Если Синельников Илья Петрович был прикомандирован к экспедиции от Горного института, то там его, вернее, сведения о нём, и следует искать. Так решил Смагин. Демонстрация удостоверения могущественной организации в данном случае была неуместной – решил: лучше представиться репортёром «Комсомольской правды». Такому шагу способствовал имевшийся опыт небезынтересного общения с литсотрудниками и даже членами редколлегии этого молодого издания, печатавшего на своих страницах не только острые политические материалы на злобу дня, но и стихи, обзоры, памфлеты, очерки и репортажи о научно-технических достижениях и захватывающих приключениях.

С одним из ведущих журналистов, членов редколлегии Сергеем Стаховым Смагин столкнулся недавно, 20 декабря прошедшего года, на чекистском праздничном смотре, где, как подумалось Смагину, впервые прозвучала прекрасная песня «Там вдали за рекой» Сергей в свойственной репортёрам манере восторженно похвалил строевое действо и тут же в разговоре со Смагиным развенчал новизну исполнения яркого и душевного произведения. Сергей заверил: он слышал эту же мелодию, но с другим текстом. Та песня была посвящена событиям двадцатилетней давности на Дальнем Востоке. Газетчик даже напел: «За рекой Ляохэ загорались огни…» И сделал это так душевно, что слова и мелодия буквально запали Смагину в душу.

Смагин удивился, так как уже был наслышан о том, что некоторые авторы песен – и поэты, и композиторы – были таковыми, мягко говоря, не в полной мере. Понятно, подумал тогда Смагин, истинное творчество не рождается в раз, с утра, в полностью законченном варианте – есть здесь и историческая преемственность и сиюминутная доработка, но все же с однозначным авторством последних лет надо быть поосторожней. К либеральной беседе отнёсся с интересом, так как в последнее время понимал: сложившийся круг общения позволяет видеть жизнь однобоко, порой даже искажённо, и потому любые нестандартные точки зрения, без сомнения, помогут этот пробел восполнить, не дадут мозгам заснуть и глазам замылиться.

Тогда же Смагин спросил приятеля, почему бы набирающей вес молодёжной газете не напечатать яркое произведение Алексея Толстого «Аэлита»? И получил, к своему удивлению, не совсем либеральный ответ. Журнал «Красная новь», опубликовавший повесть «красного графа», предназначен для взрослого, умудрённого жизненным опытом читателя. Излишняя чувственность, увлечение героев «Аэлиты» сложными душевными переживаниями – не для молодёжной «комсомолки»: юноши, девушки, тем более подростки могут не понять или неправильно истолковать суть авторского видения революционного процесса. Поговаривают в творческих кругах, добавил Сергей, Толстой неоднократно обещал на литературных встречах переработать повесть и сделать её более приемлемой для нового подрастающего поколения строителей коммунистического общества.

Смагин отметил про себя: ничего крамольного он лично в фантастической повести не нашёл и с доводами Сергея согласен лишь отчасти. Возможно, у произведения есть недостатки и объясняются они, скорее всего, тем фактом, что написано оно в эмиграции, где автор не мог обладать необходимой полнотой видения реалий, нуждающимся в возвышенном фантастическом толковании. Однако собеседнику ничего не сказал. Но сделал вывод: крайне необходимо вовлекать молодёжь в решительный, бесстрашный и даже безумный поиск. Именно в такой среде рождаются великие идеи и большие дела.

Режимность ещё не охватила Горный институт, хранивший в своих архивах и кабинетах немало документов и наработок, представляющих собой бесспорную государственную тайну. Всему своё время, подумал Смагин. А пока время предложило ему встречу с суетными, порой забавными реалиями институтской жизни.

Отдел кадров, как и в большинстве учреждений, находился на первом этаже. Большие окна, свежеокрашенные стены, изрядно выщербленный, но все ещё паркет, резко пахнущий мастикой, много молодёжи – жизнь течёт, жизнь налаживается. В кадрах о Синельникове ничего не знали, зато задали огромное количество праздных вопросов, на большинство из которых он не мог, даже при большом желании, ответить. Смагин представил на мгновение, что объясняет кадровику, зачем ему нужен Синельников. Мол, так и так, после ряда галлюцинаций или видений неизвестной природы, жертвами которых стали уважаемые и не очень москвичи, обозначился таинственный фигурант по фамилии Синельников. Он, будучи покойным, неоднократно посещал свою тётку, пил с ней чай и рассказывал об экспедиции в далёкую Сибирь…

А далее Смагин поначалу занервничал, а затем взял себя в руки и постарался извлечь полезный урок из курса психологии общения. Он не раз брал на заметку случаи, когда неверно построенный диалог не давал результатов не по причине злого умысла какой-либо из сторон–участниц (как это иногда воспринимается), но в силу неправильного его, диалога, построения. Сотрудники любой замкнутой структуры, в том числе академических и других аналогичных учреждений, строят свои взаимоотношения на основании годами сложившегося формата, которые предполагает, что все общающиеся плывут на одной информационной волне и с полуслова понимают один другого.

Так получилось и в этом случае. Хорошим примером, подтверждающим эти размышления, стал диалог с кадровиком.

– Так, Синельников… – кадровик вопросительно смотрит на Смагина.

– Илья Петрович, – добавляет Смагин.

– По памяти скажу почти наверняка – у нас такого нет, – доброжелательно сообщает кадровик. – Но, чтобы без «почти», сейчас уточню.

Пожилой и, по всей видимости, опытный служащий идёт к шкафам с личными делами, ищет разбитые по алфавиту бирки, открывает нужный ящик…

– Ничем не могу… Нет такого. У нас в Горном, вы говорите?

– Да, у вас в Горном институте, – подтверждает Смагин.

– Простите, можно напомнить, откуда вас направили в нашу Академию?

«Из Минералогического музея», – ещё раз напоминает Смагин, начинает мучительно вспоминать табличку на входе института и вспомнить ничего не может. Память подсказывает: на табличке имелась чёткая связь с чем-то горным, но, что конкретно там сказано, увы и ах – уже забылось. Стыдно, конечно, признаётся про себя Смагин и уточняет:

– Вы сказали «академия»?

– Академия, конечно. Московская Горная академия… – не без гордости и удивлённо заявляет кадровик. – А мы о чём говорим?

– Сначала мы говорили о Горном институте, затем перешли к Горной академии, – пытается внести ясность Смагин.

– Верно, товарищ репортёр, – очень мило и уверенно заявляет кадровик и смотрит на Смагина уже с недоумением и некоторой тревогой. В его глазах начинает вырисовываться надпись: «А ты, вообще, кто такой, откуда взялся на мою голову и зачем?» Но, к счастью, не спешит с выводами и осознаёт: человек первый раз в заведении, может не знать тонкостей, хвалит себя за прозорливость и поясняет:

– По привычке, по традиции – горный институт, официально – Горная академия: геологи, нефтяники, шахтёры – это все у нас…

– Ясно, – говорит Смагин, понимая, что ничего пока не ясно, несколько секунд взвешивает ситуацию и осторожно вставляет: – В Минералогическом музее мне чётко сказали: Синельников из Горного института – участник экспедиции товарища Кулика. – При этом Смагин внутренне смущается: ему лично в Музее ничего не говорили, разговор был с Арсентьевым.

Кадровик оживляется:

– Леонид Алексеевич – сотрудник и ученик, не побоюсь этого слова, великого Вернадского – хранителя Минералогического кабинета Московского университета. Интересный человек, пытливый учёный… Именно ему могла придти в голову идея отправиться в рисковую экспедицию на поиск гигантского, якобы, метеорита. Я с ним знаком. И можно было бы с ним побеседовать, но отсутствует он в столице – командировка. Что я могу сказать… Научная кампания, вас интересующая, была более разведочной, чем исследовательской… В геологическом, так сказать смысле. Средства, понимаете, инструментарий, глушь… Ходят упорные разговоры об организации второй – более предметной и более оснащённой экспедиции…

– А почему «якобы» метеорита? – не сдерживает любопытства Смагин.

– Как вам сказать… Поначалу Леонид Алексеевич был сторонником, о чём неоднократно публично заявлял, предположения о столкновении нашей планеты с огромной кометой. А затем переключил научные приоритеты на поиск остатков метеорита, – снисходительно поясняет кадровик и назидательно добавляет: – В научном поиске не бывает постоянства – диалектика, понимаете…

Смагин понимает, что есть диалектика, однако чувствует: нить разговора теряется. Признаёт, в этом, в первую очередь, виноват он сам. Опытный сотрудник видит его замешательство и возвращает разговор в изначальное русло:

– Кулик собирал сборную команду. Он был потрясён результатами экспедиции. Рекомендую вам уточнить, о каком институте вам говорили в Музее. Горных заведений не мало, а называют их… кому как заблагорассудится: кто – по-старому, кто – по-новому… Возможно, речь шла о Петроградском, простите, Ленинградском Горном институте. У нас тесные академические связи, обмен кадрами, истинная научная дружба…

Смагин улавливает хрупкую надежду и вкрадчиво спрашивает:

– А справочку навести нельзя? Дружба – она, понимаете…

Кадровик, лучше представляющий формат академической дружбы, неожиданно соглашается и удаляется в дальний кабинет. Через несколько минут возвращается и деловито сообщает:

– Вот видите, разрешилось. Ваш Синельников – сотрудник Ленинградского Горного института. Был, к сожалению. Действительно, он погиб летом 1924 года.

– Ясно, спасибо, – говорит Смагин и тут же одёргивает себя: что ж тебе ясно, товарищ начальник управления – ведь ничего не ясно. Опять обращается к невозмутимому и в данный момент всесильному сотруднику:

– Позвольте… Экспедиция товарища Кулика – это 1921 и 1922 годы. Она была первой и единственной…

– Экспедиция Кулика была первой и единственной. Но были и другие попытки исследования, – в очередной раз открывает глаза Смагину педантичный кадровик. – Вы как сформулировали вопрос в Музее, когда наводили справки о Синельникове? Вы интересовались экспедицией именно товарища Кулика или попытками разгадать тунгусское диво, так сказать, в целом?

– В целом! Подошёл, понимаете, поверхностно… Незнание вопроса во всей глубине… Изучаем, пишем, – домыслил поведение Арсентьева и попытался смазать ситуацию начальник УРР.

– Вот и получился у вас пассаж, товарищ репортёр, – резюмировал кадровик.

«Здравый человек, – подумал Смагин, – знающий дело, выдержанный, понимающий суть вопроса, не смотря на отвлекающие факторы». Что такое «отвлекающие факторы», хотя был достаточно самокритичен, уточнять не стал, только схематично представил себе грядущий разговор с Арсентьевым.

Понимая неловкость, порой, нелепость ситуации и прочитав разумное сомнение в глазах собеседника, Смагин решил прекратить комедию и представился. Кадровик подтянулся и всем своим видом выразил готовностью к дальнейшему сотрудничеству. Там же, в глазах, Смагин прочем лёгкую иронию, но заставил себя поверить, что ему это показалось.

– Думаю, товарищ Смагин, вам не помешает встреча с товарищем Обручевым, – предположил сотрудник научного заведения, в очередной раз не удосужившись принять во внимание значительную отрешённость собеседника от кипящей в академии жизни. Через мгновенье спохватился и подробно рассказал, где и когда найти упомянутого работника уважаемого учреждения, и даже дал некоторые вводные – должность, звания, достижения, круг научных интересов. Смагин не стал спешить и уповать на память. Записал рекомендации на листе бумаги и сделал попутно два вывода: никогда не строить диалог в манере продолжения и по возможности настраивать на такой подход собеседника; добиться от сотрудников – притом любой, возможно, даже жёсткой ценой – полноты картины расследования на каждом его этапе. И ещё он подумал о совпадении фамилий названного учёного и автора прочитанной им пару лет назад увлекательнейшей книги.