Глава 6. «Приёмный пункт»

На стенке висела белая бумажка объявления.

– Неужели закрыт? – пробормотал я, хорошо зная подлоподобный характер работы отечественных заведений.

Но нет, на бумажке типографским способом чётко пропечатывалось: «Кикать, микать и бикать – нельзя». И пририсован жирный восклицательный знак – от руки.

– Что это означает? – обратился Том к Гиду.

Тот пожал плечами:

– В первый раз вижу.

У приёмного пункта толпился народ. Или народилась толпа. Но толпились не толкаясь, по-хорошему образуя очередь, чинно выстраиваясь друг за другом.

Я подумал, что таким образом толпящиеся приобретают чинный вид, а может быть и сам чин – стояли-то все чин по чину, – но спросить у Гида забыл, стремясь встроиться в структуру стоящих.

Мы заняли места с краю, и, от нечего делать, принялись прислушиваться к разговорам сдатчиков с приёмщиком и друг с другом.

– …Примите мои соболезнования, – молодой человек в хорошо отутюженном чёрном костюме и помятой белой рубашке протиснулся к окну и что-то в него подал.

– Ну-ка, ну-ка, – приёмщик схватил их цепкими крючковатыми пальцами и принялся мять и ощупывать. – Немножечко они того… С душком. Да и молью тронутые.

Молодой человек открыл было рот, потом передумал и закрыл. Приёмщик отсчитал ему что-то, тот отошёл, и место у окошечка занял следующий.

– Примите моё сочувствие…

– Давайте!.. – невооружённым глазом мы заметили особую заинтересованность приёмщика в данном товаре, скорее всего личную: она сильнее выделялась, даже чуть высовывалась из окошка.

Человек схватил протянутое приёмщиком, скомкав, затолкал за пазуху или во внутренний карман пиджака, и, не оглядываясь, удалился.

– Примите мои поздравления… – следующий клиент занял свободное место у окошечка.

Приёмщик взял, повертел в руках и поморщился:

– Какие-то они не очень искренние… К тому же завистью немного подпорченные…

– Что? Завистью? Это моль… Я их в нафталине держал. Раньше они принадлежали моей бабушке…

– А-а. Теперь понятно, почему такой запах: обветшали они. За полцены возьму.

– Чего он всё хает? – наклонился ко мне Том.

– Работа такая… Старается сбить цену…

– Примите мои извинения!

– Извинения? Что-то они у вас слишком вымученные. От сердца отрывали? Вижу, вижу: полоски остались. И не от чистого сердца причём, – бормотал приёмщик, острым ногтем смахивая незаметно присохшую песчинку, – ну, да ничего, скипидарчиком ототрём… Ладно, пойдёт.

– Не примете ли объяснения?..

– Покажите!.. Да это же насквозь липа! Брысь отсюда!

– Не возьмёте ли моё поручение?

– Нет уж, оставьте его себе.

– Примите предложение…

– Деловое или нескромное?

– Рационализаторское…

– Ещё чего?!..

– Примите мою благодарность.

– Давайте!.. – и её вырвали чуть ли не с руками.

– Прошу принять мою просьбу.

– Могу принять только во внимание и в обмен на обещание.

– А мой протест?! – к киоску рванулся лохматый парень, протягивая в окошечко нечто вроде двутавровой балки. Но протест был отклонён – вежливо, но решительно. Бутылочки с вежливостью и решительностью стояли слева от приёмщика, и он время от времени смачивал ими пальцы.

К окошечку подошёл субъект в чёрных очках и чёрном же костюме. Туфли, скорее всего, тоже были чёрные, но проверять я не стал. Вряд ли он пришёл босиком, и не потому, что на земле валялись острые осклоки – быть может, осколки склоки? Но от настоящих ли бутылок, которые разбили вдребезги раздосадованные сдатчики, понявшие, что перепутали приёмные пункты, а идти искать другой не захотели, то ли от каких-нибудь других – скажем, бытулок, бутылок быта, – я не определил: мой уровень восприятия не мог уловить тонкости смысла бытия на Ярмарке.

– Держи пари, – субъект метнул в окошечко какое-то такое, что тяжело шлёпнулось там на пол так, что под нами ощутимо дрогнула земля.

Приёмщик отшатнулся, чтобы не задело, но умело овладел ситуацией, прижал ею пари к стенке и заулбался – в полрта, рассчитываясь с клиентом. Видно, пари пришлось ему впору, и он попусту не парился и не пиарился.

Ещё один нечёсаный парень подал в окошечко небольшую апелляцию. Но приёмщик вежливо отклонил её. Тогда парень сунул апелляцию под мышку, осунулся сам, и пошёл восвояси – во всяком случае, мне так показалось. Но было ли это обычное СИ, или же СИ+, а то и СИ++, я не разглядел.

Напряжённое стояние в очереди, пусть и в ожидании своего черёда, слишком утомительно. И это несмотря на длительные тренировки дома и давние исторические традиции. К тому же мы не имели возможности померить напряжение стояния, а это напрягало ещё больше.

Поэтому монаше внимание переключилось на людей в очереди. Скорее моё, чем наше, хотя мы с Томом представляли собой практически одно существо: даже синхронно поворачивали головы, разглядывая заинтересовавшее шевеление в толпе. И мысли наши, ручаюсь, походили друг на друга сильнее, чем близнецы.

В какой-то момент – я не заметил, в какой точно – внимание привлеклось к усиленному позвякиванию пустой посуды. Неужели тут принимают и молочные бутылки? Впрочем, почему обязательно молочные? Могут и кисломолочные… А также прочие ёмкости и ейкости.

– Скажите, вы бутылки принесли сдавать? – наклонился – уж не помню, кто: я или Том – к соседу.

– Вот ещё, – фыркнул тот, выставляя по одной пустую посуду на прилавок: его очередь должна была подойти через два или три человека, и он торопился, чтобы не отстать от неё. – Это пустые надежды…

– Так вот они какие! – ахнул Том.

Пустые надежды имели вид литровых стеклянных банок, хотя и несколько неправильной формы, малость деформированных, сплюснуто-растянутых в боках, горлышке и днишке.

– Это ещё маленькие, – вздохнул сдатчик, как мне показалось, с понятным облегчением: приятно избавляться от пустых надежд. – Бывают и трёхлитровые…

«И пяти, и десяти», – добавил я про себя, но не вслух.

– А вот пустые обещания, – он подтолкнул к окошечку нечто похожее на стеклянный химический холодильник: гроздь соприкасающихся шаров, криво изогнутую в нескольких местах. – Есть ещё пустые обиды, – он пододвинул стопочку плоских прозрачных блюдечек, – пустые пожелания (неровные листы изжёванного, измятого целлофана), пустые хлопоты, – разрази меня гром, но больше всего они походили на хорошо высушенные аплодисменты, а конкретнее – на клочки полупрозрачно-желтоватой «пергаментной» бумаги, бахромчатые по краям; или же на кукурузные хлопья, в которые чрезмерно передано оливкового масла, – пустые разговоры… – эти я рассмотреть не успел, он сразу посунул их в окошко.

На наше удивление, все «пустушки» были с благодарностью приняты, и он ушёл, держа под мышкой портфель, раздувшийся от полученного от приёмщика, однако продолжая позвякивать авоськой. «Что лучше – вякать или позвякивать? – подумал я, а Том спросил ему вслед:

– У вас что-то не приняли?

– Нет, – бросил через плечо незнакомец, – это обычная стеклопосуда. Пойду сдавать в другой киоск, здесь же не берут.

Подошла и наша очередь. Мы с Томом удивлённо воззрились на розовые и голубые лохмотья, вдруг оказавшиеся в наших руках и в корзинках, которые мы по очереди протянули в окошечко – как бы под гипнозом, – а потом так же машинально пробрались сквозь толпу на чистое место, зажав в руках то, что приёмщик дал взамен.

– Что это мы сдали, Гид? – вопросил первый из пришедших в себя, Том. Что значит молодость! Я продолжал приходить в себя, несмотря на, казалось, большую прежнюю практику общения с Ярмаркой.

– И что у нас сейчас? – продолжил он же.

Гид смутился.

– Я подумал… Они ведь всё равно никому не нужны… Они сумбурные, хотя и довольно приятные… но такие нестойкие… очень скоро пропадают, портятся, искажаются, забываются… подменяются более поздними…

– Да что же это? – гаркнули мы хором.

– Первые встречатления… – потупив глаза, признался Гид. – Впечатления от первых встреч…

«Интересно, – подумал я, – сколько раз могут появляться первые впечатления?» Впрочем, это зависит как от новизны места, в которое ты попадаешь, так и от перемен, произошедших за минувшее время в тебе самом.

– А что он нам дал? – Том продолжал вертеть в руках непонятное, полученное от приёмщика. – Что это такое?

– Валюта.

– ???

– Местная валюта, деньги, – повторил Гид. – Обычные деньги. Она сама по себе ничто, но за неё вы можете купить всё, что угодно. Как и любые деньги, впрочем: по сути они – лишь разноцветные кусочки бумаги, но за них можно приобрести всё желаемое. Или почти всё, – добавил он, немного помолчав и подумав.

– А как они называются? – спросил Том, вертя в руках разноцветные прямоугольники и квадратики с нарисованными на них лабиринтами, геометрическими фигурами и штрих-кодами.

– Ятики, – ответил Гид, несколько смутившись.

– От «Ярмарка Тщеславия?» – догадался я. – Когда я бродил по ярмарке прошлый раз, тогда денег ещё не было. Была одна сама ярмарка – как место для торговли – и торговали почти исключительно тщеславием. Сюда приезжало множество богатых вельмож, купцов, больших начальников. Все стремились друг друга обойти, переплюнуть, заиметь то, чего ни у кого не было, достать то, чего никому не досталось. И к каждому виду состязания полагалось иметь своё тщеславие. За этим строго, хотя и негласно, следили.

– Его привозили на возах! – подхватил Гид. Видно, он тоже хорошо помнил то время, и оно нравилось ему. Он мечтательно прикрыл глаза ресницами. – Большие возы, нагружённые с верхом… Кое-что волочилось по земле, пачкалось, портилось… но это ничего: всё подбирали, очищали и продавали – для мелких людишек.

Я согласно кивал.

– А теперь, – Гид вздохнул, – теперь ничего такого нет, или бывает очень редко. Но зато Ярмарка разрослась, построены и открыты постоянно действующие магазины, киоски, рестораны, гостиницы, госпиталь… Кстати, – прервал он сам себя, – вам надо пойти и устроиться в гостиницу… или у вас есть, где остановиться? – Он вопросительно посмотрел на меня. Я отрицательно покачал головой. Он продолжил:

– Вряд ли за сегодняшний день мы сможем отыскать то, что вам нужно. Устроитесь, а потом продолжим поиски.

Предложение прозвучало деньльное – яснее светлого дня и чище льняной скатерти. Животрепещущие вопросы желательно решать днём, пока хорошо видно, как они трепещут. И не откладывать на ночь, чтобы не оттрепетали впустую.

Гостиница находилась рядом с огогогогороженной территорией Ярмарки – собственно, Ярмаркой являлось необозримо огромнейшее – ограниченное лишь горизонтом, но простиравшееся гораздо дальше – пространство, на котором размещались и гостиница, и госпиталь, и леса и поля, и горы, и много-много всего чего иного, чего мы пока не видели: Том вообще, а я частично. Гостиница находилась рядом с территорией того громадного базара, рынка, торжища, где, в основном, происходила непосредственная торговля. Но из её ограниченности не следовало, что торговать не разрешалось в ином месте: Ярмарка оставалась Ярмаркой, и на ней продолжали действовать её собственные законы.

Нам сразу предложили несколько комнат на выбор. Мы взяли двухместный: всё равно будем разговоры разговаривать, да и к чему разделяться? Вместе веселее.

Ни паспортов, ни иных документов у нас не потребовали – вместо бумажных формальностей мы сфотографировались в мо-ментальной фотографии (принадлежащей министерству обороны, зарегистрированной в местных правоохранительных органах и фиксирующей мыслительную деятельность) и наши удивлённые снимки навечно остались в гостиничном досье.

– А зачем это? – спросил я дежурного администратора.

– Практика показала, что фотографирование – наиболее эффективное средство, действующее одновременно в нескольких направлениях. Во-первых, мы сразу избавляемся от злоумышленников: они ни за что не хотят фотографироваться, даже если мы обещаем приплатить. Во-вторых, в случае ущемления интересов гостиницы можно сразу найти постояльца. И, в-третьих, подобная практика осуществляется в ваших собственных интересах. Бывало неоднократно, что кто-то на Ярмарке терял лицо, свой истинный облик – от неумеренных возлияний, например, да и от других причин… не будем ханжами, все мы люди, всякое случается. И лишь потому, что у нас осталась фотография, нам удавалось вернуть его. На Ярмарке случается разное…

Горничная проводила нас до двери номера и удалилась. Номер смотрелся неплохо, но мы его особенно не рассматривали – не за тем прибыли. С первого взгляда запомнились выходящие в просторную прихожую двери двух комнат: обширной спальни и не менее шикарной гостиной, в центре которой стоял стол, накрытый скатертью с двумя маленькими дырочками – скорее всего, от сигарет. Я решил непременно сказать о них администратору, чтобы нам не поставили в вину. Знаете, бывают случаи…

Наскоро разгрузившись, то есть сбросив рюкзаки и смахнув с ботинок дорожную пыль (ярмарочную решили оставить, всё равно сейчас снова осядет), мы собрались вновь выйти на улицу, но сначала решили вымыть руки: я всегда так делаю, входя в дом.

В туалете я с удивлением увидел стоящие в ряд три унитаза: гидроунитаз, электроунитаз и пневмоунитаз. И если с гидроунитазом все более-менее знакомы по домашней системе канализации, то пневмоунитаз, как позже пояснил Гид, происходил от слова «пневма» – дыхание, душа – по-древнегречески. То есть унитаз для души. То же самое и с электроунитазом: выполненный с учётом электрических процессов, происходящих в организме человека, уникальный унитаз предназначался для биоэнергетической оболочки человека, его астрального тела.

Таким образом, данный комплекс из трёх унитазов обеспечивал потребности трёх ипостасей человека, позволяя очистить не только тело, но и душу, а также электрическую астральную оболочку. Или, другими словами, тело, душело и астрело.

Вначале мы не хотели трогать своих съестных припасов – Гид пообещал показать потрясающий ресторан, – но потом, поразмыслив, решились: поставив рюкзаки в шкаф, наскоро приняли душ, и, несколько приободрившись, перекусили из остатков скоропортящегося рациона, оставив продукты длительного хранения в качестве НЗ – неприкосновенного запаса. После чего вышли на улицу немного побродить в окрестностях гостиницы. Провести лёгкую рекогносцировку и наметить план дальнейших действий.

Администратора на месте не оказалось; я оставил для него у дежурной записку, в которой предупредил, что в номере скатерть с двумя маленькими дырочками от сигарет, а мы не курим.

Из вестибюля стеклянные двери вели в пригостиничный ресторан. Пахло оттуда вкусно – несмотря на то, что мы неплохо подъели – и при случае мы решили ознакомиться со здешней кухней поближе. Но пока нас манила Ярмарка. Не есть мы сюда приехали, а быть. Быть-побывать.

– Мы вас не очень затрудняем? – вежливо спросил Том остававшегося в вестибюле Гида. – Конечно, когда мы наберёмся опыта, мы не станем вас мучить обычными познавательными прогулками и будем действовать более целенаправленно…

– Опыта? – изумился Гид. – Вы хотите набраться опыта?

– А что, разве нельзя?.. – в свою очередь изумился Том, а я принялся лихорадочно вспоминать: «Опыт – сын ошибок трудных…», «На ошибках учатся…» нет, это не то… «Повторение – мать учения…» Может, всё дело в степени родства? Но видимой связи я не нашёл и потому оставил попытки разобраться в их генеалогии. Для этого, как недавно заметил Том, надо обладать гениальностью. Или чем-нибудь подобным. По генезису аналогии…

– Ну что ж, пойдём, – после некоторых раздумий произнёс Гид. – Если вы не хотите есть, поищем то, зачем вы сюда пожаловали… хотя бы здесь…

– В этой забегаловке? – удивился Том.

– Зато какая вывеска! – возразил Гид.