Глава 14. По рядам и междурядьям

Мы увидели человека в котелке, с галстуком, тросточкой и при часах с карманной цепочкой. Вылитый коммерсант. Где-то я такого уже видел, в каком-то фильме. Или фирме.

– Что продаёте? – спросил я.

– Респектабельность, – покосившись на меня, сочно сказал «коммерсант». Он с видимым удовольствием проговорил само слово: «рес-пёк-та-бель-ность». С него сок так и тёк, со слова. Сословное слово. Славное сословное слово… не хухры-мухры.

– Но… что же у вас останется? – растерялся я.

– А это уже не ваша забота, – так же сочно ответил он.

– А чья же?

– Моя, – и он указал на жмущуюся у его ног маленькую собачку. – Вот она.

– Со-ба-ка – за-бо-та, – проговорил я, – действительно, очень похоже. Но к чему бы это?

Он пожал плечами. Я тоже. Но он остался на месте, а я удалился.

У недавно построенных торгновых павильонов прохаживалась колоритнейшая цыганка в ярком пёстро-цветастом платке с чёрными и золотыми разводами и нескольких метущих по земле юбках, и предлагала каждому:

– Хочешь, погадаю на интерес?

Том услышал её предложение и сразу бросился к ней.

– У вас есть интересы? – чуть не запыхавшись, спросил он.

– Какие угодно! – обрадовалась цыганка. – Смотри, соколик, выбирай: пиковый, бубновый, червовый…

– Червивый? – не понял Том.

– Балда! – рассердилась цыганка. – Уши мыть нужно. С земляничным мылом.

– А бубновый – это от слова «бубнить»? – влез я, чтобы защитить Тома.

Цыганка резко высказалась по-цыгански, и интерес к нам тотчас же демонстрати-итивно полтеряла – по крайней мере, половину. А втиорую половину, которую она втирала в руку в районе локтя, отправила на полтергейст – но я не понял: присутствовать или участвовать?

К нам незамедлительно – незаметно и длительно – подошла конкурирующая цыганка:

– Гадать будем?

– Только и знаем, что гадаем, – отказался Том.

– Если знаем – зачем гадаем?

– Да кто его ест, вашего гада! – возмутился Том. – Стойте, где стоите, ешьте, что хотите.

– Гад гаду розь: хочешь ешь, а хочешь – брось.

– По другому мнению, не подвергаемому сомнению, гад гаду – друг, товарищ и брат, – вмешался Гад, то есть Гид.

Цыганка удалилась.

Чуть поодаль от неё мы отыскали настоящего продавца интересов. Но интересы у него оказались какие-то странные… По их внешнему виду мы не смогли определить, интересами к чему они являются. А сам продавец ничего не говорил: ухмылялся и повторял:

– Сами разберётесь, если истинные ценители.

Тогда я решил зайти с другого края.

– Жизненные интересы у вас есть?

– А? Интересы? Как же, как же, имеются. Есть, у меня есть. Но не продаются. Они мои, собственные. Самому нужны. А продать я вам тоску могу, в довесок.

– Тоже собственную?

– Ну нет, какая может быть тоска при наличии жизненных интересов?

– И много у вас тоски?

– Полно!

– Зелёная?

– Нет, спелая, созревшая.

Какую он продавал тоску, мы рассматривать не стали – устали.

Когда мы отошли, Том негромко сказал:

– Человек имеет жизненные интересы, а торгует тоской. Бывает же на свете такое!

– На свете и не такое бывает. А у нас – тем более, – в тон ему ответил Гид.

Мы снова пошли по рядам. И заметили парня, не желавшего стоять в той небольшой очереди, что стояла за чем-то. Он обходил всех, лез сквозь очередь и хватал с прилавка, не глядя. Я определил его действия, как «хватание без зазрения совести». Том согласился со мной. Но мы захотели подтвердить определение.

– Ты что, совесть потерял? – напустились мы на парня.

– Да нет, – ухмыльнулся парень, – я её продал!

– Кому?

– А вон, – и парень мотнул говловой (представляете, какую форму она имела?) назад.

У полотняной палатки, над которой трепетало полотняное же объявление «Скупаю излишки совести» – «Как завуалировано – подумалось мне, – и ни в чём гада не обвинишь!» – стояло несколько человек с ведёрками, наполненными чем-то белёсоватым и мутным. Очередь продвигалась быстро.

– Что-нибудь сдаёте? – поинтересовался, глядя на наши пустые руки, молодой на вид парень, но с бородой. Но борода была с одной стороны лица, левой. Наверное, он хотел стать провозвестником – или буревестником – новой моды. Или испытателем особо опасной бороды, поэтому начал с половинной дозы. Или испытателем терпения взглядов на бороду.

– А что вы предлагаете взамен? – глядя на него в упор, спросил Том. Мне показалось, что он кого-то в нём узнал. Себя?

– Ятики вы, значит, не хотите, – сказал продавец и утёр безбородую половину лица.

– Не всё можно купить за ятики, – вставил я.

Парень задумался, пощипывая половинную бороду. Мне почему-то вспомнился Полубородый капитан из «Голубой стрелы» Джанни Родари. Но на моряка продавец не смахивал. Да моряков рядом и не было.

Мы молчали, Том рассматривал парня, и что-то ему в нём не нравилось. Я смотрел туда же, но никак не мог определить, что Том в нём нашёл. Или, наоборот, чего не нашёл.

– Могу предложить наплевательское отношение к жизни, – нарушил молчание парень.

– А ещё что? – продолжал наседать Том.

– Равнодушие, апатию, безразличие, – продолжал перечислять парень. «Не ту ли самую апатию, что сняли с Тома? – мелькнула у меня мысыль, толстая и тяжёлая. – Это было бы слишком оригинально».

– А разве они не появляются у человека автоматически, едва он продаст совесть? – усмехнувшись, поинтересовался Том.

– Может, где-нибудь и появляются, – пожал плечами парень, – а у нас ничто не появляется и не исчезает само собой, а только с помощью других людей.

Том кивнул и успокоился. Видимо, не нашёл в парне ничего.

– Можно нескромный вопрос? – предложил я.

– У меня нет… – неожиданно растерялся парень.

– Да нет, я вам предлагаю: почему у вас борода с одной стороны?

– Ах, это… – улыбнулся парень, но улыбка вышла кривоватой, искоса выглядывающей из-за бороды, – девушка одна утром повстречалась… шустрая такая. Гляжу – стрижёт глазами. Не успел я оглянуться – полбороды как не бывало. А если бы оглянулся – и вторую половину состригла бы.

– Спасибо, – кивнул я, поворачиваясь, чтобы уйти. И увидлел – длинным задержавшимся взглядом, – что в соседней палатке у продавца борода с правой стороны! Но уточнять причину его полубородости мы не стали. Вместо этого просто спросили:

– Что вы продаёте?

– Наслаждения, – медовым голосом протянул продавец.

– Наконец хоть что-то хорошее! – обрадовался Том.

– Я бы на вашем месте не очень торопился, – поостерёг его Гид и спросил парня:

– Какого рода наслаждения вы предлагаете?

– Самого разнообразного! Мужчинам – женского рода, женщинам – мужского. Но могу и наоборот, – спохватился он, заметив наши кислые физиономии. – Есть нейтральные, среднего. Или чуть выше среднего.

– А любовь вы тоже продаёте? – опомнился я.

– Не по моей части, – ухмыльнулся парень.

Счудя по его чудаковатой ухмылке, любовь если где и продавалась, то не настоящая – так, жалкая подделка, суррогат (суровый и рогатый), или же мы вкладывали в данное понятие разный смысл. Или один и тот же, но с разных сторон. Признаюсь, мне стало легче, хотя представить, чтобы кто-то торговал настоящей большой любовью, я не мог. Хотя… если большая, но неразделённая? Куда её девать-то? Но кто купит неразделённую? У кого хватит средств на большую? Что он предложит взамен? А разделить нельзя. Или можно? Отрезать кусочек, расфасовать по сто грамм. И торговать, торговать, торговать!.. Нет, глупости. Разве что идиот расстанется со своей любовью, но идиоты не любят. Настоящая бывает лишь у настоящих людей.

Я забормотал про себя: «Настоящая, насидящая, належащая, надлежащая, подлежащая… Нас-тощая? Нас стоящая, на сто…». Потом прекратил кислое занятие и спросил:

– А слава на Ярмарке продаётся?

– Слава? Нет, скорее, тщеславие. Но мало бывает и редко встречается.

«Ага!» – смекнул я. Или смектнул? – вроде что-то бурчануло в животе.

– Не купите ли? – вкрадчиво поинтересовался я, перенимая повадки мелких торговцев, коих много бродило по Ярмарке. Воистину: с кем поведёшься, у того и наберёшься.

– Не на что. Весь капитал растратил на наслаждения, – и парень похлопал рукой по тугим липнущим мешкам.

– Жаль, жаль, – вздохнул я.

Видя моё замешательство, Том решил мне помочь, и задал, как показалась, животрепещущий вопрос – во всяком случае, что-то трепетало в его руке, когда он обращался к продавцу:

– Скажите, ум или память можно купить?

Продавец замешкался. Гид сделал мне знак, и мы отошли в сторону, где он, приглушив голос, сказал предупреждающе:

– У нас не все знают всё, но мало кто признаётся в незнании, скорее наоборот. Каждый считает себя истиной в последней инстанции, что не всегда соответствует действительности. Но это не главное. Важнее другое: ваше отношение к услышанному. Нельзя у обычного торговца выведать то, что знают одни узкие специалисты. Поэтому не надо принимать на веру всё, что они говорят. Относительно отдельных вещей поинтересуетесь… хотя бы в госпитале.

– А когда мы туда пойдём? – спросил я.

– Немного позже, – нахмурился Гид, – им сейчас не до нас. Они борются с эпидемией. Дурные примеры.

Разговор продавца с Томом, между тем, продолжался.

– А ум, память? – повторил Том.

– Ну-у… Если бы я был невежливым, то сказал бы, что это из другой сказки. Они же фундаментальные вещи! Разве можно продать Солнце? Лучи его – пожалуйста, сколько угодно. А то, что вы сказали – недвижимое имущество. Как дыхание, кровообращение…

– Способность к дыханию, вы хотите сказать? Одно-то дыхание, наверное, можно…

– «Твоё замёрзшее дыханье лица коснулось моего», – процитировал продавец строки поэта конца 20 – начала 21 веков, – «Я не сумел согреть его”, – И добавил: – Сейчас появились удобные калориферы, подогревающие выдыхаемый воздух, специально для подобных случаев. Встроенные.

– Нет, спасибо, не надо, – отказались мы.

– А силу продаёте? – Том, как многие в его возрасте, не отличался оригинальностью в стремлении накачать мышечную массу с наименьшими затратами: купил – и всё. Типа протеинов. Но и с протеинами качаться нужно!

– Тоже не наше. Мне она кажется чем-то, – торговец пошевелил пальцами, – эфемерным, неощутимым. Какого на свете не бывает. Сила не существует отдельно от источника.

– Но если есть источник силы, значит, можно набрать из него, и… – воспрянул Том.

– Нет, я в переносном смысле, – поправился продавец, – сила человека – в мышцах, сила машины – в двигателе, сила народа – в духе. Мне порой кажется, что «силы вообще» не существует.

– Чего не существует, силы? – возмутился Том. – А как же «сила солому ломит»?

– Ну, для соломы, может, и сгодится…

– Кстати, ты заметил, – обратился я к Тому, – что пять обычных чувств мы в продаже не встречали: ни осязания, ни обоняния, ни вкуса, кроме художественного, ни зрения, ни слуха. Равно как и здоровья. Выходит, их ни за что не купишь?

– Заметил, но хочу проверить. Вдруг продаётся где-нибудь… далеко отсюда. Гид же говорил о других ярмарках…

– Скажите, – обратился он к расхожему торговцу, который проходил мимо, – ум на Ярмарке продаётся?

– Вы что? – совершенно искренне удивился торговец. – Какой дурак станет продавать ум? А вам что, не хватает? – И он известным жестом покрутил пальцем у виска, словно заводя пружину.

– Нет, я так, – прокраснел Том, – поинтересовался. Для общего развития.

– Ну, ежели для развития… Развитие надо хорошо кормить, чтобы правильно развивалось.

Мы завернули за угол палатки и остановились: оказалось, позади первой палатки – где парень с левосторонней бородой скупал излишки совести – стоял лоток, на котором их продавали. То, что скупалось там, продавалось здесь – из тех же ящиков.

Здешний продавец торговал совестью направо и налево. К нему даже образовались две очереди с соответствующих сторон. Шла нарасхват.

– Где вы её используете? – поинтересовался Том у купивших.

– В домашнем консервировании. Чтоб добро не пропадало.

Полученные сведения подтверждали уже известные, и мы успокоились.

Через несколько шагов от очереди – я не успел их сосчитать – мы остановились, привлечённые необычным зрелищем.

Благообразный старичок продавал ностальгию. Единственную на всю Ярмарку. Около него толпился народ – не чтобы купить, а чтобы посмотреть на этакое чудо, на диковинную редкость.

Старичок держался бодро, но сердился, что не покупают.

– Захватаете! – ворчал он.

– Не лучше ли определить её в музей? Вы не пробовали предложить? – спросил спонтанный доброхот в соломенной шляпе.

– Пробовал. Разве там ценители? Они сами как экспонаты, обомшивели все, моль завелась…

– Какая моль? – засуетились доброхоты, предлагая свои варианты, – моль-ба?

– Или бе-моль?

– Моль-берт?

– А может, моль-екула?

– Моль-ер?.. – робко предположил кто-то, но его высмеяли:

– «Моль-ер»! Ты бы ещё сказал «С-моль-ный»!

– Может, моль-итва?..

– Обыкновенная, с крылышками.

– Почему же завелась – механическая, что ли?

– Ну, вывелась…

– На вывеске?

– На ввеске! – рассвирепел старичок. – И виски припомажены! – и, прихватив ностальгию под мышку, удалился, бормоча: – Я тебе припомню, я тебе намажу! При помощи сажень! По мощи сажень, помощиса Жень, помочися же, помочи в саже…

Мы также удалились, но молча и в другую сторону. В той мы, кажется, увидели всё.

А в этой – нет: мы невольно залюбовались тем, как сидящий в мини-мастерской мини-мастер ловко ударял мини-штампом по блестящему металлическому листу, и из-под его ударов сыпались в лукошко блестящие закорючки, напоминающие не то интегралы, не то параграфы.

Небольшая очередь, стоявшая перед ним, то медленно рассасывалась, то быстро собиралась вновь – словно повинуясь ритму его ударов.

– Что он продаёт? – сппросил Том медленно, как будто замёрз, хотя вокруг стояло тепло – в мешках и ящиках, а кое-где и навалом.

– Ошибки, – с готовностью ответил Гид.

– Как это?

– Каждый человек в жизни ошибается. Но разве можно ошибаться, не делая ошибок? Вот он их и продаёт. Делает и продаёт. Обыкновенное товарное производство. Этот продаёт новые ошибки. Вон тот, рядом с ним, продаёт подержанные.

У соседа на прилавке закорючки лежали приржавленные, потускневшие. Но зато и стоили дешевле.

– А где он их добывает? – Том чуть не сказал «достаёт», но вовремя удержался.

– По-разному. Находит – на улице, в парках, магазинах, учреждениях. Люди обычно стараются избавиться от ошибок, забыть их, оставить где-нибудь. В этом, в частности, основная причина того, что они вновь и вновь совершают те же ошибки. Ведь если с тобой нет ни самой ошибки, ни памяти о ней, ты можешь ошибиться на том же месте. Надо хотя бы помнить о сделанных ошибках, чтобы не повторять их. А другие, наоборот, всю жизнь только и делают, что собирают свои и чужие ошибки – а потом продают их. Он скупает, а потом перепродаёт.

– Зачем же люди покупают ошибки?

– Как зачем? Я же сказал: чтобы ошибаться! Имея ошибку, ошибиться легко… нет человека, который бы не ошибался. Так лучше воспользоваться чужой ошибкой, чем ошибиться самому. По крайней мере, ты будешь точно знать, что тебя ждёт, и сможешь заранее приготовиться. Наконец, ты будешь меньше переживать из-за неё. Ведь это ошибка, которую ты сам выбрал, уже известная, почти своя…

– А не будет ли сознание того, что ты сам, добровольно, сделал ошибку, ухудшать твоё состояние? И не станешь ли думать, что если бы не сделал, или сделал не сейчас, всё могло бы пойти по-иному? Человек всегда так думает. А тут собственными руками…

– Но если вы ошиблись специально, будет ли ошибка ошибкой? – я решил добавить вопросов.

– Конечно! Чем же она может быть? Можно попросить сертификат…

– Ну-у, как говорил Черчилль: «это не преступление, это хуже: это ошибка», – процитировал я. – мне кажется, специально сделанная ошибка тянет на преступление.

– Видите! Он ошибку ставил выше преступления! То есть ошибка намного важнее! Ценнее!

– Он говорил: хуже.

– Так это же в превосходной степени! В отрицательно превосходной.

Я понял, что чего-то не понял, и решил свернуть в сторону, произнеся банальность, которая иногда служила людям альтернативой в подобных спорах:

– По-моему, лучше ничего не знать. Пусть всё происходит само собой, чисто случайно.

– Случайно? – Гид усмехнулся. – Случайно ничего не происходит. И что такое случайность? Расхожий товар из соседней лавчонки. А на чужих ошибках можно чему-нибудь научиться. Помните выражение: только дураки учатся на своих ошибках, умные учатся на чужих.

– А если и на своих не учатся?

– Тогда это идиоты…

Пока мы рассуждали о дураках и ошибках, я сам чуть не совершил таковую: заглялелся, лялякая, на окружающие диковинки, и при переходе улицы не посмотрел, как положено, по сторонам. И на меня едва не налетел тяжеловесный першерон. Главное, он так топотал копытами, что слышно было за версту. Но я не услышал – наверное, потому что находился не за версту, где слышался топот, а здесь, где топота не было.

Нет, он не сбил меня: его круп пролетел в сантиметре от моего носа. И носу сильно досталось, тяжёлым запахом. А я почувствовал лёгкий испуг, который, впрочем, быстро исчез.

«В чём дело?» – подумал я, осмотрелся по сторонам и заметил небольшого мужичонку, который, оглоядываясь – оглядываясь с плотоядной улыбкой, – запихивал что-то в мешок. Увидев, что я его завметил, он смешался (со своим мешком. Ну и зрелище получилось, доложу я вам!..) и забормотал:

– Прошу прощения… я думал, он вам не нужен, вы будете рады от него избавиться… Но если хотите, я верну его… – и он залез до пояса в мешок и закопошился в нём, судорожно выискивая что-то.

Слова мужичонки разительно не соответствовали облику. Мне почему-то показалось, что он – скрытый интеллигент, вроде шпиона в чужих рядах.

Но отказался не поэтому. Я подумал: зачем мне испуг? Пусть и лёгкий. Неизвестно, сколько его нести придётся. Начнёт вдруг расти, тяжелеть… Пусть забирает. Я лишь спросил, где он их применяет. «Скрытый интеллигент» пожал плечами:

– Аккумуляторы можно заряжать…

– Спасибо, – поблагодарил я и помчался догонять Тома с Гидом, которые заболтались друг с другом и не заметили случившегося. Аккумуляторов у меня не имелось – ни здесь, ни дома. Но при случае могу кому-нибудь посоветовать.

Догоняя, я услышал продолжение Гидова рассказа:

– …Любопытный субъект. Собирает подмоченные репутации, сушит, чтобы отбить неприятный запах, гладит и продаёт. Мы встретились, когда он развешивал их для просушки. Я их узнал по узким разрезам в средней части, ни на что другое они не похожи! Он торгует недалеко, за углом. Да вот он! Можете взглянуть сами.

Народу вокруг субъекта толпилось много, все пробовали, щупали, мяли; некоторые нюхали, но брали неохотно. Неохотно, но брали – можно сказать и так: мнение зависит от точки зрения.

– Нет, что ни говори! – разорялся сухонький старичок, соря словами, что ятиками, – а подмоченная репутация так и останется подмоченной, хоть ты её выстирай и высуши. Хоть накрахмаль и загладь: всё одно вид у неё будет не тот, что у настоящей, невиновенькой.

Однако брали, повторюсь. Некоторые по нескольку штук.

– Как же так? – поинтересовались мы у старичка.

– На подстилки берут, в хлев. Свиньям всё равно, а коровам – нет. Какая ляжет, а другая и близко не подпустит. Она скотина умная, ей не всё равно, что в ногах валяется. Не то, что иной человек…

– А вы, извините, откуда знаете? Вы, случаем, не по сельскому хозяйству? Откуда берёте сведения? Вы их выращиваете?

– Нет, – рассердился старичок.

– И не по репутациям? Выщипываете?

– Нет, – старичок продолжал сердиться, однако старясь сдерживаться.

– Тогда, вероятно, по моющим средствам? Выщелачиваете?

– Нет! – старичок рассердился окончательно и ушёл.

Его спина, сверкая негодованием и возмущением, долго сияла бы на солнце, слепя глаза, но её скрыл из виду, заслонив, подскочивший разносчик:

– Купите отвращение!

– Зачем оно мне? – отказался я. – Гадость какая-то!

– Я предлагаю не гадость, а отвращение к гадости! Порой оно бывает очень необходимо: вдруг вам что-то не понравится, вы и примените отвращение.

– Нет, – снова отказался я, – звучит как-то слишком не очень.

– Что в имени его вам? Главное – чёткое выполнение функции.

– Вот-вот, – пробормотал я, – хоть пей, да дело разумей, как говаривал дедушка Крылов.

– Абсолютно верно! Я вижу, вы деловой человек. Значит, мы поймём друг друга.

– Предположим. И что же делает отвращение?

– Оно отвращает, то есть переворачивает мнение человека на сто восемьдесят градусов, изменяет на обратное. От-соединяет, от-влекает и вращает, вращает до тех пор, пока человек не обернётся спиной к тому, к чему до сих пор стоял лицом.

– Что, если одновременно с вращением поворачивать голову в противоположную сторону? – предположил я. – Не вернётся ли всё на круги своя, или не останется ли на прежних местах?

– Имеется в виду внутренний взгляд, – пояснил продавец. – Поворачивается он. Голова тут ни при чём.

– Большое спасибо за интересную, содержательную и познавательную беседу, – поблагормотал я, – но отвращение мне вовсе не нужно.

Уже отйдя – на небольшое расстояние, я услышал, как продавец рассуждает сам с собой:

– Видимо, упаковка плохая… испаряется. Иначе купил бы. Придётся перепаковывать.

– Сразу нужно бы паковать!

– Сам бы и паковал!

– Мы же договаривались: ты пакуешь – я продаю.

– А чего ж ты не продавал?

– В туалет ходил…

Я не дослушал продолжения междусобойной бессодержательной беседы, поспешив за Гидом и Томом, рассматривающих на прилавке нечто непотребное: никто его не требовал, не брал, не интересовался. Я присоединился к ним.

Предлагали вакханалию – нечто вроде пенистого пудинга с лентообразными вздыбленными подрагивающими кольцами.

– Во-во, – усмехнулся Том, – совсем как в анекдоте: пьяный дебош заказывали?

– Очень даже возможно, – подтвердил Гид, – я лично видел объявление, где предлагался широкий выбор дебошей, в том числе и пьяный.

– Да? – Том сразу погрустнел. – И это можно купить?

– Это – проще всего. И недорого.

– А как же, – спросил я, зевнув, – «ничто не достаётся нам так дёшево, и ничто не ценится так дорого, как вежливость»?

– Обычный баланс спроса и предложения, – пожал плечами Гид, отстраняя наиболее нахальных офень.

– Выходит, вежливость обходится дешевле дебоша? – решил выяснить я.

– Смотря для кого, – пояснил Гид, – кому-то дешевле вежливость, кому-то – дебош. Кто что производит. Товарный обмен.

Где-то посредине торгового ряда мы стали свидетелями небольшого разговорчика – микропереброски слов:

– Честь у вас есть?

– Нет.

– А достоинство?

– Такого не держим.

– Тогда, может быть, у вас есть хотя бы…

Но мы прошли мимо и продолжения не услышали. Услышали другое. Трудно не услышать, когда кричат у самого уха – я чуть не оглох.

– Выбирайте выражения, выбирайте выражения! – кричал разносчик. Я решил посмотреть. Том тоже подошёл поближе.

Выражения предлагались разные. Некоторые, на мой взгляд, выглядели очень неплохо. Они являлись выражениями чего-то (например, я заметил выражение восторга: сам восторг продавался в другом месте). Зато другие… На них и смотреть не хотелось: неприятное ощущение возникало при первом же взгляде на них. А при втором… Они, очевидно, и были теми выражениями, пользоваться которыми не рекомендуется. По крайней мере, в хорошем обществе. И, однако, они тоже являлись выражениями чего-то. Но чего?