В небе парил планер. Среди обширного освещаемого ярким Солнцем и покрытого лёгкой дымкой великолепного пейзажа, включавшего в себя блистающее море, суровые живописные горы и бесконечную равнину пилот обратил внимание на небольшую каменистую площадку. На ней хорошо просматривались две человеческие фигуры, лежащий на земле довольно крупный предмет и стоящая невдалеке бричка.

На небольшом ровном островке, покрытом выгоревшим от жары кустарником, находились Михаил Сеулин и Мария Сикорских. Присев на корточки, они осматривали останки коня. Жарко, кружились мухи. У коня разорвано горло, вспорото брюхо. Синеватые кишки разбросаны, словно животное терзала стая гиен. Возможно, зверски израненная лошадь, силясь встать, ползала в агонии по камням и оставила после себя такие страшные следы. На земле лежал фотоаппарат «кодак». Сеулин поднял его, сфотографировал вблизи основные повреждения. Встал, сделал несколько снимков с разных ракурсов. При этом бросил реплику:

– Нескучно.

– Не институт благородных девиц, – вторила ему Мария.

– Может, это цыгане? Местные говорили – шалят иногда, – предположил Михаил.

– Цыгане? Коня? Вот так? – усомнилась Мария.

– Здесь диких собак много.

Мария посмотрела ещё раз на останки коня. Отрицательно покачала головой.

– Это не собаки.

– Получается, топтыгин?

– О медведе никто и словом не обмолвился, я многих опросила, – не поддержала версию Мария.

– Зато о гаде говорят сколько угодно, – тихо сказал Сеулин, – но ведь это же несерьёзно получается, сказка, легенда… Не нравится мне это.

Мария выпрямилась, прошлась вокруг истерзанного коня.

– Кому ж понравится. Такие вот дела. Медведь – сомнительно… Не собаки. Я так думаю. Надо доложить товарищу Смагину. И чем быстрей, тем лучше.

Лошадь, запряжённая в бричку, тревожно заржала, ударила землю копытом.

– Придержи её, беспокоится. Ещё сорвётся, понесёт, – сказала Мария.

Сеулин быстро подошёл к лошади, остановился на мгновенье в нерешительности. Хотел взять под уздцы, но Мария уже стояла рядом, схватила уверенно узду, погладила лошадь, та скосила глаза, успокоилась. Сеулин виновато посмотрел на Марию, отошёл, осмотрелся по сторонам, «ощупал кобуру».

Мария зафиксировала это движение. «Не навоевался? – подумала она. – Условный рефлекс?» Как нас всех переломало! Умный, сильный, красивый мужчина – как долго он ещё будет машинально хвататься за несуществующий наган, видя в нём и единственного надёжного защитника, и самого близкого друга, и весомый аргумент в споре? Я нравлюсь ему! А он, прошедший огонь, воду, наверняка имевший немало связей с женщинами, не решается даже обнять меня, не говоря уже о большем. И я, потерявшая двух любимых и единственных мужчин в жизни, знающая, что в этом мире и почём, веду себя как несмышлёная девчонка, кисейная барышня? Что это? Может, это и есть новая жизнь – нежная, красивая, не больная, не убийственно стремительная и… честно заслуженная? И мы к ней пока не готовы. И что делать? Ждать и надеяться? Вся жизнь впереди? Так получается…

Мария отошла от растерзанной лошади. Странно, размышляла она, я думаю о чём угодно, но только не о предмете расследования. Что здесь происходит, в конце концов? Слухи, рыбацкие выдумки, сомнительные свидетельства… Ничего конкретного. Утопленник? Гримаса? Если кто-то думает, что все покойники приветливо улыбаются, тот глубоко ошибается. Выпал из лодки, одежда тянет на дно, испугался – мало ли. Есть информация: он в лодке был не один. Где остальные? Где лодка? У нас нет людей, нет водолазов. Получается, будем ждать – может, море само поделится своими тайнами. Так не бывает.

Сбивает с толку, рассуждала Мария, путаница в свидетельствах. Часть из них связана с морем, часть – с сушей. Если принять это все, хотя бы отчасти, всерьёз, то речь идёт о земноводном, о рептилии. Крокодил? Теоретически – да. Но – среда обитания? На пару недель, на месяц его, может, и хватило бы. Но далее что? Он погибнет. И крокодил не охотится на берегу и, тем более, суша для него не место для пиршества. Гигантская змея анаконда… Сколько бы о ней не сочиняли сказок, на суше она тяжела, медлительна и потому как охотник беспомощна. И опять – среда обитания? Здесь не Амазонка и не Ориноко.

Может, все проще – это люди создают, как говорил товарищ Смагин, громкие прецеденты, способствующие распространению панических слухов, поддерживающие легенду. Но – мотив? Местные заметного страха не испытывают, чтобы породить это чувство, необходимо ох как постараться. И зачем? Приезжие все эти истории не знают, если знают, относятся к ним, как к сказкам местного розлива, и, похоже, жители прибрежных посёлков не горят желанием делиться с ними опасными особенностями местных достопримечательностей. Получается, в разжигании панических слухов никто не может быть заинтересован.

Мария посмотрела на убитую лошадь. Что же остаётся? Согласиться, что такие повреждения мог нанести медведь, и только медведь? Больше некому. Смагин, правда, предупреждал об опасности однозначных скоропалительных выводов. Однако есть основания предположить, что это именно тот случай, когда ответ прост и фантазии неуместны. Это основная версия – земная. А море? Голова кругом. Всё остальное – домыслы, они так и останутся таковыми, если… Если учёные не помогут.

Странно – не дремучий лес, не тайга, думала Мария. Какие тайны? Здешние места более для отдыха, праздника подходят. Для отдыха – не роскошного, ленивого и праздного, нет, для отдыха доступного всем. Все – не только избранные! – имеют право посетить хоть раз в жизни этот великолепный край. Этот визит не изменит, не может сильно изменить человека – если только придаст немного сил, взбодрит. Но человек, познакомившийся с этими красотами, захочет изменить жизнь к лучшему и непременно изменит.

С утра Маше и Михаилу удалось посмотреть, как запускают свои рукотворные модели планеристы. Двое ребят, лет по пятнадцать, соорудили такое, что и поверить трудно, если б не видели собственными глазами. Из деревянных реек, бумаги, ткани, толстых и тонких ниток было построено что-то среднее между детским змеем (и тут змей!) и большой этажеркой с крыльями и хвостом, похожим на ласточкин. На обоих крыльях красной краской написало название летательного аппарата – «кондор».

За скромными и смелыми попытками победить земное притяжение наблюдало десятка полтора зевак из местных. Любопытство их было вполне понятным: не каждый день можно увидеть, как рукотворные сооружения, в большинстве своём сварганенные молодыми ребятами из подручных материалов, ныряют с обрыва в воздушный океан и затем, подхваченные невидимыми течениями, взмывают над зрителями и уверенно парят, набирая высоту.

Среди зрителей выделялся мальчонка лет десяти в потрёпанной одёжке и нездоровым взглядом. Мария поняла: мальчик явно не в себе. Он постоянно крутился на месте, приседал, несколько раз приближался к могучему «кондору», протягивал руку, но прикоснуться боялся. «Бо-ой, к-ой б-ой да-он, не с-ный!» – подбадривал он сам себя, но последний шаг сделать не решался. Мария подошла к мальчику постарше, взяла его осторожно за руку, наклонилась к нему и тихо спросила, указав на беспокойного болельщика: «А это кто?» Мальчик отреагировал вполне адекватно, осторожно приблизился к девушке и тихо пояснил: «Это наш, местный. Умом он помешался в прошлом годе, жалко его. Он у нас живописец… Море рисует, дома, чаек, лошадей… всё рисует».

Один из ребят-конструкторов водрузил на себя воздухоплавательное сооружение, не имеющее ни кабины, ни места для пилота – ноги на земле. Второй вцепился в хвост. Глаза горят, полны чувством ожидания победы. Команда «вперёд», и ребята, спотыкаясь, побежали вниз по склону навстречу спасительному восходящему потоку. Мария и Михаил замерли: неужели полетит? Этажерка взлетела на пару метров и, развернувшись на девяносто градусов и задрав хвост, упала. Пилот был более расстроен, чем напуган – столько трудов! Напарник его успокаивал. По лицам аэронавтом было видно: главная задача – взлететь! – выполнена. Это было утром…

Сеулин оторвал взгляд от останков животного, посмотрел на небо и слега растерялся: огромная чайка грациозно чертила небо. Чертыхнулся, присмотрелся – планер. Красавец. Утром на старте его не было. Неужели так быстро собрали? Говорят, скоро здесь пройдут соревнования по воздухоплаванию, лучшие советские аэронавты соберутся. Не рано? Нет, не рано. Если тянуть – ничего с места не сдвинется. Когда в библиотеке копался, прочитал: это место самой природой создано для полётов планеров. Для чего ещё создано природой это место? Что ж здесь происходит? Всегда думал, что сказки они – народные, из уст в уста передаются. Оказалось, ошибался. И в газетах, и в журналах – перелистать много пришлось – говорится об этом тайном гаде. И не понятно: то большая змея по суше ползает, то дракон овец ворует, то огромный змей в море за дельфинами охотится. А этот капитан, с подводной лодки… И почему капитан? Если подлодка военная, значит, командир. 1915 год – как же это давно! Он увидел жуткое существо. Что значит – жуткое? Животное, оно и есть животное. А если большое, значит, большое животное – видно лучше, можно рассмотреть, затем описать. Расстояние? Капитан, который командир, сообщил два кабельтова. Это триста шестьдесят метров. Немало. Ночь опять же, хоть и лунная. Смотрел в бинокль. Морской бинокль – штука серьёзная. Но много ли через него ночью рассмотришь? Вопрос.

Сеулин вспомнил случай. Был он в дозоре. Ночь прошла спокойно, светало. Даже где-то далеко петухи зарю звали. И вот в этом полумраке смотрит он на возвышенность, где удачно расположился пулемётный расчёт, то есть, свои там. И видит, как ползёт вниз с горки огромный английский танк. И все видно – башни, пулемёты. Тревога? Но что-то не то – тихо. Взял бинокль, посмотрел – танк, но какой-то чудной, движется как бы вразвалочку, перегибается, расплывается. Тряхнул головой, протёр глаза – нет танка. Стадо коров ползёт в низину. И что поразило – тихо. И чуть позже стало слышным мычанье да сиплые окрики пастуха. Не стал никому рассказывать об этом случае ни тогда, ни позже. И медработникам из комиссии, когда в УРР переводили, ничего не сказал. А то у них разговор короткий. А, контузия? А-а, танк вам привиделся? А какой ныне год, какой ныне день? Все с вами ясно, товарищ Сеулин…

И куда эту лошадь? Осмотреть и закопать? Так уже осмотрели. В Феодосию? А там куда? Товарищ Смагин ездил на биостанцию. Приехал повеселевший, в хорошем настроении. С чего тут веселиться? Странный он какой-то. И с Машей о чём-то долго беседовал. Она молчит, я тоже. Я не в обиде – так положено, так всем будет лучше. Видно, известия хорошие там, на биостанции получены. И вот что интересно: выходит, и царская наука морю и живности, в ней живущей, внимание уделяла. Работала для пользы общей, народной получается. И сейчас работает для общего блага. Значит, не все там, в том режиме, было прогнившее и бесполезное. Повнимательней надо быть, как бы в запале дров не наломать. Если польза есть, зачем ломать? Подправить, озадачить, кадрами надёжными обеспечить – и пусть далее работает. Кому плохо?