Когда репортер «Пост» вошел вчера в парикмахерскую, все стулья были заняты ожидающими, и на одно короткое мгновение у него блеснула надежда, что он сможет избежать пытки. Но взгляд парикмахера, мрачный и зловещий, устремился прямо на него.

— Ваша очередь следующая, — оказал он с сатанински-злобной усмешкой, и репортер в безнадежном отчаянии опустился на жесткий табурет, привинченный к стене.

Через несколько секунд раздался треск и грохот, и клиент, над которым парикмахер закончил операцию, вылетел из кресла и бросился вон из парикмахерской, преследуемый негром, злобно тыкавшим в него облезлой платяной щеткой, из которой предательски торчали деревянные шпеньки и гвозди.

Репортер кинул последний долгий взгляд на солнечный свет, булавкой пришпилил к галстуку записку со своим адресом на случай, если свершится худшее, и уселся в кресло.

Он сообщил парикмахеру в ответ на его суровый вопрос, что он не собирается стричься, но его слова были встречены взглядом холодного недоверия и презрения.

Кресло взметнулось и застыло в наклонном положении; парикмахер приготовил мыльную пену, и, по мере того как смертоносная кисть последовательно лишала репортера чувств зрения, обоняния и слуха, он погружался в состояние оцепенения; из этого состояния его вывел громкий лязг стального инструмента, которым парикмахер соскребал с него пену, тут же вытирая лезвие об его рукав.

— Нынче все у нас разъезжают на велосипедах, — сказал парикмахер, — и не так-то легко будет нашим светским модникам бахвалиться этим, как будто такой вид спорта только им одним и доступен. Ну, вы сами подумайте, ведь вы же никому не можете запретить кататься на велосипеде, а улицы — они для всех. Я вот и сам считаю, что это вполне невинное занятие, и оно с каждым днем прививается все больше и больше. Пройдет еще немного времени, и езда на велосипеде станет таким обычным делом, что какая-нибудь дамочка верхом на такой штуке будет обращать на себя не больше внимания, чем когда она просто прогуливается. И это хорошая гимнастика для дам, можно даже примириться с тем, что они, сидя на велосипеде, выглядят точь-в-точь как мешок, набитый дерущимися котами и перекинутый через бельевую веревку.

А каким только пыткам они себя не подвергают, чтобы стать похожими на мужчин! Почему это, если женщина хочет заниматься спортом, она непременно должна придать себе залихватский вид? Если бы я вам только рассказал, какую штуку со мной выкинула одна девчонка, вы бы просто не поверили!

Тут парикмахер бросил такой свирепый взгляд на репортера, что тот, с нечеловеческим усилием вынырнув из мыльной пены, поспешил убедить маэстро, что готов верить безоговорочно всему, что бы он ни сказал.

— Как-то прислали за мной, — продолжал парикмахер, — чтобы я пришел на Мак-Кини-авеню и захватил с собой бритву и прибор. Пошел я. Подхожу к дому. Вижу — красивая молодая леди катается около ворот на велосипеде. На ней короткая юбка, гетры и куртка мужского покроя.

Я подошел к подъезду, постучал. Меня провели в комнату. Через несколько минут входит эта самая леди и усаживается на стул, а за ней следом входит пожилая дама, должно быть ее мамаша.

— Побрейте меня, — говорит молодая леди, — два раза, начисто. Да поторопитесь, у меня свидание…

Я просто обомлел от изумления. Но все же разложил свой прибор. Ясно было, что эта молодая леди командует всем домом. Старушка мне потом сказала шепотом, что ее дочка верховодит девицами, которые стоят за эмансипацию женщин, и что она решила отпустить усы и таким образом заткнуть за пояс всех своих подруг.

Так вот, она прислонилась к спинке стула, закрыла глаза. Я окунул кисточку в мыльную пену и провел по верхней губе. Не успел я это сделать, она как вскочит со стула, да как уставится на меня.

— Как вы смеете оскорблять меня, — закричала она, а сама так и ест меня глазами. — Вон из моего дома, немедленно.

Я прямо остолбенел. Потом подумал, что, может быть, она немного не в себе, собрал свои инструменты и к двери. Но когда я уже переступил порог, ко мне все-таки вернулось присутствие духа и я говорю:

— Уверяю вас, мисс, я ничего такого не сделал, что могло бы вас обидеть. Я всегда стараюсь вести себя как джентльмен, когда это уместно Чем же я вас, позвольте спросить, оскорбил?

— Убирайтесь вон, — отвечает она. — Что, я не могу распознать, когда меня целует мужчина?

Так я и ушел. Ну, что вы на это скажете? — спросил парикмахер, большим пальцем старательно засовывая в рот репортера унцию мыльной пены.

— Да, такой истории трудно поверить, — сказал репортер, призвав на помощь все свое мужество.

Парикмахер прекратил бритье и вперил в свою жертву такой свирепый и злобный взор, что репортер поспешно добавить:

— Но, разумеется, так оно и было, как вы рассказываете.

— Так и было, — сказал парикмахер. — Я вовсе не прошу вас верить мне на слово. Я могу доказать это. Видите вы эту голубую чашку на полке — третью справа? Так вот, это та самая, которую я брал с собой в тот день. Надеюсь, теперь вы мне верите?

— Кстати, о плешивых, — продолжал парикмахер, хотя никто ни словом не обмолвился о плешивых. — Мне вспоминается, какую шутку сыграл со мной один субъект, вот здесь, в Хаустоне. Вы знаете, что ничем на свете нельзя заставить расти волосы на лысой голове. Масса всяких средств продается для этого, но уж раз корни омертвели, их ничем не оживишь. Как-то прошлой осенью заходит ко мне в парикмахерскую один человек и просит побрить его. Голова у него была совершенно лысая и гладкая, как тарелка. Все средства в мире не вырастили бы ни единого волоска на этой голове. Я этого человека видел в первый раз, но он сказал мне, что он держит огород на краю города. Так он приходил ко мне раза три бриться, а потом как-то попросил меня порекомендовать ему что-нибудь для ращения волос.

Парикмахер потянулся рукой к полке и достал кусочек липкого пластыря. Потом резнул репортера по подбородку и наклеил ему пластырь.

— Когда в парикмахерской просят средство для ращения волос, — продолжал он, — отказа в этом не бывает. Всегда можно приготовить смесь, которую человек будет втирать себе в голову, пока не обнаружит, что никакой пользы от нее нет. А тем временем он будет ходить к вам бриться.

Я сказал моему клиенту, что я изобрел такой эликсир, который может заставить расти волосы на самой плешивой голове, если только запастись терпением и употреблять его продолжительное время.

Я сел, написал рецепт и сказал ему, что это средство он может заказать в аптеке, но рецепта никому не должен показывать, так как я собираюсь запатентовать эликсир и пустить в продажу оптом. Рецепт заключал в себе массу всякой безвредной дряни — виннокаменная соль, миндальное масло, лавровишневые капли, розовая вода, тинктура мирра и прочая ерунда. Я писал все это наугад, как в голову приходило, и через какие-нибудь полчаса уже не мог бы сказать, чего я там насочинил. Он взял рецепт, заплатил мне за него доллар и отправился заказывать его в аптеку.

В течение этой недели он два раза приходил ко мне бриться и говорил, что употребляет мой эликсир самым добросовестным образом. Потом он куда-то пропал недели на две. И вдруг как-то вечером является, снимает шляпу, и я прямо остолбенел, увидев у него на голове роскошную свежую поросль. Вся лысина была покрыта густо пробивающейся растительностью, а какие-нибудь две недели тому назад голова у него была совсем голая, как набалдашник у трости. Он сказал мне, что страшно доволен этим эликсиром, да еще бы ему не быть довольным! Я стал его брить, а сам все стараюсь вспомнить, что это за рецепт я ему тогда сочинил, но не мог вспомнить и половины основных частей и дозировок Я только одно знал — что я случайно наткнулся на средство, которое выращивает волосы, а еще — я знал, что этот рецепт стоит миллионы долларов, если только пустить его в дело. Выращивать волосы на лысых головах, если это действительно возможно, это почище чем разрабатывать какие-нибудь золотые прииски. Я во что бы то ни стало решил заполучить обратно свой рецепт. Когда он собрался уходить, я говорю ему так между прочим:

— Ах да, мистер Плэнкет, я потерял свою записную книжку, в которой у меня был рецепт этого моего эликсира, а мне нужно приготовить на утро один-два пузыречка. Если он у вас с собой — дайте, я спишу его, пока вы здесь.

Но, наверное, вид у меня был очень озабоченный, потому что он поглядел на меня молча, а потом расхохотался.

— Черта с два, — сказал он. — Так я вам и поверю, что у вас вообще есть этот рецепт. Я просто думаю, что вы наткнулись на это случайно и сам не помните, что вы такое прописали. Но я не такой дурак, как вам кажется. Это средство для ращения волос — целый капитал. И немаленький. Я намерен сохранить этот рецепт и, как только найду компаньона с деньгами, пустить его в оборот.

Он повернулся, чтобы уйти, но я позвал его в заднюю комнату и добрых полчаса всячески уламывал.

Наконец мы договорились, что он вернет мне обратно мой рецепт за двести пятьдесят долларов наличными. Я пошел в банк, взял деньги, которые откладывал на постройку дома. Он возвратил мне рецепт и подписал бумажку, по которой отказывался от всяких прав на него. Кроме того, он согласился дать свидетельство, что с помощью этого средства он за две недели отрастил себе волосы.

Тут лицо парикмахера приобрело весьма зловещее выражение, он засунул пальцы репортеру за шиворот и так дернул его воротничок, что разорвал петлю; запонка полетела на пол и покатилась за дверь на тротуар и дальше — в канаву.

— На другой же день я принялся за дело, — продолжал парикмахер, — и представил мой эликсир к патенту в Вашингтоне, договорившись с большой аптекарской фирмой в Хаустоне, что она пустит его в продажу. Я уже видел себя миллионером. Я снял комнату и там приготовлял свою смесь сам — я не хотел посвящать и это дело ни фармацевтов и никого другого, — а затем передавал ее в аптеку, где ее разливали по пузырькам и наклеивали этикетки. Я бросил работу в парикмахерской и все время только и занимался эликсиром.

Мистер Плэнкет заходил ко мне еще раза два, и волосы у него по-прежнему великолепно росли. Вскоре я заготовил эликсира примерно на двести долларов, и мистер Плэнкет обещался приехать в город в субботу и дать мне аттестат, чтобы я мог отпечатать его и выпустить афишки и проспекты, которыми я собирался наводнить страну.

В одиннадцать часов, в субботу, я поджидал его у себя в комнате, где я приготовлял эликсир. И вот открывается дверь и входит мистер Плэнкет в совершенном неистовстве и ярости.

— Полюбуйтесь-ка, — кричит он, — что наделал ваш проклятый эликсир! — Он снимает шляпу, и я вижу — голова у него блестит, совершенно гладкая и голая, как фарфоровое яичко. — Все выпали, — говорит он мрачно. — До самого вчерашнего утра они росли так, что любо было смотреть, а потом вдруг начали выпадать, и сегодня утром я проснулся без единого волоска.

Я исследовал его голову и не обнаружил на ней ни малейшего признака волос.

— Какой прок от этого вашего средства, — возмущался он, — если от него волосы только начинают расти, а потом сразу же выпадают?

— Ради бога, мистер Плэнкет, — говорю я. — Не рассказывайте никому об этом, умоляю вас. Или вы меня пустите по миру. Я вложил все до последнего цента в этот эликсир, и я должен вернуть свои деньги. Ведь все-таки у вас от него стали расти волосы. Дайте мне аттестат, чтоб я хоть мог продать то, что заготовил. Вы же заработали на мне двести пятьдесят долларов и должны мне помочь.

Он рвал и метал, кричал, что его одурачили, грозился заявить, что это средство мошенническое, и прочее, и прочее. Наконец мы договорились, что я заплачу ему еще сто долларов, а он даст мне аттестат, что мой эликсир обладает свойством выращивать волосы, и ни словом не заикнется о том, что они после выпадают. Если бы мне удалось продать то, что я заготовил, по доллару за пузырек, я бы вывернулся.

Я пошел, занял денег, заплатил ему, а он дал мне аттестат и ушел.

— Ну и что ж, вам удалось продать ваш эликсир? — спросил репортер, стараясь говорить как можно более безобидным тоном.

Парикмахер посмотрел на него с презрительной усмешкой и сказал тоном величайшего сарказма:

— О да, мне удалось продать. Мне удалось продать ровно пять бутылок, и покупатели, после того как они в течение месяца прилежно употребляли это средство, явились ко мне и потребовали деньги обратно. Ни у кого из них не выросло ни единого волоска.

— Как же вы объясняете то, что у мистера Плэнкета отросли волосы? — спросил репортер.

— Как я это объясняю? — переспросил парикмахер таким грозным тоном, что репортер содрогнулся. — Как я это объясняю? Я вам скажу, как я это объясняю. Однажды я пошел на окраину, в тот дом, где жил мистер Плэнкет, и спросил, дома ли он.

— Какой мистер Плэнкет? — спросил меня человек, который вышел к воротам.

— Что за разговор, — отвечаю я, — Плэнкет, который здесь проживает.

— Они оба уехали, — говорит тот.

— Что это значит — оба? — говорю я, а сам уж начинаю догадываться и спрашиваю:

— А скажите мне, как они выглядят, каковы они из себя, эти Плэнкеты?

— Похожи друг на друга, ну прямо как две капли воды, — отвечает тот. — Они, знаете, близнецы, и никто, бывало, их друг от друга не отличал, ни по виду, ни по разговору. Одна только разница, что у одного голова лысая, точь-в-точь как куриное яйцо, а у другого шапка волос.

— Вот, — сказал парикмахер, плеснув розовой воды на манишку репортера. — Вот как я это объясняю. Сначала ко мне в парикмахерскую являлся лысый Плэнкет, а потом — тот, что с волосами. А я и не заметил подвоха.

Когда парикмахер закончил свою операцию, репортер увидел негра, подстерегавшего его у выходной двери со своей щеткой. Он потихоньку вышел через черный ход, перелез через кирпичную ограду и скрылся в переулке.