Глава 33. Из госпиталя

Назад мы возвращались другой дорогой: перспектива вновь проходить мимо большой грязной лужи мало привлекала. Однако Гид сказал, что есть и другой путь.

– Но, – предупредил он, – надо вести себя особенно осторожно. Хотя здесь, как в гераклитовую реку, нельзя войти дважды, что-то может повториться.

– История повторяется дважды, – пробормотал я, – первый раз как трагедия, второй раз – как фарс…

– Не всегда, – покачал головой Гид, – и второй и третий тоже может повториться трагедией. Иначе не было бы столько войн на земле. Но то место, через которое мы пойдём… там, прежде чем что-то сделать, надо тщательно обдумать. А лучше молчать. Потому что там материализуются понятия. И стоит сказать что-то не то, как сразу…

– Ладно, – перебил его Том. – Мы будем молчать.

– Но сначала, – напомнил Гид, понизив голос, – мы пойдём через тёмный-претёмный лес…

– Там же страхи водятся… – прошептал Том, внезапно испугавшись.

– Там не только страхи, там ещё более опасная вещь водится: ужасы… И не просто водятся, но и заводятся, и выводятся. Но одновременно они же и отводятся и переводятся, и уводятся, и изводятся. То есть существует строгий баланс страхов и ужасов, так что бояться нечего: ниоткуда они не появляются и бесследно не исчезают. Положительное компенсируется отрицательным, а в результате получается ровный ноль…

– Это я слышал, – отмахнулся Том, – а если случайно они меня съедят, вы отнесёте это на счёт стохастической неопределённости или статистического разброса девиации?

– Девиации дивергенции, – поправил его Гид.

– Кошмары! – пробормотал Том.

И всё же, несмотря на возможные неприятности, возвращаться прежним путём не хотелось, а желание человека часто играет решающую роль. А нежелание – тем более. Вдруг оно основано не только на интуиции, но и на интеллекте? Что, если мы в госпитале случайно подхватили проскопию, то бишь предвидение будущего, и наше нежелание идти куда-то означало, что в противном случае с нами произойдёт что-то неприятное. А не пойдём – не произойдёт. Это ведь не свидание в Самарре, случившееся в результате панического необдуманного бегства. Прежде чем сделать что-либо, следует подумать: чем дело наше отзовётся? Уж если слово промолчало…

Сразу за берёзовой и сосновой рощами, окружавшими Госпиталь, мы вступили в тёмный-претёмный лес.

Стало так темно, что… не хочу сказать, что не было видно ни зги – как раз зга оставалась видна, причём в таких словах, как мелюзга, дребезга, дрязга, изгаляться… Но кроме зги, мы не видели решительно ничего. Ни вверху, ни внизу, ни справа, ни слева, ни в сторонах… речи о сторонах света уже не шло – разве что о сторонах тьмы… или ночи.

Мы продолжали двигаться, хотя и не столь быстро; взявшись за руки, чтобы не потеряться. Приходилось нашаривать ногой дорогу, елозя по обочине. Трава шуршала в темноте, камни глухо цокали на дороге, благодаря чему мы их и различали – дорогу и обочину.

Но потом, как ни странно, глаза постепенно – по разным степеням свободы – привыкли, и мы начали что-то различать в откружающей нас кромешной тьме. В первую очередь наиболее необходимое: дорогу. Она серела узкой тропой, и от неё в разные стороны разбегались ещё более узкие тропки, тропочки и тропинки. После стали видны и почки и пинки.

Одни тропки ныряли в норы-прогалы между кустами, другие поднимались в гущу листьев, третьи превращались в просеки и перпендикулярились к дороге.

Дорога сама не упускала возможности куда-нибудь свернуть, опуститься или подняться. В низинах нас обволакивала прохладная власжность, на перевалах подъёма – морозная снежность или наоборот, сухая теплота… Но всё – во тьме и во мраке.

За одним из дорожных повороротов – двойным – из кустов неожиданно выскочила и зарычала дикая злоба. Масть у неё была неопределённой. Если бы чёрная, мы, может, испугались бы, а так… Ночью злобы не те, что днём. не так констрастны – не так конкретинны и страстийны. Чернота ночи их сглаживает.

Ни страха, ни испуга рядом с ней не было, поэтому мы не испугались.

Гид шуганул её, и она снова скрылась в кустах, где сидела и шипела узкогубая мизантропия. Они вдвоём, на пару работают? Или на бензине?

– Что за чудо-тварь? – спросил Том.

– Мизантропия – отвращение, ненависть к людям, неприятие людей. Чудесного в ней ничего нет.

Нас она не тронула.

– Она мало кого трогает, – пояснил Гид, – до поры до времени. Но иногад…

Гид вовремя заметил подползающееся извивающееся издевательство. Ещё немного – и оно схватило бы Тома за ногу… а дальше можно догадываться, что с ним произошло бы.

После сего случая мы усиленно заозирались по сторонам и самостоятельно заметили, как от большого дуба начали вызмеиваться коричневые кольца коллизий. Пока они нас не задевали, но скоро неминуемо должны были зацепить. Мы ускорили шаги, благо освещение уже позволяло.

И вдруг Том впал в панику: оступился на обочине и рухнул вниз – тут-то и скрывалась ловушка. Мы замерли – и от неожиданности, и от страха: один выскочил из кустов. Вёл он себя до жути нагло: яростно замахал хвостом и собрался напрыгнуть. Но со страхом мы справились, прищемив ему хвост, а Тому приходилось худо: паника охватила его, и, мягко покачивая в когтистых лапах, всё сильнее прижимала к себе. Том даже кричать не мог.

Нас спас лесничий – кто ещё мог появиться в лесу?

Он шёл нам навстречу, а справа на поводке бежало возмездие.

Паника сразу оставила Тома и исчезла в тёмной чаще.

– Большое спасибо, – от всей души поблагодарили мы лесничего. – Вы ведь лесничий?

– Не стоит благодарности, – отказался он, – я ничего не сделал. Я – лесной егерь. Лучше скажите, не встречался ли вам беглый взгляд? Он удрал из зоны. Объявлен розыск. Всех подняли по тревоге.

– А, знаю! – воскликнул Гид. – Такая большая чёрная лестница, ведущая на белую скалу! Оттуда лучше видно.

– Да, она самая. Значит, нет? Тогда извините, я иду искать, – и он свернул на боковую тропинку.

Скоро мы выбрались из леса и облегчённо вздохнули. Посветлело. Тьма исчезла, свет появился.

– Как хорошо! – произнёс Том, раскидывая руки и глубоко взохнул, намереваясь как-то определить своё состояние. Но, оказалось, и вздыхать и охать рано.

– Т-с-с! – прервал Гид вздыхательные упражнения, заозиравшись вокруг и тихо произнеся: – Я же предупреждал о сём месте. Никаких слов! Мы попали туда, где материализуются понятия! Будьте осторожнее! Говорите шёпотом.

А внешне ничего никак не проявлялось. Я, во всяком случае, видел одну бело-молочную мглу тумана, через которую слабо просвечивала тропинка. А иногда и тропинка не просвечивала.

– Это отсюда вы берёте всё? – решил выяснить Том.

Гид поморщился.

– Нет. Здесь всё происходит само собой. Громко произнесённое слово, если обозначает что-либо, может мгновенно материализоваться. Поэтому все стараются говорить тихо. Иначе возможны нехорошие штуки.

– А эти что, не знают? – спросил Том, указывая на вынырнувших из тумана двух парней с транзистором, из которого неслось: «…бесконечная признательность…»

– Наверное, рутисты (от волнения перепутав буквы – он хотел сказать «тирусты», то есть «туристы»), – побледнел Гид, бросаясь к ним. – Ох!

Он опоздал. Пространство вокруг тотчас оказалось заполненным тонкой капроновой леской, в которой мы безнадёжно увязли.

Наши барахтанья ни к чему не приводили: леска не давала возможности двигаться, хотя и не обматывала.

Сначала мы подавленно молчали, запутанные неожиданной ситуацией, потом Том напустился на Гида, насколько подобное возможно осуществить, находясь в лесочном пространстве:

– Почему вы не огородили это материализаторское место, если оно опасное?

– Как сказать, – пожал Гид плечами, – с одной стороны, все его знают и берегутся. С другой стороны – руки не доходят. С третьей стороны оно огорожено: выставлены пикеты, стоят блокпосты, солдаты… да вы сами видели – где солдаты устанаваливали режим…

– А-а, так это там? – удивились мы.

– Да, в том числе и для охраны пространства сбоку. Совмещение функций. А с четвёртой стороны – со стороны Госпиталя – сюда никто не ходит. Мы, наверное, первые. Храмольное мерзсто.

Пока мы торчали, увязая в бесконечной признательности, я продолжал вести с Томом лингвистические дискуссии, в которые, прислушавшись, ввязывался и Гид. Но начал, как обычно, Том:

– А почему бесконечная признательность, а не бесконечная привязанность?

– Мне кажется потому, что воплощение привязанности слишком прямолинейно, – поморщился я, – привязанность подобна собачьей привязи, а бесконечная, значит, очень длинная. Значительно, неограниченно длинная, как для собак из созвездия Гончих Псов.

– Бесконечная привязанность имеет вид смотанного шнура, – согласился Гид. – Никто не знает, сколько в ней метров. Можно отойти на конец света… на противоположную сторону земли, – поправился Гид, – и всё равно оставаться бесконечно привязанным к кому-то или чему-то. А данное место… Было у нас нечто подобное – такие же туристы забрели и что-то ляпнули, не подумавши. И запутали одну даму… Так она в отместку покрыла их, на чём свет стоит. А все утверждали, что свет стоит на трёх китах. И эти киты материализовались…

– Это как получается? – недоуменно спросил Том. – Забросала китами, что ли?

– Так и получилось, – улыбнулся Гид. – Сильная женщина.

Мы помолчали – до того момента, как я спросил:

– Гид, какие у нас перспективы?

– Скоро приедет полиция и освободит нас.

– У вас и полиция имеется?

– Конечно. Всё, как всюду. Раз есть армия, то и полиция должна быть.

– Гид, – тихо спросил Том, глядя на Гида по-особому. С надеждой не с надеждой, но с ожиданием – наверняка, – а вы отведёте нас на другую Ярмарку?

Гид содрогнулся. Не просто вздрогнул, а содрогнулся – да так, что закачалась паутина лески. Он долго молчал, раздумывая, потом нерешительно произнёс:

– Но вам же доктор сказал… Вы что, не верите ему?

– Верю, но… мне кажется, что в моём СЖ было что-то особенно важное. Что-то важноособенное.

Я не стал говорить Тому, что все так думают. Гид посмотрел на меня, подумал то же самое, также не стал говорить, а произнёс:

– Вообще-то можно… но надо хорошенько подготовиться. Я расскажу, что там может встретиться, чтобы вы хоть немного ориентировались. И чтобы не перепутали СЖ и СЖ…

– Как это? – не понял Том. – Смысл жизни со смыслом?…

– Нет: СЖ со Схемами Жизни.

– А что это?

– А вот послушайте.