно по этой причине он сформировал Совет по быту, включив в него преданных людей, а пространственников Ольма старался постоянно держать подальше от лаборатории. Многое уже было в его руках: склады с провиантом и медикаментами, оборудование, а самое главное, арсенал — охотничьи вакуумные ружья и квантеры для разработки скальных грунтов. Квантеры вполне можно было использовать в качестве оружия.
Приблизить часть сотрудников, которые прибыли сюда — в горную область Риэлы, — наслушавшись зажигательных и весьма убедительных речей Ольма, Гнюйсу удалось благодаря общему недовольству случившимся. Фанатично веря в то, что делают великое дело, они хотели стать первопроходцами, покорителями пространства! А ничего не вышло, едва сами не погибли! Вот и приуныли ребята, озлобились… Надо, конечно, отдать должное Ольму — эксперимент не превратился во вселенскую катастрофу только благодаря его самоотверженности. Но кто об этом знает? Гнюйс, воспользовавшись тем, что Ольм почти неделю находился в коме после случившегося, повернул ситуацию в свою пользу. Многие, да что там многие? — практически все — были уверены, что только благодаря умелым и героическим действиям Гнюйса удалось спасти Риэлу.
Итак, размышлял Гнюйс, у меня полно козырей, но в руках Ольма — джокер. Джокер — это Вэлз Вулли. Этого выскочку надо срочно нейтрализовать. Но как?.. Вэлз пользуется огромным авторитетом у пространственников. Случись что, именно Вэлз, а не он, Гнюйс, невзирая на все его заслуги перед наукой о многомерности пространства станет их лидером. Вэлз Займет место Ольма в лаборатории, и, возможно, в его постели. Вэлз и Альгатора — друзья с детства, и Вэлз уже давно сохнет по ней — возможно, с того самого детства. Называет сестрёнкой (они и впрямь какие-то родственники, но дальние — седьмая вода на киселе), а сам не по братски мечтает затащить Альгатору в постель… Если бы не Ольм со своей гениальностью и колдовским обаянием, они бы давно были вместе. До Ольма Альгатора была женой Гурия. Гурий… — Гнюйс презрительно хмыкнул. — Гурий — ошибка Альгаторы. Случайно оказался там, где должен был быть другой. Где были глаза красотки и умницы Альгаторы, когда она стала женой этого плебея и потенциального предателя?..
Гнюйс снова вскарабкался на табурет и вызвал Гурия.
— Мне нужно с тобой поговорить кое о чём, — заявил он, когда на экране появилось красивое и самодовольное, как у кота, налакавшегося сливок, лицо врача. — Приходи прямо сейчас.
Гурий скорчил недовольную гримасу, но спорить не стал, молча пожал плечами и отключил экран интеркома.
Гнюйс не стал спускаться с табурета, так он был выше нормального человека, сидящего в низком кресле.
Гурий явился через минуту. Гнюйс со злорадством, смешанным с некоторой завистью, наблюдал, как его приспешник размещает своё долговязое тело в неудобном, изготовленном специально для карлика, кресле.
Гурий встряхнул длинными, до плеч, русыми волосами и спросил:
— Наблюдал сегодняшнее представление?
— Ты имеешь в виду превращение нашего любимого шефа в монстра? Наблюдал. Ты, как я понимаю, тоже.
— Угу. И каковы впечатления?
— Я тебя вызвал не для того, чтобы отвечать на твои вопросы. Напротив — я хочу, чтобы ты ответил на мои . Что ты, как врач, обо всём этом думаешь?
Гурий нахмурил брови, изображая всем своим видом мудрого профессора от медицины и показывая свою значимость. Гнюйсу было смешно и противно глядеть на этого недоумка, но он молчал, ожидая ответа.
— Как врач, — важно начал Гурий, — могу с уверенностью сказать, что подобные мутации, тем более — носящие временный характер — современной медицине не известны… Простой обыватель, не мудрствуя, заявил бы, что сей феномен — нечто инфернальное, и здесь явно попахивает серой. Но я, будучи человеком здравомыслящим и далеким от всяческой мистики, считаю, что заболевание Ольма явилось следствием неизвестного облучения, возникшего при проведении опыта по пространственным изменениям.
— А откуда это облучение взялось? Из другого измерения?
— Этого я не знаю, — пожал плечами Гурий. — Я врач, а не пространственник, как ты. Тут уж тебе карты в руки. Хотя… — Гурий замялся.
— Говори, не стесняйся, — подбодрил его Гнюйс.
— Думаю, что здесь замешана внереэльская цивилизация, и в этой истории, явно, не обошлось без зелёного кристалла.
Гнюйс поскреб бороду кукольными пальчиками.
— Я тоже так считаю, — сказал он, и на лице Гурия расцвела довольная улыбка: его мнение было одобрено.
— И всё-таки, — продолжил Гнюйс, — что ты думаешь по поводу Ольма? Я не о этиологии неизвестного заболевания, я банально о его состоянии здоровья? Мой вопрос конкретен и обращен к врачу, коим ты являешься: сколько старик протянет?
— Думаю, недолго, — живо ответил Гурий. — Мутации, частота которых увеличивается с каждым днем, отнимают у Ольма много сил. А организм и без этих превращений сильно изношен. Сердце, печень, почки, сосуды, нервная система, всё — полный хлам.
— И всё же — сколько конкретно?
— Думаю, срок определён неделями. Максимум — месяц. Если только…
— Что, если?
— Ольм может мутировать окончательно, без возврата к первоначальному виду. Он останется в обличии монстра, и какой тогда станет структура его организма — неизвестно.
— Этого допустить нельзя! — карлик не смотрел на Гурия. Он поднял голову и, уставившись в потолок, стал тихо рассуждать сам с собой: — А почему, собственно, нельзя? Если старик не умрёт в человеческом облике, его можно будет ликвидировать… прикончить, как оборотня… Так, Ольма можно в расчет не принимать. Остается джокер. Джокер — потенциальный лидер, а лидеры мне не нужны. Джокера нужно выбросить из колоды, если он не желает становиться шестёркой.
Гнюйс оторвал взгляд от созерцания потолка и в упор посмотрел на Гурия. Врач напустил на лицо скучающее выражение, даже зевнул для убедительности, тем самым показывая, что устал ждать, когда Гнюйс закончит размышлять и что его жутких коварных мыслей, высказанных вслух, он не слышал.
— Кто станет здесь главным, когда старик уйдёт в мир иной? — вдруг спросил Гнюйс.
— Ты, естественно, — удивлённо ответил Гурий.
— А кто будет валяться на опустевшем супружеском ложе старого маразматика? — гаденько ухмыльнулся Гнюйс.
Гурий насупился.
— Вэлз Вулли, — ответил за доктора Гнюйс. — Он уже давно дожидается своей очереди. На этот раз он добьётся взаимности со стороны будущей вдовушки. Вернее… скажем так: вполне может добиться, — Гнюйс помолчал, испытующе глядя на Гурия. — мне кажется, что он мешает не только мне. Сейчас мы с тобой, док, должны решить, что будем делать…
Вэлз, зажав под мышкой пластиковую папку с отпиской Гнюйса, легко взбежал по ступенькам, ведущим в апартаменты Ольма, и, пройдя через анфиладу комнат, вошёл в круглую гостиную. Альгатора, облаченная в длинное серебристое платье, обтягивающее ее точёную фигуру, стояла, прислонившись спиной к двери кабинета мужа.
— Привет, сестрёнка! — весело сказал Вэлз. — Как здоровье гения?
Альгатора подняла глаза, и Вэлз увидел в них боль. Он согнал с лица беспечную улыбку и озабоченно спросил:
— Что, совсем плохо?
Альгатора кивнула.
— Плохо… Он хочет умереть. — И заплакала, уткнувшись носом в плечо Вэлза.
Вэлз гладил её пепельные волосы и молчал. Говорить что-то обнадёживающее, утешать, было бессмысленно. Все знали, что Ольм умирал. Гурий не скрывал информацию о состоянии здоровья руководителя, напротив — показывал всем желающим результаты тестов и анализов. Ольма могла бы спасти только прямая пересадка практически всех внутренних органов, но донорские органы взять было негде, да и условий для проведения подобной операции изначально не предусматривалось.
Альгатора отстранилась.
— Иди к нему, — сказала она, глотая слезы. — Он тебя ждёт…
И, не оглядываясь, вышла из гостиной.
Ольм сидел, сгорбившись, за рабочим столом, и что-то писал обыкновенной ручкой в обыкновенной тетради.
— Проходи, собиратель кореньев, — сказал он, не поднимая головы и не прекращая писать. — Я сейчас закончу.
Вэлз смотрел на согбенного старца и с трудом узнавал в нём энергичного, жизнерадостного и остроумного человека, каким он был всего каких-то пару месяцев назад. Тогда ничто не предвещало такого молниеносного угасания. Учёный был полон сил и, несмотря на свои семьдесят два года, ежедневно ходил в спортзал, где полчаса занимался на тренажерах, а потом становился в стойку — Ольм был постоянным спарринг-партнёром Вэлза по древнериэльской борьбе харай-такки.
Кроме борьбы, было у Ольма еще одно увлечение — планеризм. Частенько вечерами его видели летящим высоко над долиной. Ольм пытался и Вэлза приобщить к полетам на аэрокрыле, но Вэлзу было всё время некогда. Теперь-то уж точно, полетать не придётся долгое время…
— Ты принёс отчёт Гнюйса?
Вопрос Ольма оторвал Вэлза от воспоминаний.
— Да, вот он, — сказал Вэлз, протягивая Ольму пластик.
Ольм вытащил из папки несколько печатных листков, быстро пробежал их глазами и со вздохом отбросил в сторону.
— Как я и предполагал, — сказал он. — Это не отчёт, это — его признание.
— Признание? — удивился Вэлз. — Признание в чём?
— Гнюйс не намерен продолжать работы по подготовке к операции по разворачиванию пространства. Это следует из тех мероприятий, которые он, якобы, запланировал. Гнюйс желает всё оставить так, как оно существует в настоящий момент. Выход во внешний мир ему не нужен.
— Но почему?
— Возможно, он сошёл с ума… впрочем, это маловероятно. Я склоняюсь к мысли, что здесь сыграл роль комплекс его неполноценности. Скорее всего, Гнюйс желает стать диктатором затерянного мира… У меня вся надежда на тебя, Вэлз. — Ольм подвинул к нему тетрадь, в которой делал записи перед его приходом. Постучал пальцем по кожаной обложке тетради. — Здесь мои соображения обо всём случившемся, анализ ошибок, а также инструкция по проведению операции, которую я хотел провести сам, но которой придётся руководить тебе. Я обобщил все наши разработки, ещё раз всё просчитал и выверил. Теоретически обратный процесс должен произойти так, как я запланировал. Но если, всё же, где-то есть ошибка, то ты сам должен искать новый путь, возможно, совершенно иной.
— Постой, Ольм, — горячо воскликнул Вэлз. — Мне кажется, что ты рано себя хоронишь, как учёного.
Ольм горько усмехнулся.
— Я хороню себя, как человека, — спокойно произнёс Ольм и, заметив, что Вэлз собирается возражать, поднял руку, приказывая молчать. — Не спорь и не говори того, во что сам не веришь. Я умру очень скоро, Вэлз, возможно, уже сегодня. Я обречён. Организм мой изношен до предела. Нет ни одного здорового органа…
— Ты веришь Гурию?.. Он может ошибаться, — возразил Вэлз. — Или нарочно наговаривать. Ведь Гурий тебя ненавидит… Из-за Альгаторы.
— Ты прав, Вэлз, Гурий может ошибаться, Гурий может наговаривать. Но я-то — учёный. Я и без Гурия знаю, что, практически, труп. Но дело даже не в этом…
Ольм пристально посмотрел в глаза молодого учёного.
— Я не имею права жить, — сказал он.
— Ты, по-прежнему, не можешь простить себе того, что произошло, — догадался Вэлз Вулли.
Ольм отрицательно покачал головой.
— Этот грех несмываем, но я сейчас не о нём… Вспомни тот день, когда мы чуть не погубили Риэлу.
— Я помню его во всех деталях, — вздохнув, произнёс Вэлз.
— В каком состоянии вы нашли меня на центральном пульте управления экспериментом?
— Ты был в коме и сжимал в руке кристалл зелёного хрусталя. Правда, хрусталь не был уже зелёным, он был мутно-серым, как перегоревшая лампа.
— Зелёный хрусталь… — задумчиво произнёс Ольм. — В нём-то всё и дело… Ты знаешь, что зелёный хрусталь бы завезён на Риэлу ещё из первой межпланетной экспедиции. Учёные Риэлы всесторонне обследовали его и пришли к выводу, что это самый обычный углерод с примесями меди. Зелёный хрусталь сначала не применялся ни в электронике, ни в каких-либо других отраслях науки. Его отдали ювелирам. Но позже, совсем недавно, была открыта способность зелёного хрусталя стабилизировать некоторые поля. Кстати, Гнюйс Петти открыл эту способность…
— Вот как? Я считал, что это открытие принадлежит тебе.
— Гнюйс работал в моей группе. Мы занимались зелёным хрусталем — и я, и Гнюйс, и ряд других ученых. Но пальма первенства принадлежит ему… Так, вот: теперь мне совершенно ясно, что свойства зелёного хрусталя надо изучать, и изучать крайне осторожно. Этот внериэльский минерал таит в себе много загадок… В тот день, когда в лаборатории творилось что-то невообразимое, когда взрывались конденсаторы и мониторы, когда плавились и выходили из строя электронные платы и горели провода, когда стрелки приборов плясали, как сумасшедшие, когда казалось, что катастрофа неминуема, а вы — мои ученики и коллеги — подверглись панике, я всех выгнал из лаборатории. Ты помнишь… я остался один в лаборатории. Признаюсь, я растерялся, и сам не знал — что предпринять. Лихорадочно соображая, я вдруг заметил, что кристалл зелёного хрусталя, установленный в стабилизаторе внешнего контура изменил свой цвет и стал туманно-серым. Я решил заменить его и достал дубль-кристалл… — Ольм замолчал.
— И ты вынул сгоревший кристалл из гнезда и поставил на его место новый, — продолжил за него Вэлз.
— Нет. Я не смог заменить его. Я взял дубль-кристалл в левую руку, а правой прикоснулся к сгоревшему, намереваясь вытащить его из гнезда. И в ту же секунду моё тело прошил разряд тока… Когда вы нашли меня, в какой руке я держал кристалл?
Вэлз на мгновение задумался, вспоминая.
— В левой… кажется, — неуверенно произнёс он, и более уверенно: — В левой руке, точно. Я вспомнил: я еще никак не мог разогнуть твои пальцы, ты был уже как окоченевший труп… Извини.
— Все правильно, — кивнул Ольм, не обратив внимания на смущение своего ученика и помощника. — Я не смог заменить кристалл, но дубль-кристалл передал свою энергию сгоревшему. Я стал проводником, я подвергся неизвестному облучению… После того, как через меня пробежал разряд, я не впал в кому. Это было что-то другое. Тогда я решил, что произошло что-то с пространством. Я был заперт в глыбу зелёного хрусталя, я был частью этой глыбы.
Я не видел и не ощущал своего тела, только мысли метались, как сумасшедшие. Но вскоре мысли угомонились. Мне стало легко и спокойно. Мне было приятно осознавать себя частью зелёного прозрачного камня. Это было странным ощущением. Мне ничего не было нужно, казалось, что я знаю всё. Абсолютно всё. Меня нисколько не волновала судьба людей, я просто не думал о них. Я не был человеком. Какое дело камню до людей? Не знаю, сколько времени прошло, может быть, целая вечность. Потом камень начал таять и испаряться, а я стал понемногу ощущать своё тело и увидел свет. Сначала свет был зелёным, а потом зелень исчезла и я увидел лицо Альгаторы…
— Ты был в коме пять с половиной дней, — напомнил Вэлз. — Альгатора находилась возле тебя постоянно.
— Знаю… Позаботься о ней, когда меня не станет, хорошо, Вэлз? Ты обещаешь?..
Вэлз молча кивнул.
— Первые несколько дней после того, как очнулся, — продолжил Ольм, — я не ощущал в себе никаких изменений. Я был в прекрасной физической форме, работал, как прежде… А потом начались временные мутации. Это было похоже на галлюцинации. За короткое время мои руки превращались в звериные конечности, через две минуты всё становилось на свои места. Вначале мутации происходили редко — одна, две в неделю. Затем стали учащаться и увеличиваться по времени действия. Каждая такая мутация отнимала у меня очень много энергии. Я был вынужден передать часть своих обязанностей Гнюйсу, и обратился за врачебной помощью к Гурию. Я ничего и никому не рассказывал о своих… превращениях, даже Альгатора не знает, что со мной происходит.
— А может быть, это, и правда, галлюцинации? — с надеждой в голосе спросил Вэлз.
Ольм подошёл к зеркалу и включил просмотр последней записи. Вэлз, округлив глаза, наблюдал за тем, как его учитель превращается в монстра.
— Я думаю, — сказал Ольм, — так могли выглядеть обитатели Юллы, той планеты, откуда был вывезен зелёый хрусталь. Во всяком случае, это явление хорошо бы было изучить. Но в другой ситуации. Сейчас, превратившись в чудовище, я могу стать опасным… Скоро начнёся очередная мутация. Я чувствую её приближение, уже начинается дрожь в руках. Если я не вернусь в прежнее состояние спустя десять минут после начала перерождения, — Ольм достал из ящика стола квантер и пододвинул его Вэлзу, — прикончи меня.
— Нет, — воскликнул Вэлз. — Я этого не сделаю.
— Ты учёный, и не хуже меня можешь логически просчитать последствия моего превращения в монстра. — Голос Ольма вибрировал, некоторые звуки он не мог произнести. — Закрой дверь, немедленно…
Гнюйс вызвал по интеркому Гурия…
Вэлз с ужасом глядел на чудовище, стоящее перед ним. Его рука непроизвольно потянулась к квантеру, указательный палец нащупал спусковой крючок.
Всё, что он наблюдал минуту назад в зеркальной голограмме, повторялось, но в более жутком варианте. Из плеч и спины Ольма, с треском разрывая ткань халата, вылезали острые костяные шипы. Глаза, превратившиеся в две глубокие ямы, на дне которых посверкивали жёлтые огоньки, глядели на Вэлза недобро, по-звериному. Из уголков страшной пасти вытекала и тянулась к полу липкая зеленоватая слюна. Монстр, покачиваясь из стороны в сторону, стал медленно приближаться. О его намерениях можно было догадаться по глухому злобному рычанию. Вэлз стал пятиться, и пятился до тех пор, пока не упёрся спиной в стену. Оглядевшись, молодой мужчина понял, что попал в ловушку: дверь, которую он, сам же, запер, осталась справа за спиной чудовища. В кабинете Ольма была еще одна дверь, но и о ней нужно было забыть: она была установлена в дальней стене кабинета и открывалась на террасу, с которой не было выхода — только в пропасть.
Монстр приближался. На Вэлза пахнуло жаром и резким запахом зверя. Пространственник, защищая свою жизнь, машинально нажал на спусковой крючок квантера. Ярко блеснула вспышка, точечный заряд квантового излучателя ударил в грудь монстра. Смертельно раненое существо издало громкий вой и стало оседать, быстро превращаясь в человека.
Квантер выпал из руки Вэлза. Он видел перед собой уже не монстра, жаждущего его смерти, а своего умирающего учителя. Лишь изорванный в клочья халат напоминал о том, что еще несколько секунд назад этот человек был ужасным чудовищем.
Ольм лежал на полу, сипло и судорожно вдыхая воздух. Он не мог произнести ни слова, его палец указывал на стол, где лежала, предназначенная Вэлзу, тетрадь. Вэлз кинулся к Ольму, приподнял его голову. Учитель смотрел на него с благодарностью. Он хотел что-то сказать, но не смог. Через минуту или меньше Ольм умер.
В дверь громко и настойчиво стучались.
Вэлз перенёс тело Ольма на диван и, пошел отпирать дверь. Проходя мимо стола, он взял тетрадь и сунул её в широкий внутренний карман куртки. Поворачивая ключ в замке, Вэлз увидел свои руки обагренные кровью.
В кабинет ворвался Гурий в сопровождении трёх человек одетых в чёрные комбинезоны техперсонала — подразделения, подчиненного Гнюйсу. Карлик был тут же, прячась за спинами ещё двоих, стоявших в прихожей. Альгатора тоже вошла в кабинет мужа вслед за Гурием и людьми Гнюйса. Увидев лежащего на диване Ольма и сразу поняв, что он мёртв, Альгатора коротко вскрикнула, схватилась руками за сердце и упала.
— Прости, сестрёнка, — прошептал Вэлз.
Гурий первым заметил валявшийся квантер и поднял его. Потом подошёл к телу Ольма, приложил руку к шейной артерии и удовлетворенно кивнул. Повернувшись к Вэлзу, указал на него пальцем и театрально воскликнул:
— Убийца! Ты убил нашего Учителя! Ты сам умрешь за это! — Гурий вскинул квантер, нацеливая его на Вэлза.
Вэлз взглянул в бледное лицо Гурия, покрытое бисером пота, и, увидев в его глазах ненависть и решимость, понял — Гурий не будет ждать его оправданий, он хладнокровно нажмёт на спусковой крючок. Медлить было нельзя.
Вэлз Вулли пригнул голову и бросился вперед, на Гурия. Тепловая волна прошла над ним. Кувырок, удар ногой в пах. Перехватить в воздухе квантер, выпавший из руки Гурия, Вэлзу не удалось — оружие, кувыркаясь, отлетело за диван. Обескураженные молниеносным броском Вэлза, подручные Гнюйса опешили, что позволило молодому человеку подняться на ноги и мгновенно оценить обстановку. Гурий сидел на полу и выл, зажав руками зашибленные гениталии — не боец. Трое в кабинете, не вооружены — с ними Вэлз справится в два счета. Двое и с ними Гнюйс загораживают выход из кабинета. Вэлз Вулли заметил, что карлик передал одному из технарей квантер и тихо сказал:
— Убей его.
Оставался свободным выход на террасу. Надеяться на то, что его оставят в живых, было глупо. Вэлз в два прыжка оказался возле двери. Выскочив на террасу, он завалил вход какими-то ящиками, к счастью оказавшимися здесь, и стал лихорадочно соображать, что делать дальше.
Впереди за парапетом обрыв, метров девяносто, не меньше. Сзади и по бокам — отвесные скалы. Отсюда можно только улететь. Улететь! Решение пришло само собой. Вэлз принялся открывать одну за другой дверцы шкафа, встроенного в скалу, где-то должно храниться аэрокрыло Ольма.
В дверь ломились.
Найдя то, что искал, Вэлз облегченно вздохнул, но в тут же вздохнул вторично — теперь удручённо. Летать при помощи аэрокрыла ему ещё ни разу не приходилось.
«И что я не воспользовался предложением, которое не единожды делал мне учитель! — подумал он и стал ругать себя последними словами: — Идиот! Баран! Лентяй! Трус! Ведь, говорил Ольм: учись, Вэлз. Пригодиться. Мы не знаем, что и когда в нашей жизни может оказаться полезным. А поэтому нужно пытаться узнать и научиться, как можно большему. Кроме того, полёт на аэрокрыле — огромное удовольствие. Научишься, и будем летать вместе. Летать просто, сынок. Проще, чем езда на велосипеде…»
Теоретически Вэлз знал, на чём основан принцип полетов, но только теоретически. А потому понимал, что осуществить задуманное будет не так просто.
Он забросил крыло за спину и стал защёлкивать многочисленные фиксаторы и зажимы на грудных и поясных ремнях. Надевая обруч с мнемодатчиками на голову, Вэлз дал себе команду успокоиться.
«Хладнокровие и способность контролировать душевное равновесие — главное качество, которым должен обладать аэропланерист. Если ты нервозен, взвинчен, чем-то опечален, или, наоборот, душу твою переполняют ликование и радость, — рассказывал ему Ольм, — лучше не думай о полете. Мнемодатчики — очень чувствительные приборы. Метания мыслей человека, поднявшегося в воздух, передаются аэрокрылу, и управление становится чрезвычайно тяжёлым. Если ты сильно взволнован и никак не можешь привести свои мысли в порядок, мнемодатчики могут отказать, заблокировать сервомоторы. И тогда твоя жизнь будет зависеть только от высоты, на которую ты успел подняться».
Вэлз встал на парапет и посмотрел вниз. Дна пропасти видно не было, взгляд пространственника увяз в густой темноте. Оно и к лучшему, подумал он, не так страшно будет прыгать. А может и наоборот, сейчас проверю…
Вэлз оглянулся назад: дверь сотрясалась под мощными ударами, ящики, которыми она была придавлена, медленно отъезжали в сторону. В образовавшуюся щель просунулась рука, сжимающая квантер. Блеснула вспышка, и плечо Вэлза обожгло жаром. Завоняло жженым пластиком. Морально Вэлз еще не совсем был готов к прыжку, но выстрел подтолкнул его.
Холодный воздух упруго толкнул в грудь. Вэлз дёрнул стартовое кольцо, но тросик оказался зажатым и не имел свободного хода: либо Вэлз в спешке неправильно надел на себя аппарат, либо он был повреждён выстрелом из квантера. Вэлз продолжал дёргать кольцо, со смертельной скоростью приближаясь к земле. Наконец тросик подался, за спиной раздался хлопок, возвестивший о том, что аэрокрыло раскрылось, крепёжные ремни впились в грудь. Одновременно с хлопком зашуршали сервомоторы, обруч с мнемодатчиками плотнее обхватил голову новичка-планериста.
Аэрокрыло управлялось командами, поступающими из мозга, мускульной силы не требовалось. Вэлз дал команду «вверх» и по крутой ветви параболы взмыл в чёрное ночное небо. Подъём был столь резок, что у мужчины потемнело в глазах. Дальнейшие минут пять Вэлз, как беспомощный котенок, брошенный в воду, барахтался в воздухе, приноравливаясь к новому для него способу передвижения. Любое движение мысли откликалось в аэрокрыле резким рывком в ту или другую сторону, вверх или вниз. Управлять мыслями для него оказалось неожиданно гораздо сложнее, чем своим тренированным телом. Летел он быстро, очень быстро — желание спастись подстегивало мысли, они передавались умной летательной машине, а та понимала их по своему.
На ночном небе блокадного кольца не сияло не единой звездочки, и Вэлз был лишен, каких бы то ни было, ориентиров. Немного освоившись в управлении аэрокрылом, он вдруг увидел прямо перед собой нечто огромное, жуткое и ещё более чёрное, чем абсолютная темнота вокруг. Сначала молодой учёный решил, что это скала и попытался отвернуть в сторону. Ничего не произошло. Он попробовал остановиться, но и этого не получилось — мнемодатчики не передали команду его мозга летательному аппарату. Они либо не услышали её, либо не поняли. Вышли из строя?!..
И тут пространственник понял, что перед ним не скала, а то, что намного страшней твердого камня — пустота! Или точнее — хаос. Это был след недавней энтропийной бури. Не контролируя свой полёт, он фатально приблизился к зоне, где любая материя стремительно неслась к саморазрушению. С ужасом Вэлз смотрел в гибельную пустоту. Пятно было бы незаметным, если бы внутри него не происходило хаотичного движения более светлых и абсолютно чёрных пятен и языков, то закручивающихся в спираль, то, вдруг, дробящихся на мелкие осколки. Осколки вспыхивали чернотой и исчезали в небытие. А может, пространственник и не видел ничего этого, а только представлял себе…
В душе Вэлза появилось ощущение пронзительной тоски и — как следствие — желание нырнуть в чёрную кляксу активной пустоты, раствориться в ней, исчезнуть навсегда, избавиться от этой тоски, забыть обо всём.
Вэлз летел навстречу неминуемой гибели. Через несколько мгновений его тело распадётся на атомы, и эти бесконечно малые частички разлетятся в разные стороны, сталкиваясь и соединяясь с другими атомами, образуя неведомые связи и соединения, которые, впрочем, тут же будут распадаться и двигаться дальше, руководствуясь законами, неподвластными человеческому разуму. Часть сознания Вэлза стремилась скорее бросить его тело в чёрную глубину и раствориться во всеобщем хаосе материи и времени, часть противилась опрометчивому поступку. Последним усилием воли летящий человек, заложив крутой вираж, скользнул по размытой границе между жизнью и смертью и повернул к жизни.
Улетая прочь от энтропийного следа, он ощущал удивительную лёгкость во всём теле. Лёгкость в теле и тяжесть в сознании. Мысли ворочались в мозгу лениво, как бы нехотя. Вскоре и вовсе остановились. Все, кроме одной: «Я умер?..»
Вэлз не умер. Он перестал существовать в этом мире.
Его тело не распалось на атомы. Оно просто исчезло.
Его мысли не остановились. Они исчезли вместе с телом.
Жизненный ритм Вэлза стал иным, разбившись на циклы.
Он исчез, чтобы материализоваться через некоторое время — через сто лет…
Сто лет! Время, в течение которого Вэлза Вулли не было нигде.
Он ничего не чувствовал, ни о чем не думал, он не знал, где он был сто лет. Он не знал, что его не было целых сто лет! Для него эти годы были лишь мигом.
Прошло сто лет.
Он материализовался.
Он снова видел свет. Он видел людей. Но Вэлз не понимал, где находится и что это за люди. Они странно выглядели, они говорили непонятно, они испугались его.
Он прожил всего один день, и исчез, так и не разобравшись ни в чём. Исчез, чтобы снова появиться через сто лет.
Материализовавшись снова, он прожил дольше — три дня. За эти три дня он понял многое: о себе, о том, что прошло уже двести лет, о том, что произошло с людьми, о том, кто такие Боги.
Он всё понял и пошел к людям, но люди по-прежнему, а, может быть, даже больше, чем в первый раз, боялись его.
Он так ничего и не добился.
Вэлз опять исчез, но люди не забыли о нём, они сложили легенду. Легенду о Вэлзе Вулли.
В следующую материализацию он направил свои стопы к Богам и едва не погиб: Боги хотели его убить. Вэлзу удалось улететь на аэрокрыле, с управлением которым он уже освоился полностью. В этот раз он прожил девять суток и исчез, так и не успев ничего предпринять.
В четвертый раз он прожил двадцать семь дней. Он пришёл к людям в долину. Вэлз жил с ними, рассказывал им ПРАВДУ, но все его слова натыкались на стену непонимания, безграмотности и дикого фанатизма. Люди сообщили Богам о Вельзевуле. Боги нагрянули в деревню, где находился Вэлз, хотели убить его, но он снова улетел, спасся. Улетая, Вэлз Вулли обронил тетрадь Ольма…
