Что есть Армия?! Сложнейший механизм, машина похожая на сельскохозяйственный комбайн по уборке зерновых, задача которого срезать и обмолотить то, что ещё минуту назад росло, колосилось и шумело под ветром, переговариваясь между собой на своём неведомом языке.

Правда, в отличие от любого механизма, армейская машина даже вне своего прямого назначения, в простое никогда не бывает. Приводной ремень вращает тысячи и тысячи колёс, храповиков, возвратно-поступательных рычагов и прочих технологических деталей, обеспечивающих одним движением руки, пусть и холостую, но всегда слаженную, работу всего комплекса.

Хотя в простоте управления этот комплекс более похож на современный компьютер – нажал кнопку, и результат уже на мониторе.

Большой Начальник шевельнул пальцем, и за тысячи километров – на жарком ли юге, ледяном ли севере, громогласное – «Подъём!» сдвинуло собачку на храповике. Тысячи шурупов и винтиков тут же встали на свои места готовые своей косной материей взять на себя всю нагрузку рычагов и колёс, чтобы машина могла в любой момент косить и жать то, что ещё шумит и клонится под тяжестью спелого колоса на лёгком ветерке жизни.

Сморгнул Большой Начальник соринку – и вот уже рядовой Кирилл Назаров не просто молодой солдат учебного подразделения, а принявший присягу на верность Родине боец, воин Советских Вооружённых Сил со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Гордись и торжествуй парень! И он гордился и торжествовал, хотя не всё так гладко проходило у него на службе…

Стучит поезд, гремит поезд, крутятся железные колёса, унося парней в новеньких гимнастёрках, под которыми бьются молодые сердца, далеко-далеко.

Вот уже миновали одну пограничную заставу, промелькнула полосатым шлагбаумом другая застава, и в окнах показался католический крест на серой островерхой кирхе – Германия! Вернее, Германская Демократическая Республика, а попросту, как тогда писали, ГДР.

Служи солдат Родине на переднем крае, впереди всех пограничных застав!

Топают русские сапоги по старинным отполированным каменьям маленького городка Борна, что лежит в округе славного города Лейпциг, в единый срок забывшего своего любимого, несравненного фюрера.

Теперь, под согласный шаг и барабанную дробь армейских колонн, приветливо машут руки высыпавших на улицу немцев, старых и молодых, под возгласы: «Руссиш фройдншафт – Мир и Дружба!»

Да… мир и дружба…

В центре городка высятся красного литого кирпича по барачному длинные здания. Это солдатские казармы. Обиталища воинственного духа фатерлянда ещё тех, благословенных кайзеровских времён, потом и хищных бешеных псов фашистского вермахта.

Теперь казармы в один срок поменяли своих бывших обитателей на краснозвёздных бойцов, отцы и деды которых, хотя и умывались кровью, но усмирили воинственный дух кайзеровской гвардии. А потом решительно и навсегда перебили негнущиеся ноги железного перевертня свастики. Обкорнали этого четырёхглавого дракона, спалившего в газовых печах своим ядовитым смрадом этнического, расового превосходства не одну тысячу народа.

Теперь, шагают, с любопытством крутя лобастыми головами в звёздных пилотках и сотрясая строевой песней лучистые стёкла непривычных, островерхих, крытых красной черепицей домов, вчерашние дети российского приволья.

Проснись и пой народ германский!

Прибывший контингент разместили до распределения по взводам и батареям в одном довольно запущенном помещении, где до этого была солдатская прачечная и санчасть.

Теперь прачечную перевели в другое здание, а санчасть разместили поближе к штабу, чтобы офицерам было не повадно пропадать по пустякам в кабинете симпатичного лейтенанта медицинской службы, прибывшей сюда по назначению из мединститута и ещё не успевшей обзавестись мужем.

Кириллу и здесь повезло со старшиной, которому временно было поручено «могучее» пополнение из Союза.

Только разместились по этажам, только застелили койки, только вышли в большой – в полказармы – солдатский туалет, раскурить «трубку мира» – пачку кременчугской махорки в одну закрутку, – как в дверях появился маленький с помятым, как солдатская портянка, лицом прапорщик.

По внешнему виду, особенно по кривым ногам в узких галифе, прапорщик был урождённый степняк и, наверное, очень любил лошадей, потому что первая его команда, как только он вошёл в туалет, была: «Тпру, стоять, салаги!».

Кирилл в это время только что примостился на «толчок» и встать, как подобает по уставу, ну никак не мог, поэтому он, не обращая внимания на команду, продолжал своё естественное дело.

Почему-то вот это больше всего разозлило степняка.

– Товарищ ря-до-вой, почему не выполняете команду? – раздельно произнося слово «рядовой», грозно начал он, что не предвещало ничего хорошего этому рядовому.

Кирилл неспешно поднялся, застегнул брюки, приложил руку к виску и громко отчеканил:

– Товарищ прапорщик, рядовой Назаров…

– От-ставить!

– Рядовой Назаров…

Но «степняк» его тут же оборвал:

– Разговорчики! Наряд вне очереди!

– Товарищ прапорщик… – начал было снова Кирилл.

– Два наряда вне очереди, за пререкания со старшим по званию!

Кириллу ничего не оставалось, как сказать короткое – «Есть!»

– Повторить по Уставу!

– Да пошёл ты… – сжимая кулаки, пробормотал Назаров тихо, но так, чтобы непременно услышал этот кривоногий «мухобой».

– Не слышу! – прапор почти вплотную подошёл к Назарову и узкие глаза «степняка» желтовато блеснули.

– Есть два наряда вне очереди… – без энтузиазма ответил Кирилл, хотя кулаки его сжимались, и он едва удерживал себя, чтобы не сунуть в довольно загаженное солдатами «очко» морду этого, невесть откуда взявшегося, командира.

С ним-то он бы справился наверняка, но штрафбата за подобное потом ему не миновать, и Назаров с трудом заставил себя сдержаться.

– Чтобы туалет к отбою блестел, как у слона яйца!

– Товарищ прапорщик, я у слона яйца не щупал! – под оглушительный хохот ребят съязвил Кирилл.

Но «степняк» уже вышел, прикрыв за собой дверь.

Кто служил в армии, тот знает, что на уборку туалета назначают самых нерадивых солдат находящихся в наряде.

Вот теперь Кириллу Назарову пришлось узнать, что такое армейский наряд вне очереди.

Сказано, сказано мудрыми из мудрых, что кобылу надо обходить спереди, а командира сзади…

Долго стоял Кирилл перед дилеммой – подчиниться приказу и униженно скоблить выстроенные в широкую шеренгу «толчки» или, махнув рукой, ожидать дальнейшее.

Кирилл уже знал, что в армии шутки со старшими по званию плохо кончаются, и он, с отвращением подняв швабру, попытался что-то убрать в порядком загаженном сортире.

Но тут к радости Назарова, несколько раз прохрипев, кончилась в трубах вода и солдат, отбросив швабру, с лёгким сердцем пошёл гулять по расположению части, знакомясь с местом своего нового пребывания.

Возле одной из казарм его встретили два, судя по виду, старослужащих солдата, два «старичка».

– Махнём не глядя! – сказал Кириллу один из них, потряс запястьем на котором зелёным светом мигнул циферблат наручных часов.

Назарову его оригинальные японские часы, приобретённые по случаю у базарного ханыги, теперь были нужны, как рыбе зонтик. «Сержант разбудит, как человеков» – совсем по Высоцкому.

– Давай! – заинтересовался Кирилл светящейся игрушкой.

В один момент обменялись «не глядя», пожали друг другу руки и разошлись.

Кирилл взглянул на новую штучку. Было ровно тридцать минут до отбоя, и он, бесцельно шатаясь, снова набрёл на ещё несколько старослужащих солдат, которые дружелюбно предложили обменять, что у кого в карманах.

– Давай! – безразлично сказал Назаров, зная, что всё равно с тем, что у него есть, рано или поздно придётся расстаться, и вывернул свои карманы. В одном лежал фирменный швейцарский складной ножик с ручкой из красного коралла.

Жаль вещицы, но солдатские законы ещё с незапамятных времён незыблемы: «отдай, и не греши!».

А у того весёлого «старичка» в кармане оказалась только одна махорочная труха – и всё.

– Ничего, землячок! И ты с кем-нибудь махнешься! По рукам!

– По рукам! – ударили ладонью в ладонь.

Кирилл мельком взглянул на часы. До отбоя было, как и прежде, ровно 30 минут.

«Успею, небось!» – сказал себе Кирилл и отправился дальше в поисках приключений.

Но приключения были у него ещё впереди.

Военный городок сразу сделался каким-то сумеречным и скучным, хотя всё так же горели фонари на столбах, освещая горбатую брусчатку под ногами. Всё так же светились большие жёлтые электрические шары перед входом в казармы. Но уже, как минуту назад, там не толпились солдаты. Места для курения опустели. И только один раскидистый тополь рассеянно ронял широкие листья возле штабной доски с портретами лучших военнослужащих части. Его тяжёлые ветви недовольно раскачивались, словно грозили молодому бойцу расправой.

Кирилл посмотрел на часы, они всё так же показывали, что до вечерней поверки и отбоя оставалось ровно 30 минут. Тряхнул кистью руки возле уха – привычного тиканья маятника не услышал. Тряхнул ещё раз – молчок!

«Вот теперь – всё!» – обречённо подумал Кирилл. Пропустить вечернюю поверку для солдата равно самоволке. Наказание за проступок самое строгое – и не только нарядом вне очереди.

Перемахнул кустарник, щетинившийся обочь тротуара, выскочил напрямую к штабу, а там десяток метров до казармы.

Вспомнил про неубранный туалет и, переведя дыхание, остановился у входа: «Во – не повезёт! На родной жене триппер подхватишь!», тряхнул головой и решительно шагнул в казарму.

Кроме зевающего у тумбочки дневального, в коридоре никого не было.

Кирилл хотел было незаметно юркнуть в спальное помещение, но дневальный взлетевшим на стреху молодым петушком тут же радостно прокричал:

– Товарищ прапорщик, рядовой Назаров прибыл в расположение казармы! Дневальный Курочкин! – гордо обозначил он и себя, не отступая от устава.

Из-за приоткрытой двери заваленной бумагами и плакатами комнаты, обтягивая под широким ремнём гимнастёрку, не спеша, вышел «степняк».

Теперь весь его вид выражал полное безразличие, что сразу же успокоило Назарова: «Может, пронесло? Забыл монголоид про мои наряды…»

– Стоять! – крикнул прапорщик, когда Кирилл хотел нырнуть туда, где уже во всё храпели его товарищи.

– Стою, стою! – вроде как, успокаивая «степняка», скороговоркой пробубнил провинившийся солдат, не предполагая, какие за этим последуют действия.

Прапор подошёл к дневальному, взял трубку служебного телефона:

– Товарищ капитан, докладывает старшина Егоров.

«Ничего себе степняк! – удивился про себя Кирилл. – Егоров! Вот что значит монгольское иго!»

Но размышление его о глубине проникновения степных генов в русскую кровь, прервал разговор прапорщика с неким капитаном, дежурным, который как раз и несёт ответственность за ЧП на территории части.

«Степняк» доложил капитану о невыполнении рядовым Назаровым распорядка дня, о дерзком его поведении, о невыполнение приказа по уборке туалета.

– Так-так-так… – прослушивалось в трубке. – Я разберусь! Разберусь…

– Встать! Смир-ноо! – скомандовал прапорщик, оторвавшись от трубки, когда Кирилл хотел, было, присесть рядом на табурет.

Пришедший капитан ни о чём спрашивать Назарова не стал, а, не глядя на него, скомандовал: «Кру-гом! Марш на улицу!». И они с прапорщиком вышли следом.

– Десять кругов по периметру части! Бе-гом! – офицер, повернувшись, ушёл на КППе, а «степняк» с русской фамилией Егоров, остался считать круги.

Воинская часть большая. Каждый круг в километр будет. Бежать вначале легко, а потом, после трёх-четырёх кругов стали напоминать о себе сапоги. Они, как гири на ногах, оттягивали каждый шаг назад. Кирилл теперь уже не бежал, а, как говорят, легонько трусил.

Но у прапорщика Егорова глаз зорок, характер твёрд.

– Команда – «Бегом!». Рядовой Назаров, выполняй! – отрубил «степняк», когда Кирилл поравнялся с ним.

– А-а! – только и сказал, остановившись, нарушитель воинской дисциплины. Сбросил с ног слоновьей кожи яловые сапоги, размотал рулоны портянок и, высвечивая в тихом свете фонарей босыми пятками, снова побежал.

Только теперь, после девяти витков обочь загородок из колючей проволоки стало до него доходить, что спорить с командиром – себе дороже.

Босиком на десятом круге ему стало совсем легко, и он ринулся на одиннадцатый виток, чтобы доказать «степняку», что у него силы хватит и на двадцать кругов.

– Отставить! – сказал прапорщик. – У тебя ещё туалет не убран. Приступить к выполнению задания!

Назаров хотел что-то возразить, но «степняк» сказал, как выхаркнул мокроту:

– Отставить разговоры! – и покачиваясь, закосолапил в казарму.

В туалете всё так же было запущено и мерзопакостно, что совсем нехарактерно для армии.

Обычно в таких местах бывает зачастую чище, чем у иной хозяйки на кухне.

Но само помещение, отведённое для нового пополнения, было ничейным, поэтому уборкой здесь никто не занимался – обычная нелегальная курилка внутри воинского подразделения.

– Убрать и доложить! – сказал прапорщик Егоров и взял под козырёк.

– Товарищ прапорщик, – попробовал возразить Кирилл, – здесь работы на всю ночь! Как я доложу, когда вы спать будите?

– Командир всегда бодрствует. Спят на гражданке, а здесь бдят. Убрать и доложить! – отчеканил и отправился к себе в каптёрку, где у него была своя отдельная койка. Он совсем недавно ушёл на сверхсрочную службу и своё личное время к радости начальства проводил вместе с солдатами.

Рядовому Назарову осталось только обречённо развести руками.

Он присел на пустой, кем-то принесённый сюда ящик из-под боеприпасов, и закурил. Бросил под ноги окурок и закурил снова. Одной сигареты оказалось мало.

Но сиди, не сиди, а наказание выполнять надо.

За невыполнение приказа может последовать трибунал. Приказы не обсуждаются, а выполняются. Это он хорошо уяснил еще будучи в карантине для молодых солдат.

Хотя у солдат, особенно опытных и догадливых, на этот случай есть другая поговорка: «Не спеши, солдат, выполнять команду, ибо будет приказ – «Отставить!», что зачастую в служебных отношениях командиров и подчинённых играло немаловажную роль.

«Спешка нужна при ловле блох!» – бубнит в сторону умный солдат, поворачиваясь налево для выполнения команды или поручения.

Кто служил, тот знает и помнит.

«Ночь длинная, ещё успею, небось, – Кирилл, скривившись, посмотрел в сторону толчков, – дерьмо убрать. Монгола бы этого сюда головой сунуть! – Имея в виду прапорщика, пробормотал уже в полусне, в сладкой дрёме, солдат.

Как всегда: снились бригадные ребята, водка, шумные гульбища и только в одних коротких причёсках скользкие, как русалки, скабрёзного вида девицы.

– Па-аа-дъём! – заполошно заорал дневальный, отодрав Кирилла от одной из русалок.

Кирилл, как сидел на ящике, привалившись к стене, так и остался сидеть, едва разлипшимися глазами с недоумением осматривая крашеные ядовито-зелёной краской высокие стены вверенного ему для уборки заведения.

До него не сразу дошло – кто он, и где он?

– Ёёёё!.. – только и мог он простонать под грузом, обрушившимся на него вчерашнего дня. – Звездец мне теперь! Как есть, звездец!

Мимо него, не обращая ни малейшего внимания, туда-сюда сновали солдаты, вчерашние мальчишки, нетерпеливо придерживая наполненные всклень отяжелевшие мужские достоинства стальной крепости. Им тоже снились ускользающие, и вёрткие, как русалки, недавние подруги.

Вот уже построение на зарядку, а прапора всё нет.

Кирилл только так, для вида, взяв в руки швабру, повертел её около ног, помызгал кое-как керамическую плитку пола и снова поставил швабру в угол.

«Может, забыл, «степняк» обо мне? Мало ли таких! Всех не упомнишь, – успокаивал себя Назаров, прикуривая очередную сигарету. – Ребята теперь на зарядке выкладываются, и никому до меня дела нет. Может, правда забыл старшина свой приказ?»

Но командиры своих приказов не забывают никогда и обещания наказать выполняют неукоснительно, что через минуту стало понятно рядовому Назарову, невзначай забывшему свой долг и беспрекословный Устав воинской службы.

В солдатский туалет, где скучал рядовой Назаров, вошли двое.

Один был «степняк», а другой, крепкий, пружинистый малый с ефрейторской лычкой на погоне, ласково улыбающийся Кириллу, как старому знакомому.

Сначала показалось, что это он вчера сунул Назарову при обмене «неглядя» простую немецкую штамповку вместо настоящих часов.

Но это не он.

Тот был поменьше ростом, в «дембельном» парадном кителе с галунами и медалями неизвестно за что на всю грудь, а этот «качок», в простой хэбешной выгоревшей на солнце гимнастёрке и мятой пилотке на стриженой под «ноль» голове, но с грудью колесом, как у свадебного голубя.

«Степняк», молча, вроде ничего не замечая, расстегнул на ходу «форточку» и сразу устремился к писсуару.

– Боец, – сказал ефрейтор, дружелюбно взглянув на Кирилла, потом заботливо поправил у него на погоне эмблему, – приказ выполняют не рассуждая. Да?

Кирилл хотел что-то ответить, защитить себя от несправедливого на его взгляд наказания, но тупая и резкая боль, вошедшая в печень, не дала ему времени вымолвить ни слова. Он задохнулся так, что вместо слов у него из горла только и вырвалось продолжительное – «кыыы!»

Ефрейтор заботливо попридержал его за плечи, пока солдат снова не вздохнул.

Прапорщик, как стоял спиной к ним, так и остался стоять, безучастно задрав голову к потолку, делая своё извечное дело.

– Ну, вот и всё! Договорились! Марш за мной на полосу препятствий! – Ефрейтор прикоснулся двумя пальцами к пилотке и, пританцовывая, пошёл на выход.

– До конца дня в распоряжение ефрейтора Быкова шагом марш! – оторвался от стойки прапор и тоже, вроде ничего не случилось, покачиваясь, последовал в расположение казармы.

Назарову ничего не оставалось делать, как направиться вслед за ефрейтором на бетонный плац.

Полоса препятствий для солдат, это всё равно, как барьер для скакуна. Ошибся – соскочил. Или того хуже – ребра пересчитал на виражах.

На выносливость Кирилл никогда не жаловался, даже тогда, когда днями махал пудовой кувалдой на высоте десятков метров, подгоняя стыки конструкций под сварку.

Но здесь он вынужден был уступить ефрейтору, и попросить роздыха после нескольких кругов по полосе.

– Ладно, – смягчился новоявленный командир, – теперь займёмся строевой подготовкой. – Кругом! На плац шагом марш! Левой! Левой! Левой! Выше ногу! Раз-два-три! Раз-два-три!

Плетью обуха не перешибить.

Как ни старался рядовой Назаров «тянуть носок», как учили по строевой подготовке, как ни чеканил шаг при развороте, ефрейтор недовольно командовал – «Отставить!», и всё начиналось сначала.

Его спас обеденный перерыв, а то бы Кирилл, обессилив, или упал прямо на бетонный плац, или сорвался бы в драке, в которой перевес явно был бы не в его пользу.

После обеда прапор участливо поинтересовался у Кирилла; будет ли он сейчас заниматься строевой подготовкой или сразу приступит к уборке туалета?

В армии умеют каждого ставить на своё место.

Так когда-то в сельской местности приучали непокорного вола – или будешь ходить в ярме, или отправим на бойню. В летнюю знойную пору запрягали его в тяжёлые зимние сани, груженные кирпичом или бетонными плитами, и гоняли обочь деревни, пока вол, обливаясь тягучей слюной, не упадёт на колени. Тогда – всё! Тише воды будет такой строптивец.

Методы и способы очень похожие: не хочешь – заставим, не умеешь – научим; сломить волю каждого, дабы подчинить воле одного командира, иначе будет не армия, а сплошное своеволие, или самая настоящая самоволка, если по армейским понятиям.

Кирилл Назаров, солдат-первогодок, понявший неотвратимый закон подчинения, обречённо вздохнув, принялся за ненавистную работу, успокаивая себя тем, что на службе уборщиц нет, и кто-то всё равно должен выполнить это дело.

Труд не очень обременительный, но выдержки требует неимоверной.

В конце дня в туалет снова заглянул тот же ефрейтор. Постоял у писсуара, потряс горстью и, повернувшись, как ни в чём не бывало, спросил у Кирилла:

– Сигарету дай, а то спички дома забыл!

Кирилл как раз заканчивал уборку: полил из шланга кафель на полу и теперь сгонял шваброй проточную воду к сливному отверстию.

Всё было чисто, и в открытое Назаровым окно, рвался уже по-зимнему холодный воздух с улицы.

Теперь Кирилл, не ставя себя в разряд обиженных, на равных спокойно протянул ефрейтору сигарету, последнюю из своих старых запасов.

– А ты чего не закуриваешь? – Ефрейтор щёлкнул замысловатой зажигалкой перед самым лицом Кирилла.

– Курево кончилось!

– А-а… – протянул ефрейтор и достал хрустящую целлофаном пачку местных немецких сигарет «Casino». – Дыми пока я добрый!

Общение в мужских компаниях с себе подобными, приучило Назарова не обращать внимания на детали, а отмечать главное.

Теперь главным являлось то, что он уже принят в солдатское братство, несмотря на то, что несколько часов назад готов был к смертельной схватке и с этим ефрейтором, и с тем «степняком», который обременил начало его службы в дивизионе гнусными нарядами и жёстким обращением.

– Откуда, землячок? – дружелюбно спросил ефрейтор.

– Из Тамбова!

– А что? Есть такой город в Союзе? – лукаво подначил Назарова ефрейтор.

– Был, пока я в нём жил! – в тон ему ответил Кирилл. – А ты откуда?

– Из-под Тулы! – то ли в насмешку, то ли всерьёз сказал ефрейтор.

А! – неопределённо проронил Кирилл, не вдаваясь в подробности.

Сигарета немецкой выделки была слабой на затяжку, с привкусом жжёной бумаги, от неё только горько першило в горле, и Назаров выбросил окурок в толчок:

– Во, дрянь какая!

– Во-во! Я тоже так говорю! Говно!

– А чего же ты куришь такие?

– Для форсу! Скоро будут выдавать нашу родную махру, вот тогда и накурим шею до мосла!

В туалет зашёл «степняк», бегло взглянул на Кириллову работу и отправил Кирилла «приводить свой вид в надлежащий порядок»:

– Завтра построение по батареям согласно штатным воинским учётным специальностям, – объявил он. – Готовься по всей форме!

Кирилл облегчённо вздохнул. Кончилось его наказание. Завтра он уже не будет в подчинении этого косопузого и косоглазого прапора.

Ракетный дивизион в самом центре Европы – подразделение малочисленное, тихое, совсем незаметное для жителей немецкого городка, но по существу своему опасное и более чем грозное.

За его бетонным забором, окружённым спиральной, рвущей тело проволокой с игривым названием «Егоза», таилось оружие неправдоподобной сокрушительной силы. Оно до срока Апокалипсиса скрывалось в ничем не приметных остроносых, как заточенные карандаши, стальных тёмно-зелёных конусных головках.

Три батареи этого дивизиона могли перекрыть всю Западную Европу вплоть до Англии своей огневой мощью.

За давностью лет я не выдам никакого секрета, сказав, что каждая батарея во время вооруженного конфликта должна была выпустить со своих, заранее оговорённых огневых позиций по одной ракете и тут же успеть рассредоточиться и войти в пехотные соединения уже, как простые пехотинцы.

Одна батарея – один тягач с одной боевой ракетой.

Мобильная пусковая установка рассчитана только на один пуск; стартовый стол сгорает, а тягач может служить, как простое транспортное средство, если его не успеет спалить реактивная струя.

Вот такие, несколько примитивные, но не менее сатанинские приспособления, чем сейчас, служили стране защитой от любого самого коварного противника во времена службы Кирюши Назарова.

Пуски ракет подготавливали: геодезисты, «огневой» взвод, заправщики топливом и вычислители. Вычислители были живыми счётными машинами, которые, используя множество вводимых поправок, рассчитывали траекторию ракеты до момента подрыва ядерной боеголовки.

Служба тихая, но муторная.

Расчёты, чтобы не допустить роковой ошибки, велись попарно. На каждую ракету – два вычислителя. А после всех расчётов данные усреднялись до третьего знака после запятой и вводились в интегратор ракеты.

Вот к такой службе и был приставлен в меру своих способностей рядовой Кирилл Назаров – оплот социализма впереди пограничных застав.

Ему повезло. Командир группы вычислителей был молодой, свойский парень, недавно окончивший институт и призванный, как и Назаров, на срочную службу. В звании лейтенанта он был достаточно интеллигентен для офицера.

Таких, тихих и гражданских по сути своей, сослуживцы обычно называют презрительно – «пинджак».

Фамилия лейтенанта была до слезы на глазу гражданской и мирной – Миролюбов.

Старшие офицеры части почти что в лицо над ним подсмеивались. При встречах, как простого солдата, заставляли отдавать честь, писать рапорты на незначительные проступки его подчинённых, которые тоже не выделялись боевой выправкой, но были всегда на виду у начальства из-за своей малочисленности.

Так вот, попав в группу вычислителей, Кирилл с одной стороны избавился от докучливого взгляда «степняка», а с другой стороны был вынужден просиживать всё служебное время в классе по теории баллистики ракет и заниматься со своими сослуживцами ежедневными бесконечными и непонятными ему расчётами.

Формулы для расчётов им давал этот лейтенант с вечно загруженным глубокой думой лицом. Расчёты потом сводились в стройные таблицы, и эти таблицы снова просчитывались и снова систематизировались.

Лейтенант свои задумки не расшифровывал, только глубоко вглядываясь в перенаселённые цифрами таблицы, мычал и что-то вписывал тоненьким грифелем в свой журнал с белыми пластиковыми страницами. Потом всё что записывалось, стирал влажной салфеткой и снова заставлял пересчитывать вводные цифры по одному ему известному алгоритму.

Одна отрада в такой службе – непритязательные отношения между солдатами и их командиром.

Лейтенант особенно не придирался к внешнему виду своих подопечных, иногда точно и остро шутил над порядками в части, старался освободить своих вычислителей от нарядов по кухне и от несения караульной службы, объясняя начальству их незаменимость в ежедневных умственных упражнениях.

И что интересно – сам командир части всегда стоял на стороне лейтенанта и неоднократно приходил в класс, с любопытством разглядывал сводные таблицы, расклеенные на стендах.

После посещения полковником занятий вычислителей, таблицы со стендов снимались и под присмотром самого лейтенанта все до пепла сжигались в курилке, где для этого стояла большая железная бочка с отверстиями по её подолу.

Иногда Миролюбов от некоторых цифр приходил в восторг, приплясывая, доставал из кожаного портфеля нержавеющую фляжку с готическими вензелями и, приставив палец к губам, угощал своих солдат немецким коньяком с густым привкусом шоколада.

Вычислители ему отвечали глубоким уважением, близостью к своему командиру не злоупотребляли, держались сплочённо и не смешивались с остальной массой солдат в части. Интеллигенция!

Так незаметно прошла зима, а по весне часть в полном составе стала собираться в Союз на учебные пуски ракет с полигона Капустин Яр, или попросту – Кап-Яр, как все его называли.

Капустин Яр – это плоская, на много тысяч квадратных километров, солончаковая пустыня, где, повернись в любую сторону, кроме змей да скорпионов, можно встретить разве только людей в солдатской форме. Вода привозная. Из местных наливных колодцев могли пить только верблюды. Дорог нет. Да в них и не было никакой необходимости – плоская бесконечная равнина с выжаренным до керамического состояния грунтом. Катись, как по асфальту! Но, никаких ориентиров. А без воды, да ещё под солнечным разъярённым оком с жарой до пятидесяти градусов в тени, долго не протянешь.

Откуда тень, когда на сотни километров ни одного деревца, только зыбкий мираж на горизонте.

Сборы были долгими, а дорога была ещё более долгой и настолько запутанной, что вражеские лазутчики, наверное, поломали не одну голову в своих предположениях о движении воинского подразделения с дощатыми огромными ящиками неизвестного назначения в сторону совсем неподходящую для любых полевых занятий. Ехали от Бреста до Киева, от Киева до Москвы, от Москвы до Рязани, от Рязани далее до Тамбова, Саратова, Волгограда и т. д.

И вот очутились ранним зябким утром на тупиковой станции не обозначенной нигде не картах и среди некоторой суматохи к обеденному времени разгрузились под настолько палящим солнцем, что приходилось надевать рукавицы, чтобы не получить ожогов от раскалённого металла доставленной в эту степь грозной техники.

Далее ехали уже своим ходом на тягачах и трейлерах до расположения своей точки, где в скором порядке расположились в палаточном лагере, как и должно в полевой обстановке.

К вечеру офицеры были несколько возбуждены и рассеяны, а солдаты, свободные от несения караульной службы, прячась от лишних взоров в палатках, потихоньку потягивали всё, что смогли прикупить или обменять на заграничные штучки в привокзальных буфетах.

Хорошо было. Весело. Самому случалось там быть. Степь большая, широкая…

Расположились лагерем, а законы казарменные: подъём, отбой, несение караульной службы, хотя, кого караулить, если на сотни километров ни одной души, лишь изредка нет-нет да и покажутся ниоткуда островерхие, как минареты, гигантские столбы, исходящие белым паром – испарения жидкого кислорода.

Баллистической ракете топливо нужно только на активной траектории полёта. С момента старта и до выхода на заданный угол, «изделие» работает, как управляемое физическое тело – активизируются рули и двигатель. От времени их работы и угла выхода в безвоздушное пространство, зависит дальность полёта в плоскости первого стабилизатора. В той же плоскости находится и цель – объект поражения.

По выходе ракеты в ближний космос она летит уже по заданной траектории без участия двигателей и рулей управления, как брошенный камень.

Вот для таких расчётов в ракетных подразделениях и служат вычислители.

Занятия по подготовке пуска ракет проводились в обычной брезентовой палатке, скрывавшей солдат от несносной жары заволжских степей, где просторы – пустыня, только без сыпучих песков и верблюжьих барханов, с травой, похожей на колючую проволоку.

К обеденному перерыву голова раскалывалась от оглушительного солнца, а всё тело исходило солью и потом сквозь широко раскрытые поры.

Тем не менее, все три батареи были готовы к учебным пускам.

Расчёты проверялись по методике лейтенанта Миролюбова, штатского инженера, случайно оказавшегося в нужное время в нужном месте.

И вот, после нервного напряжения всего дивизиона, фантастической ночью прямо в мириады звёзд, косматясь ослепительным огненным шлейфом, ракеты ушли, оставляя чудовищный, громоподобный гул, от которого ещё долго в восторге дрожали земля и стоящие на ней люди.

Проверяющие отметили высокую точность попадания болванок имитирующих боевые заряды в обозначенное на карте место.

Лейтенанта отметили высоким назначением в НИИ на полковничью должность заведующего лабораторией, вычислителям объявили по окончанию занятий на полигоне отпуск на родину, а пока группу расформировали, передали в хозвзвод под неусыпное и бдительное око старшины с незабываемой кличкой «Чапай».

Дело в том, что дивизион на полигоне должны сменить братья по классу – чехи, которым под строжайшим секретом были командованием Союза переданы несколько ракет для защиты соцлагеря.

Чехи – не русские. Жару переносить ну никак не могут.

Поэтому солдаты отстрелявшего дивизиона должны были в каменистой, твёрдой, как цементная кладка почве, вырыть, вернее, выскрести блиндажи для воинского расположения братьев.

Хозвзвод был назначен на этой «стройке» ведущим.

Солдатам раздали обоюдорогие кирки, лопаты, ломы для непонятливых и кувалды для очень уж выносливых и плечистых.

Вычислителям тоже не повезло. Им-то как раз и достались круглые стальные ломы, переименованные в «карандаши», как и положено вычислителям.

Работа требовала усилий неимоверных.

Выцарапывая по миллиметру окаменевший суглинок, Кирилл представлял свою, теперь такую далёкую гражданскую жизнь, которая, как этот суглинок, была неподатливой и жёсткой.

Надо было по миллиметру осваивать своё жизненное пространство, врубаться в чёрствый быт рабочего общежития, искать устойчивую точку опоры в лице своей бригады, в дружеском, хотя и не всегда праведном плече своего приятеля Николая Яблочкина. И это ему удавалось, правда, иногда и не без потерь своих, пока ещё не устоявшихся жизненных принципов.

Здесь, в числе сослуживцев, а в группе вычислителей было всего шесть человек, рядовой Назаров ничем не выделялся. Особой дружбы ни с кем не заводил, да и вообще считал службу в армии тягчайшей обузой для своего вольнолюбия.

Но если бы не служба, неизвестно куда увела бы кочковатая, кривая дорожка Кирилла. Суровые руки военной дисциплины выжали из него гнусные остатки гражданской маргинальной вольности. Дисциплина ломала, корёжила его характер, заставляла повиноваться не всегда справедливым командирам.

Один только лейтенант Миролюбов, знаток математики и баллистики, не вызывал в нём раздражения, а только лёгкую зависть к его знаниям и к его умению находить единственные правильные решения в уравнениях со многими неизвестными.

Вот тогда, общаясь с лейтенантом, почти его ровесником, Кирилл впервые почувствовал свою никчемность в жизни, свою наглую ничем не подкреплённую самоуверенность невежды.

Школьные знания быстро забываются, и лейтенант каждый день, хотя и неназойливо, но напоминал об этом.

Теперь, после убытия лейтенанта в довольно серьёзный исследовательский институт, Кирилл, как никто из группы сожалел, что рядом нет человека, на кого можно равняться. Сожалел и о том, как однажды подвёл своего лейтенанта перед командиром части и теперь, долбя неподатливую, как и он сам, землю горько раскаивался в этом.

А дело было так: Назаров тогда стоял в карауле по охране имущества своего дивизиона.

В безлюдном, удалённом на сотни километров месте охрана склада, наверное, была излишней. Кому придёт в голову интересоваться всякой рухлядью собранной здесь только на короткое время учебной командировки хоть и секретного, но рядового для ракетного полигона подразделения?

Врага поимеют и без Назарова ещё в дальнем к нему приближении. Охрана внешних границ настолько строгая, что только в больную голову придёт мысль поинтересоваться делами советских ракетчиков.

Вещевой склад был опутан пружинистой коварной спиралью Бруно, которая цепкими короткими лезвиями намертво врезается в тело и рвёт живое мясо при любой попытке освободиться – надёжный капкан для любого проникновения.

От зноя некуда деться – ни кустика, ни ветёлки. Одна низкорослая жухлая полынь, да верблюжья колючка, как та спираль, под тяжёлыми яловыми, подбитыми железом сапогами, в которых ноги, спеленатые портянками, сопрели от пота.

Назаров, сменив своего напарника, как только разводящий сержант показал спину, сразу же присел на один из ящиков, громоздящихся рядом, закурил и тупо – надо сказать, что жара убивает всякие мысли – уставился в красный пожарный щит, сооружённый здесь по требованию безопасности.

Кстати, сидеть и курить при исполнении обязанностей часового воинский Устав строго запрещает. Но кто не грешен? И какой солдат не нарушал Устава?

Тлеет в пальцах едкая моршанская махорка, синий дым лёгким кружевом поднимается в кипящий жаром воздух. Тихо. Только нет-нет да мельком проскочит серая ящерка или медленно, словно нехотя, протечёт песчаная струйка.

Местные змеи здесь непуганые, ленивые. Куда им спешить, когда пища рядом? Ящериц и всякой стрекочущей и молчаливой живности уйма. Хапнул и лежи, грей кровь на солнце, качай себе в безотказные шприцы яд.

«Вот тварь, какая!» – Кирилл вытащил штык-нож и резким взмахом перерубил серую струйку надвое.

Покатились в серебро полыни извивчивые пружинистые кольца.

Вытер о голенище нож и снова спрятал в ножны.

Жарко.

Как оса, зудит возле виска зной, пот разъедает кожу возле тугого воротничка гимнастёрки. Расстегнул две верхние пуговицы. Одна мечта – попить водички. Отстегнул от пояса фляжку. Винтовая крышка горячая. Плещется внутри, в спёртом, ограниченном пространстве, попорченная бактерицидной таблеткой, водица.

Дизентерия, если промахнешься, свалит напрочь.

Половину фляжки выпил ещё утром, половину оставил на потом.

Теперь сделал глоток – только губы опалил. Вода пахнет больницей, но и она немного омыла спёкшуюся гортань.

«Ледяной бы теперь, холодной, родниковой!» – Взгляд Кирилла упёрся в ярко-красный с раструбом баллон углекислоты на таком же красном, но уже выгоревшем на солнце противопожарном щите. «Ага! – думает смышлёный боец, – щас с ледком попью!» – Нажал рычажок клапана, свинцовая пломба, сорвавшись, упала в полынь, а из жестяного раструба ударил со свистом газ, тут же превращаясь в крупные хлопья снега.

Чехол фляжки в одно мгновение заледенел и покрылся густым слоем наледи. Свист стал стихать, и Кирилл быстро перевёл рычажок клапана в первоначальное состояние.

Вот теперь и хорошо! Вот теперь как раз!

Наледь на фляжке быстро исчезла, ни оставив никакого следа – сухой лёд, а вода сделалась такой холодной, что у бойца свело от боли в зубах челюсти.

Оторвался, подышал сквозь зубы и снова к фляжке. Так пил бы и пил…

Блаженное состояние Кирилла оборвалось, как только он увидел возле разомкнутого в «колючке» прохода на склад статную фигуру начальника штаба, майора Нечаева, холостяка и доблестного выпивоху, прошедшего в качестве советника недавнюю войну во Вьетнаме.

Майор Нечаев славился среди сослуживцев весёлым, демократичным нравом и покладистостью. Только он один мог при случае «стрельнуть» у солдат русской «махорочки» и с байками посидеть с ними на равных в курилке.

Несмотря на это, Кирилл быстро застегнул пуговицы на воротничке, принял стойку «смирно» и, неловко кашлянув в кулак, пробасил остывшим после ледяного глотка горлом:

– Стой, кто идёт! – известный слоган часового.

– Кто-кто! Конь в пальто и п. зда на костылях! – весело подмигнув часовому, засмеялся майор. – Твой разводящий болтун и находка для шпиона. А ты боец правильный. У меня здесь сундучок свой с растворителем. Костюм почистить к свадьбе.

Пост на вещевом складе был упрощённый, «сторожевой», поэтому старшие офицеры приходили сюда за своими вещами без формальностей, о чём и был предупреждён Назаров.

Но Кирилл от неожиданности сразу пробасил такую знакомую, заученную фразу.

Майор Нечаев подошёл к ящику, на котором недавно сидел солдат и, сняв сургучную печать, приподнял крышку и показал на неё глазами:

– Попридержи!

Кирилл ухватился за железную стойку.

– Во, молодец!

Майор, крякнув, приподнял из ящика большую бутыль в ивовой оплётке, вытащил стеклянную притёртую пробку и, наклонив бутыль, осторожно нацедил содержимое бутыли в простую, как у любого солдата алюминиевую фляжку. Пахнуло таким знакомым запахом, что Кирилл, не выдержав напряжения, отвернулся.

– Амбец! – сказал майор и опустил корзину с бутылью обратно в ящик, обмахнув ладонью возле лица. – Ацетон первоклассный! Всю краску проест до дырок!

В нагретом, стоялом воздухе испарения ещё долго щекотали ноздри.

Майор быстро растворился в кипящем мареве, и Кириллу снова стало невыносимо жарко и скучно.

У солдат забот никаких – только мысли, одна изворотливее другой…

Взгляд упёрся в тот заветный сундучок, где исходила таким притягательным запахом заветная жидкость. «Спирт! Во даёт Нечай – так солдаты называли своего начальника штаба, – захоронку устроил в самый раз! Никто не дотянется! Майор хитёр, а мы ещё хитрее!»

Открыть сундук, не взламывая печать, нельзя.

Но это – как сказать!

Крышка сундука крепилась на двух петлях с шурупами. Если открутить шурупы, то открыть ящик не нарушая пломбы можно в несколько минут.

Кирилл достал штык-нож, огляделся вокруг, но кроме кипящей в воздухе жидкости до самого расположения части – никого.

Стоять ему до смены ещё часа полтора, а вскрыть можно за одну минуту. И догадливый боец приступил к делу.

В сухом дереве шурупы держались крепко. Пока отвинтил один, потом облился. Сталь ножа особой прочности, легированная сталь, устоять невозможно.

Вот уже в кармане все четыре шурупа, петли отпали сами собой.

Немножко боязно. Но, как говориться, назад пятками не ходят. Огляделся. Снова одна жгучая полупрозрачная кисея в воздухе. Никого. Поднял крышку. Ё-моё! Вот она бутыль-то бокастая, как баба на сносях! Ухватился за оплётку, бутыль осела под своей тяжестью.

Отступать поздно, тем более, русскому солдату! С сожалением выплеснул воду из фляжки. «Обойдусь, как-нибудь! Зато ребятам радость принесу. Спиртяга, чёрт, ректификат сплошной! Почти два десятка литров! Нечай не догадается! Он умный, а мы ещё умнее!»

От возбуждения руки дрожат. Закурил, успокоился. Вытер ладони о гимнастёрку. Наклонил бутыль, подставил фляжку – пей родная, пей!

Спирт текуч. Горячий. Ладони мокрые. Цигарка в зубах. У фляжки горлышко, как у малого гусёнка, узкое. Пока набулькал, больше на землю разлил. А земля сухая. Спирт льётся и тут же улетучивается, как вон то марево в воздухе.

Пристегнул фляжку к солдатскому ремню. Хорошо сидит. Плотно. Нашарил в траве пробку. Нагнулся к бутыли запереть спирт, как старика Хоттабыча.

Рад до невозможности.

Смеётся про себя солдат. Возгордился. Нате вам отцы-командиры! Одурачил. Цигарка губы жжёт. Выбросил окурок.

Голубое пламя ударило по рукам. Огня вроде нет, только травка пожухлая занялась и оплётка на бутыли вспыхнула.

Спасибо пробка притёртая не даёт спирту вымахнуть на волю.

Кинулся к огнетушителю. Нажал на рычажок, белая поземка окутала стекло. Баллон простужено прохрипел и, кашлянув, замолчал.

Огонь по траве красными лисятами разбежался, но оплётка на бутыли цела.

Быстро водрузил бутыль на место и захлопнул крышку. Теперь завинтить бы шурупы, пока начальник караула не прибежал…

А тем временем лисята в траве заигрались, резвятся, на глазах размножаются. Надо поднять «тревогу», но шурупы никак не попадают в свои гнёзда. Закрути кое-как от руки. Быстро довернул ножом и бросился к тревожной кнопке.

Тут же вдали запылило. Группа захвата с начальником караула, сигналя на ходу, примчалась в один момент.

Хорошо служат солдаты. Мало ли что может случиться на секретном объекте. Враг не дремлет!

В растерянном виновнике происшествия тут же пробудилось служебное рвение; сорвал с плеч гимнастёрку и давай хлестать быстроногих, озорных лисят, которые, огрызаясь, кидались под ноги, кувыркались в дыму и больно-больно кусались.

От гимнастёрки потянуло тлеющей тряпкой, но Кирилл, с оглядкой на приближающуюся машину, всё хлестал и хлестал хвостатое племя зверят, задыхался, кашлял и снова хлестал эти оскаленные морды.

Тпру, приехали!

Машина с гиканьем ворвалась в прогал колючей спирали. Солдаты рассыпались по периметру и, приплясывая в тяжелых яловых сапогах, стали топтать, душить зарвавшихся рыжих бесенят.

Дежурным по части был как раз лейтенант Миролюбов, непосредственный командир Кирилла, он рванулся вслед за солдатами тушить пламя, схватил огнетушитель, сорвал рычаг, но оттуда даже не зашипело.

Ах, мать-перемать! Воды! Воды бы сюда бочку!

Лейтенант резко отбросил бесполезный баллон в сторону, повернул обратно, прыгнул в машину, и снова завьюжила, закружила пыль из-под колёс зелёного уазика.

Лейтенант полетел в расположение части за огнетушителями, которые может, где-нибудь найдутся.

Пара огнетушителей нашлись на кухне, один в штабной палатке – и всё!

Со стороны склада уже, нехотя переваливаясь с боку на бок, поднимался чёрный, кудлатый дым – горели покрышки к штабной машине и привезённые ещё из Германии шоколадные брикеты сланцевого угля для поварских нужд.

Баллоны, найденные лейтенантом, сделали своё дело.

Только и осталось, что резкий запах палёной резины да белёсый пушистый прах и тлен верблюжьих колючек, перемешанных с желтоватым крошевом суглинка.

Что самое интересное – в этом пожарище по волшебству или по Божьему Проведению ящик, тот заветный сундучок, в котором угнездилась в ивовой оплётке бутыль, остался цел и невредим, даже не опалился.

Наверное, действительно – дуракам да пьяницам сам Господь идёт навстречу…

Гимнастёрка в руках бойца Назарова уже не дымилась, в горсти остался жёсткий обод воротничка да пара жестяных солдатских пуговиц с рельефными звёздочками на зелёной маленькой полусфере.

Он стоял осыпанный пепельной перхотью с головы до ног и всё повторял бессмысленно:

– Она сама…

– Кто сама? Она – кто? – спрашивал его лейтенант Миролюбов.

– Трава…

С виртуозными матерками прибежал, запыхавшись, начштаба майор Нечаев:

– Под трибунал отдам мать-перемать! Под трибунал! – Но, обнаружив нетленной свою заначку, смягчился. – Ну, что боец, курил, небось?

– Самовозгорание, товарищ майор! – вступился за Кирилла его командир. Поднял бутылочный осколок с земли. – Фокусирует, как лупа! Вот он!

Но майор Нечаев, не глядя на осколок стекла, посмеиваясь, отряхивал от пыли хорошо отутюженные шерстяные форменные брюки с красным кантом по шву:

– Тогда, лейтенант, может его, стервеца, к ордену представить? Распустились мать-перемать! – И медленно враскачку пошёл в степь, где вдали белели слетевшей стаей гусей солдатские палатки.