Глава 9. Идём дальше ближе

На ветру неслышно колыхалась небольшая вывеска: «Лень». Было тихо. Никто никого не зазывал, не кричал, не беспокоился и не ругался. Ленились.

– Купим немного лени? – предложил Том.

– Зачем? – удивился я.

– Говорят, она сладкая…

– Лень бывает разная, – вмешался по профессиональному обыкновению Гид. – Есть сладкая, а есть и горькая. Причём горечь скрытая. Вначале вроде бы сладко, а потом начинает горчить так, что невынгорсимо. Особенно если много съешь. Впрочем, – он пожал плечами, – люди тоже разные: одних от неё тошнит, другим нравится. Я, например, её не перевариваю и потому не люблю. И вам не советую, тем более в настоящее время. Как-нибудь попозже попробуете, но сейчас… Лучше тогда, когда найдёте то, что вам нужно. А то вдруг лень вас возьмёт и не отпустит.

– Посмотреть хоть можно? – спросил Том.

– Смотрите… – пожал Гид плечами.

Лень продавалась в бочках – больших пузатых неповоротливых бочках, которые неторопливо рассмакантовывали такие же толстые и неповоротливые грузчики-ленивцы.

– Прилипает к ним, что ли? – удивился Том.

– А то как же? – удивился Гид. – Она ведь очень-очень-очень прилипчивая.

Продавцы тоже работали лениво, не спеша, потому что и к их пальцам прилипало немало лени. Они зачерпывали её лопаточками – как не до конца засахарившийся, загустевший, осалившийся мёд, или же густую патоку, – намазывали на белый – исключительно белый! – хлеб, и вручали – вручали, а не просто подавали! – покупателям. Те бодро откусывали первый кусок, расплывались в блаженной улыбке от невыразимой сладости и продолжали жевать, уже более вяло. Движения их становились замёдленьнымми, они старались скрыться поскорее – но очлень мёдленьно – в любую тень, тлень, под пленьтень, устраиваленьлись в тихом, хорошо проветриваемом укромленьном уголке, присаживались на лавочку, на брёвна, просто на голую землю… И сидели тихо, опустив головы, совершенно рассладившись, оплыв мягким тестом. И ни на что не обращали ни внимания, ни головы. А если обращали, то чрезвычайно неторопливо, леньливо.

– Лень – сильнейший наркотик, – произнёс кто-то за моим плечом. Я обернулся. Кто это?!. А-а, разносчик.

– А вы что продаёте? – поинтересовался я.

– Недоверие. Не хотите ли? – он оживился. – Прекрасное недоверие! К чему угодно подходит.

– Нет, нам не нужно. А веры у вас нет?

– Неходовой товар, – скривился он, – конкурирующая фирма. Там у них затоваривание, то есть затоверивание. Затор вер. Слишком много скопилось, и все снаружи разные, а суть одна, основа то есть… Они пока сами не разберутся: то ли продукция некондиционная, то ли этикетки не соответствуют… Возьмите недоверие, не подведёт.

Я покачал головой.

– Напрасно, – обиделся разносчик. – Даже при сильной вере полезно иметь маленькое недоверие… не пожалеете. Бывают времена, когда оно осоенно необходимо.

– Как вы сказали: оСОИнно? – заинтересовался я. – Или о сое, как альтернативе мясу?

– Ох, извините, – заполошился разносчик, – «а» упало, «б» пропало… Завалилось. Вот оно, – и он подал мне маленькое «б», чтобы я вставил его в слово «осоенно».

– Нет, спасибо, – отказался я, – так оригинальнее, – и обратился к Тому: – Пойдём? Лень нам не нужна.

Далеко пройти мы не успели: запнулись взглядами за стоящего в ряду здоровенного мужика классического тургеневского вида, типа мумуевского Герасима. Перед ним на столе стояла здоровенная же плошка, в которой медленно перееползали черви. Толстые, жирные, белые, похожие на личинок майского жука, но длиннее.

– Что это? – снова спросили мы хором.

– Сплетни, – охотно пояснил продавец, – накопал вот… Продаю, кому надо. Вам надо?

– Разве они такие? – удивился Том.

– А какие же? – в свою очередь удивился мужик.

– Ну… такие, – показал Том руками, – вроде корзины. Сплетни ведь. Плетёное должно быть.

Торговец оставил его дилетантские рассуждения безо всяких комментариев, лишь слегка усмехнувшись.

– А что с ними можно делать, на что употребить? – спросил я.

– Да на что хочешь… – улыбнулся мужик. – Можно рыбу ловить, карась хорошо берёт.

– А на слухи клюёт? – спросил отвернувшийся куда-то и теперь вернувшийся откуда-то и сжимающий что-то в кулаке Гид.

– Можно и на слухи, – мужик сунул руку в карман и вытащил отттуда (рука за что-то зацепилась и сразу не доставалась) горсть кузнечиков. Я ему так и сказал:

– Да это же кузнечики!

– Кому кузнечики, а кому – слухи. Вот послушайте, – мужик протянул нам по одному. Я поднёс своего к уху. «Говорят, – послышалось из кулака, – что в Москве кур доят». Кузнечик был очень старый.

– А твой что? – обратился я к Тому. Он сунул кулак мне в ухо: «Говорят, что будто всё подорожает – абсолютно».

– А ты где был? – поинтересовался я у Гида.

– Да тут, рядом… тоже слухи распространяет, – Гид, верно, хотел устроить сюрприз, а оказалось, мы сами увлеклись слухами. Он разжал кулак. Кузнечик прошептал: «Спасайтесь: скоро конец света!»

– А внешне не скажешь, что старый, – удивился Том.

– Просто этот слух, как птица Феникс: периодически появляется и исчезает, – пояснил Гид.

– Оказывается, птица Феникс может быть насекомым, – сделал вывод Том.

– Может. На Ярмарке всё может, – подтвердил Гид, увлекая нас по торговому ряду. Мы шли, время от времени поворачивая головы в разные стороны, чтобы ничего не пропустить. Но наши старания пропадали напрасно! Мы видели столько, что найти нужное могли лишь чисто случайно. А ведь смотреть мало, требовалось узнать увиденное. Опознать Томов смысл жизни, отличить его от чужого.

– Э-эх, тоска зелёная! – услышали мы звук упавшего на землю тяжёлого вздоха и поспешно обернулись, заранее зная, что увидим нечто интересное: подобного мы ещё не слышали.

И точно: сидящий на лавочке дедок с интересом наблюдал за шевелением в лукошке, которое держал на коленях.

Мы подошли поближе.

По лукошку ползали толстые зелёные гусеницы, похожие на гусениц одной из красивейших бабочек, название которой, как назло, только что вылетело у меня из головы и, быстро взмахивая крылышками, полетело по улице. Махаон, что ли? – попытался я угадать по взмахам крыльев, но куда там! – оно скрылось из виду.

– Это тоска? – спросил Том.

– Тоска, – подтвердил дедок. – Зелёная. Зеленюшшая!

– А грусть? – без видимого соответствия, но с дальним прицелом поинтересовался Том. – Какая она?

– Согласно энтомологическому определению писателя Александра Грина, – вмешался я, печально провожая глазами улетающую бабочку и желая хоть как-то проявить эрудицию, чтобы она не заржавела от длительного неиспользования, – грусть – это пчела.

Старичок не возражал, он только кивнул в знак согласия и вновь повесил голову, разглядывая зелёное шевеление в корзинке.

– Как же тогда будет… – прошептал Том, – “грусть-тоска меня съедает”? У Александр Сергеича, а?

– Гибрид, наверное, – пожал плечами старичок. – Вроде пчелы и гусеницы одновременно – пчелусеница. Скрещённые, гибридизиованные. Возможно, что и с несколькими парами крыльев.

– А разве так бывает? – усомнился Том.

– Бывает. Спроси любого пчеловода.

– Значит, что тогда получается?

– Проще сказать, «искусан пчёлами», – пожал я плечами.

– Обидно за Пушкина…

– А что делать? На Ярмарке свои законы…

На очередном прилавке стояли эмалированные лотки, фотографические кюветы, плошки, наполненные чем-то розовеньким и неопределённым, густо дрожащим. Похожим на кисель.

– Стыд? – догадался я. Что-то ещё помню!

– Он самый, – подтвердил продавец.

– А на вкус какой?

– Кисленький…

– Нам этого не надо, – решительно произнёс Том. – Чего нам стыдиться-то?..

– А чего надо? Купите сомнения, – обратился к нам торговец, мимо которого мы провходили – собираясь войти в соседнюю частную лавочку: нам показалось, не без оснований, что он не предлагал того, что мы искали.

– Хы, да оно у тебя совсем червивое, – презрительно отозвался Том, едва взглянув через плечо. – Вон копошатся… фу, гадость!

Продавец обиделся.

– Это черви сомнения… Они составляют его необходимую принадлежность. Без червей сомнение не может считаться полностью настоящим. Как экологически чистые яблочки. Черви сомнения являются показателем высочайшего качества сомнения!

– Как у сыра «рокфор»? – уточнил Том. – Но там они дырки прогрызают, а тут?..

– Они будут грызть вас, и вы никогда не успокоитесь на достигнутом. Будете стремиться всё к новому и новому и постоянно сомневаться во всём…

– Надо ли сомневаться? – усомнился я.

– Так что: и на месте спокойно не посидишь? – удивился Том. – Зачем оно?.. Впрочем, одного червячка я бы, пожалуй, взял, поменьше. Только чтобы он не грыз слишком часто. Чтоб не давал успокаиваться, но и не так, чтобы места себе не находить.

– Вам завернуть? – обрадовался продавец.

– Попозже. Мы к вам ещё завернём. Тогда и вы завернёте.