Книга: Музыкантша
На главную: Предисловие
На главную: Предисловие

Ольга Морозова
Музыкантша

Молодая женщина сидела возле окна на старой табуретке и курила, стараясь пускать дым в открытую форточку. Ей это плохо удавалось, потому что форточка была высоко, и большая часть дыма оставалась в комнате. На столе, застеленном старой заляпанной клеёнкой, стоял стакан пива. В перерывах между затяжками она отхлёбывала из стакана, блаженно прикрывая глаза. На вид ей было года двадцать три, но лицо, ещё вполне свежее и привлекательное, уже носило на себе печать разгульной жизни — отёки под глазами и сероватый оттенок кожи выдавали в ней любительницу весёлой жизни. Молодой человек, сидящий напротив неё, брезгливо поморщился, когда девушка выпустила очередную порцию дыма. Перед ним на столе тоже стоял стакан с пивом, но он почти не пил. Пальцы его слегка дрожали, выдавая нервную, истеричную натуру. Было видно, что он очень раздражён, но пытается держать себя в руках. Девушка не смотрела на него, видимо абсолютно не заботясь его душевным состоянием. Наконец, он не выдержал:
— Марго! Хватит дымить! Ты что, паровоз?!
Марго медленно повернула к нему лицо, на котором было недоумение.
— Я же курю в форточку! Вечно тебя всё раздражает! — Она сказала это совершенно беззлобно, просто констатируя факт.
— Ты же знаешь, я ненавижу сигаретный дым! Меня от него тошнит! И потом, ты не забыла, что беременна? Ты считаешь, твой ребёнок в восторге от твоих привычек?
Марго пожала плечами.
— Не знаю. Он ещё так мал… Я даже не уверена, есть ли он вообще? По-моему, ему пока всё равно. Я думаю, что в отличие от тебя, он не стал бы возражать, чтобы его мамочка немного расслабилась. — И, обращаясь к парню, добавила — Всё, всё, уже заканчиваю! — Она затушила остаток сигареты в пепельнице, полной окурков, и переключила всё своё внимание на пиво.
— Слушай, а ты действительно хочешь этого ребёнка? Как-то ты не похожа на добропорядочную мать…
Марго усмехнулась.
— Хочу ли я? Так получилось, ты же знаешь. Аборт делать поздно, так что пусть живёт. И потом, вряд ли бы ты женился на мне тогда. Я не права?
— Права. Тебе крупно повезло, что я такой честный и порядочный. Другой бы бросил тебя с пузом, и живи, как знаешь.
— Ой, ой, ой! Только не смеши меня! Ты бы так и поступил, если бы не боялся, что твоя чокнутая мамаша со своим хахалем выселит тебя из этой комнаты! Так что я со своим пузом, как ты выражаешься, подвернулась тебе весьма кстати. Думаешь, я не знаю, что твоя мамаша поплакалась на заводе в жилетку, дала на лапу, кому следует, и ей выделили отдельную комнату? Иначе, зачем ей моя справка из больницы? Так что давай не будем про честность и порядочность! Бессребреник, тоже мне! — Марго опять достала из пачки сигарету, и попыталась прикурить.
Молодой человек вырвал зажигалку у неё из рук.
— Прекрати! Я не железный! — Его голос начинал срываться на визг.
— Ладно. Так и быть. Налей пива тогда, — Марго подставила стакан и молча наблюдала, как янтарная жидкость, пенясь, переливается из бутылки. Когда стакан наполнился, она сделала из него большой глоток и сказала примирительно: — Хватит ругаться, Эд. Я ужасно устала!
Эд усмехнулся.
— Отчего? Ты что, вагоны разгружала? Что-то я не припомню, чтобы ты хоть чем-нибудь занималась в последнее время.
— Я, между прочим, беременна. У меня упадок сил.
— Ах, прости, прости! Ты считаешь, это повод бросить работу?
— А ты считаешь, что будущая мать твоего ребёнка должна бегать с подносом, как заведённая?
— Нет, но…
— Здорова, как лошадь? Ты это хотел сказать?
Эд снова начал раздражаться.
— Именно.
— Не бойся, у меня есть деньги на проживание. У тебя на шее сидеть не буду.
— Кстати, а откуда у тебя, в самом деле, деньги? Даже странно…
Марго бросила на мужа гневный взгляд.
— Нет, это не то, о чём ты подумал.
— Ну да. Вспомнить хотя бы, где я тебя нашёл.
— Не важно. Мало ли что было. Теперь я хочу попытаться всё исправить. Возможно, тебе и смешно это слышать, но я собираюсь стать вполне добропорядочной женой и матерью. Хотя, возможно, ты этого и не заслуживаешь. А насчёт денег… это мне родители высылают.
— Родители?
— Да. А что здесь странного? У меня есть родители. Они думают, что я здесь учусь. В консерватории.
— В консерватории? Что за бред! Ты и консерватория! По-моему, это несовместимые понятия.
— Я тоже сразу это поняла, как приехала… но им не объяснишь. А потом поехало. Пела в забегаловках, ну и там… сам понимаешь, что объяснять, не маленький. Потом группа распалась, я устроилась официанткой. Там ты меня и нашёл. Но дома я подавала надежды, между прочим.
— Где это — дома? В Кукуево?
— Тебе-то какая разница! В Кукуево, не в Кукуево! Люди везде живут. А здесь я уже три года существую, надоело мыкаться по съёмным квартирам. А тут ты… и беременность эта. Я подумала — это шанс.
— А ты стерва.
— Не более, чем ты и кто-то ещё. А то все у нас вступают в брак по большой и чистой любви! Я и не знаю, есть ли такая? У вас, у мужиков, одно на уме, куда бы член свой пристроить.
— А у вас, у баб? Для кого бы ноги половчее раздвинуть… Заткнулась бы лучше!
— Нечего мне рот затыкать! Я тебе не раба подневольная!
Эд устало закрыл глаза.
— Ладно. Хватит гнилые базары разводить. Заводиться не хочу. О ребёнке почаще вспоминай!
— А ты-то что о нём так печёшься?
— Ну, мой всё-таки. Сына хочу. Мальчика. Надоели бабы эти кругом. Сам без отца рос, знаю, что это такое. Поэтому сына своего не брошу! А ты что про меня подумала? Комнатка мне нужна? Как же! Нужна, не спорю, но вряд ли за комнату стоит такую дрянь, как ты, терпеть! А сын, сын он того стоит. Я за него ноги вырву тебе, если что случится!
— Вот разошёлся! Как испорченный самовар! Остынь. — Марго потеряла интерес к спору, снова переключившись на пиво. — А если девочка будет?
— Нет. Я сказал: нет!
— Ну, это не тебе решать, уж как есть, так и будет. И давай без истерик!
Эд налил себе пива и залпом выпил. Пиво его немного успокоило, и он сбавил тон.
— Хорошо, видно будет. Не дрейфь. Ты с работой что, совсем завязала? Мать говорит, может тебя временно пристроить, до декрета, чтобы деньги получать. Ты как?
Марго равнодушно пожала плечами.
— Почему и нет? Кем?
— На лёгкий труд. Кабинеты там убирать у начальства. Пыль вытирать, на звонки отвечать.
— Секретаршей, что ли?
Эд замялся.
— Вроде того. Только секретарша у главного есть, она занята постоянно, а у зама нет, кофе подать некому, короче…
— Ладно. Париться много не надо, надеюсь?
— Нет. Но на декрет заработаешь.
— Валяй. Скажи мамаше, я согласна.
— Ну и молодец.
— Конечно. — Марго томно закатила глаза, и облизнула губы языком, её разморило от пива.
От Эда не ускользнуло это движение её языка, и в нём проснулось желание. В его глазах Марго была глубоко порочна, но именно это и делало её такой желанной. Когда он первый раз увидел её на вечеринке у общих друзей, она сидела, заложив ногу на ногу так, что воображению совсем не осталось работы, и пьяно хохотала. Её блузка была расстёгнута чуть ли не до пупка, а в прорези тряслась уже слегка обвисшая грудь. Марго была сильно пьяна, и жидкость из её стакана выплёскивалась ей на юбку. Зрелище было несколько отталкивающим, но Эдик смотрел, как заворожённый. Эта белая, трясущаяся грудь так завладела его вниманием, что ему захотелось тотчас же сжать её в руке, чтобы причинить боль хозяйке. Марго заметила его взгляд, слезла со стула и подошла к нему, похабно виляя бёдрами. Он обнял её и поцеловал. Вечеринка была закрытой, для плохих мальчиков и девочек, поэтому никто не обращал на них внимания.
В тот же вечер они стали близки, хотя Марго ничего не помнила. Она была вульгарна, разнуздана и всегда готова к интиму. Конечно, она не каждый раз напивалась до такого состояния, но выпить любила. С того вечера, сам не зная — почему, Эд начал с ней встречаться. А когда она объявила, что беременна, он отвёл её в ЗАГС, и они расписались. Безусловно, в том, что говорила Марго про комнату, была доля правды, но часть правды заключалась и в том, что Марго привлекала Эдика. Может, как раз своей непредсказуемостью и беспринципностью. Он чувствовал, что она чем-то похожа на него, что они — одного поля ягоды. Хотя было и такое, что его в ней отталкивало.
Эдуард перебивался случайными заработками, тёмными делишками, но Марго это совершенно не беспокоило. Для неё деньги не пахли, ей было наплевать, как они были заработаны.
И вот теперь слегка пьяная Марго сидела перед ним на стуле и облизывалась. Он подошёл к ней, тяжело дыша, и взял за волосы. Она открыла рот, из которого на Эда пахнуло пивом, смешанным с запахом сигарет. Он закрыл её рот страстным поцелуем, преодолевая невольную тошноту, и опустил руку на грудь. Марго заёрзала на стуле, и он повалил её на пол. Пол был давно не мыт, но его это не беспокоило. Он грубо вошёл в неё, даже не раздевая, и быстро кончил. Она вскрикнула и обмякла. Эд встал с пола и отряхнулся.
— Хоть бы полы помыла…
Марго села, поправляя растрепавшиеся волосы.
— Помою… завтра.
— Ловлю на слове, жёнушка.
— Да чего уж там, муженёк…
Они разделись и перебрались на постель, застеленную несвежим бельём. Марго зевнула, опять обдав Эда смесью запахов. Он отвернулся и закрыл глаза. Марго сонно ворочалась.
— Послушай! Ты там юбку подлиней надень! Мама просила. — Эдик выглянул из-за шкафа, где выбирал галстук.
Марго лежала на кровати, перелистывая журнал.
— Это ещё зачем? Боится, не возьмут?
— Ну что всё время выпендриваешься?! Можешь хоть раз сделать так, как тебя просят? Тем более, это для тебя, не для неё, идиотка!
— Ну да, для меня, как же. Вам — лишь бы я декретные получала…
— А что в этом плохого, скажи на милость? Или у тебя от пива совсем крыша съехала?
— Ладно. Надену брюки.
— Через час мама тебя на проходной ждёт, пошевеливайся.
— Успею. Такси возьму.
— Не круто ли для тебя на такси разъезжать?
— Заткнись, а?! А то вообще никуда не пойду! Ты меня теперь кормить обязан, понял?!
— Ещё слово, и я убью тебя, дура! — Эдик, наконец, нашёл галстук и надел его. — Чтобы через час была на проходной. Я пошёл. — Он быстро вышел и захлопнул за собой дверь.
Марго кинула ему вслед журнал. Потом встала, подошла к шкафу и начала рыться в поисках подходящей шмотки.
Свекровь ждала на проходной. Марго заметила, как недовольно она посмотрела на такси, привёзшее её к месту назначения, и поджала губы.
— Здрасьте, тётя Римма.
— Привет, коли не шутишь. Какая я тебе тётя?
— Ну не мама же…
— Господи, ну и язык у тебя! Поганый. Пошли уже, ждут, — окинула она невестку с ног до головы оценивающим взглядом. — Спасибо, хоть не в трусах пришла…
Марго промолчала. Они прошли по коридорам и вошли в кабинет, предварительно постучав. Свекровь первая всунула голову:
— Леонид Степанович, можно?
Мужчина средних лет, ближе к пятидесяти, поднял голову и кивнул. Свекровь протиснулась в кабинет, таща за собой Марго.
— Это наша Маргариточка, я вам говорила…
Мужчина поднял глаза и встретился взглядом с Марго. Она улыбнулась ему. Он опустил глаза и снова уткнулся в бумаги, делая вид, что чрезвычайно занят.
— Ну, так как? Возьмёте? — Голос у свекрови источал мёд, и Марго захотелось ударить её по слащавому лицу.
— Пусть устраивается.
— Вот спасибочки! Век не забуду! Заявленице ей где оставить?
— У секретаря напишите и ко мне, я подпишу — и в кадры. Должность только рабочая будет, а работа, как договаривались.
— Она согласна.
Марго решила подать голос.
— Что вы, тётя Римма, за меня всё говорите? У меня у самой язык есть. Что за работа, уточните, пожалуйста.
Леонид Степанович бросил взгляд на Марго и покраснел.
— В кабинете прибрать, кофе сварить, бумагу изредка напечатать. Устроит?
— Вполне, — Марго бросила на мужчину красноречивый взгляд. — Хоть завтра выйти могу.
— Не спешите. Устройтесь, как положено.
Марго со свекровью вышли, и в коридоре свекровь сердито дёрнула её за рукав.
— Что на тебя нашло? Молчать не можешь?
— Нашло просто. У него глаза масляные. А вдруг он ещё чего захочет? Чувствую, не всё тут чисто!
— Господи, ну и дура же ты! Иди, пиши заявление и неси к нему. А мне работать пора.
— Счастливо.
Марго долго смотрела вслед уходящей свекрови. Нюх её подводил редко. Но в данном случае мужик не вызвал чувства отвращения, и она отправилась писать заявление.
Когда она вернулась, Эдик был уже дома.
— Ну как?
— Нормально. С понедельника выхожу на работу.
— Поздравляю.
— Не стоит. Лучше бы себе приличную работу нашёл, чем жену в интересном положении эксплуатировать. Сутенёр хренов.
— Найду, без твоих указаний. Я деньги ношу? Ношу. Чего тебе ещё надо?
— А то, что за твои делишки головёнку тебе отщипнут, и не заметят. Ребёнка сиротой раньше времени оставишь, придурок!
— На улице не останешься. Я ж тебя прописал.
— Да нужна мне твоя халупа! Вот счастье-то!
— А что тебе надо?
— В данный момент — муж и деньги. Деньги в первую очередь, муж в довесок. Кто меня с ребёнком кормить будет?
— Слушай, ты прямая, как осиновый кол! Глупее тебя ещё никого не встречал. Любопытно даже. Заездила. За пивом лучше сбегай.
— Сам беги. У меня ноги отваливаются. И сигарет не забудь!
— Да пошла ты со своими сигаретами! Роди для начала.
— Рожу, не переживай. — Марго широко зевнула, обнажив крепкие жёлтые зубы.

 

— Марго! Свари мне кофе! Без сахара!
Марго одёрнула юбку, едва прикрывавшую колени, и поправила причёску.
— Сейчас, Леонид Степанович! — Это был условный сигнал.
Она поставила чашку из кофеварки на поднос и вошла в кабинет. Леонид Степанович похотливо улыбнулся при виде её.
— Прекрасно выглядишь, детка!
— Стараюсь. — Марго поставила кофе на стол и пошла закрывать дверь.
— Премию хочешь? — Босс игриво сверкнул глазами. — Завтра выпишу. Только за премию полагается ударная работа. Готова?
— Я, как пионер, всегда готова… — Марго подошла к боссу и положила руку ему на ширинку. — О! Что там у нас?
Леонид Степанович уже расстёгивал ремень на брюках.
— У нас небольшой перерывчик. Имеем право… — Он откинулся на стуле и блаженно закатил глаза.
Марго встала с колен и отряхнулась. Босс тяжело дышал.
— Отлично, детка. Считай, премия у тебя в кармане. Ты славно поработала своим прелестным язычком.
Марго открыла дверь и вышла. Налила себе кофе, насыпав в чашку побольше сахара — хотелось уничтожить неприятный привкус во рту. Отхлебнула глоток и задумалась, предавшись воспоминаниям. Она давно уже знала, что просто так ничего не дается, во всяком случае, ей. Даже эту паршивую мизерную премию нужно было зарабатывать. Но Марго не сетовала — так, значит так. Тем более, что и ей самой это доставляло немало приятных минут. Так уж она устроена, и с этим ничего не поделаешь. «Вино и мужчины, моя атмосфера», — припомнилась ей строчка из песни.
Она достала зеркало и припудрила нос. Все-таки, она — дрянь, Эдик в этом был прав. Она немного покривила душой, рассказывая ему про себя. Консерватория! Со смеху умереть можно! Деньги родителей! Еще раз ха-ха! Смешно совсем. Только не потому, что денег у её родителей не было. Деньги у них были, и не маленькие. Когда-то. В городе семья Марго принадлежала к местным толстосумам. Но, как известно, деньги сами по себе не способны сделать человека счастливым. Марго тошнило от лицемерия того общества, где она по праву рождения была вынуждена вращаться. Одни и те же разговоры о доходах, процентах, вложениях нагоняли на нее смертельную скуку. После того, как Марго должна была окончить университет, папаша приготовил ей теплое место в его банке, и Марго, несмотря на свое нежелание, не стала перечить. Чтобы выразить внутренний протест, в десятом классе переспала с партнером своего отца, предусмотрительно засняв их милые развлечения на скрытую камеру.
Из-за наклонностей, которые Марго не очень-то и скрывала, о ней пошла дурная слава. Когда это дошло до ушей отца, был страшный скандал. Но Марго лишь рассмеялась отцу в лицо — ей было наплевать на его репутацию. Отец в ответ ограничил её в средствах, но она послала фото своему любовнику, пригрозив отдать их его жене, если не заплатит кругленькую сумму. Он заплатил, и Марго подсела на этот допинг. Но любовник оказался не так прост, как она думала. Он установил за Марго слежку, и все её похождения были тщательно записаны и отсняты. Круг знакомых Марго был широк, в него входила парочка довольно известных личностей. Тогда бывший возлюбленный встретился со своей пассией и показал ей фото, прибавив, что отдаст их её так называемым друзьям, и они просто размажут её по стенке. Угроза на Марго подействовала. Она знала, те люди не шутят, и то, что подставила их, может для нее и в самом деле плохо кончиться.
Но бывшей жертве Марго этого оказалось мало. Он побеседовал с ректором заведения, где отбывала свой срок Марго, и её отчислили за неуспеваемость. Отец рвал и метал, а Марго в душе даже была рада. Но возлюбленный оказался мстительным и коварным. Словно бультерьер, он вцепился Марго в глотку, видимо, желая растерзать её. Будучи партнеромотца, он затеял раздел совместного бизнеса, и, в конце концов, оставил их семью практически без гроша.
Какими-то неведомыми путями отец узнал, что всем этим обязан любимой доченьке, и проклял её. И Марго сбежала из дома, никого не предупредив. Её мучитель распевал триумфальные марши, когда Марго покинула город и скрылась в неизвестном направлении. Это было первое фиаско Марго, и у неё хватило ума понять, что не всё в жизни получается так, как хочется. В особенности, если для осуществления твоих планов требуется использовать других людей. Люди умеют кусаться, они могут постоять за себя, и, в конце концов, оказаться гораздо хитрее, сильнее и умнее, чем ты считаешь. Урок был горьким, но Марго его усвоила.
Теперь о неуживчивости и озлобленности характера напоминали разве что её словесные интервенции. В открытую схватку она вступать не решалась, предпочитая при малейшей опасности отползать в кусты. Но жизнь в большом городе пришлась Марго по вкусу, и она не жалела, что так бесславно покинула родные пенаты. Про консерваторию она, естественно, насочиняла. Вокалом она, правда, занималась, лелея надежды однажды стать звездой. Но эти надежды были запрятаны очень глубоко, так что даже сама Марго не решалась их извлекать на поверхность, боясь показаться смешной. Её учитель по вокалу, с которым она занималась в последнее время, и не только вокалом, к слову сказать, дал ей адрес своих знакомых в крупном промышленном центре, где можно было остановиться на первое время, обещав навещать её по мере возможности.
Адресом Марго воспользовалась, но до возможности посещений дело не дошло. Оказалось так, что Марго случайно познакомилась с художником, и перебралась к нему в мастерскую. В консерваторию, она, естественно, даже нос не показывала, справедливо полагая это полным идиотизмом с её стороны. Ей хотелось устроиться певицей, и, как ни странно, её мечта сбылась. Пока не подвернулся художник, она изучала столичный рынок труда, но в тот раз ей подфартило. Художник рисовал обнажённую натуру, содержал Марго и периодически устраивал оргии с представителями свободных профессий, этаким своеобразным бомондом. Там Марго и познакомилась с группой патлатых музыкантов. Они играли в ресторанчике на окраине, и им нужна была солистка. Пение Марго их устроило, и она стала членом группы. Художника пришлось бросить, но Марго не горевала — в пьяном виде художник был буен и назойлив.
В ресторане они играли какое-то время, Марго пела. Жили все вместе, снимая небольшую квартиру. Всё шло неплохо, пока жена хозяина ресторана не застукала Марго в объятиях мужа. Был страшный скандал, и обстановка стала напряжённой. Конкурентов было предостаточно, и им пришлось уйти. Новое место они найти так и не смогли — Марго стала для них чем-то вроде дурного талисмана. Она оставила группу, которая, впрочем, и без этого дышала на ладан.
После этого Марго пришлось устроиться официанткой. Правда, ей повезло, и её взяли в солидное заведение. В этот несладкий период ей и подвернулся Эдик. К тому времени беготня с подносами ей осточертела, она периодически оказывала интимные услуги, но так, чтобы не пронюхали сутенёры. Она панически боялась зависимости. Но обстановка и тут обострялась, кое-кто стал выспрашивать про Марго, и она слегка струхнула. Эд в этот момент был для неё очень кстати, он хоть и являлся мелкой шестёркой, но, всё же, был и не полным дерьмом. Беременность повлияла на Марго в лучшую сторону: первое время после замужества она ещё по инерции подрабатывала интимом, говоря мужу, что деньги присылают родители. Но после устройства на работу с этим было покончено. Леонид Степанович подкидывал ей премию, и она впервые за много времени ощутила некое подобие нормальной жизни. Можно сказать, что она входила во вкус обыденности, и постепенно обживалась там. То ли от беременности её чувства притупились, то ли нечаянная семейная жизнь на неё так подействовала, но на приключения её больше не тянуло. Она сократила количество выкуриваемых в день сигарет и стала меньше пить пива. Эдик тоже остепенился, у него появилось что-то вроде постоянной работы с регулярной зарплатой.

 

Живот у Марго вскоре стал заметен, но Леонида Степановича это не смущало. Временами он даже любовно поглаживал её по округлому выступу и спрашивал:
— Что, шевелится?
Марго пожимала плечами.
— Нет, вроде…
— Ничего, зашевелится скоро.

 

Как-то перед самым декретом босс вызвал Марго к себе.
— Маргоша, уходишь скоро…
— Да, ухожу… а что делать-то?
— Жаль… я к тебе привязался… ты телефончик оставь… скучать буду.
— Ничего. Новую возьмёте. Баб кругом видимо-невидимо.
— Баб-то много, да ты, Марго, одна… для меня одна…
— Ну, вы скажете…
— И на старуху бывает проруха… свидимся?
— Почему бы и нет?
Леонид Степанович подошёл к Марго и погладил по животу.
— Как он там?
— Неплохо вроде. Шевелится…
— Вот и слава Богу… — Он поцеловал Марго в живот и тихонько шлёпнул по заду. — Иди, детка. Я не прощаюсь.
Марго вышла, недоумевая. Нет, она видела, что босс к ней испытывает тяготение большее, чем просто интрижка от скуки, но так… Она была приятно удивлена. «Надо же, — подумала, — и ребёнком не побрезговал. От чужого мужика…».
Когда Марго провожали в декрет, устроив по этому случаю праздничный обед, он преподнёс ей конверт с солидной суммой. Коляску купишь, сказал, от дяди Лёни. Об их отношениях никто не знал, поэтому подарок выглядел очень трогательно, и Марго расчувствовалась. Она при всех поцеловала начальника в щёку и утёрла непрошенную слезу. Сослуживцы тоже собрали для Марго немного денег, как это было у них принято, чем заставили Марго задуматься об отношении к людям вообще.
Последние два месяца до родов Марго провела, валяясь на кровати и тайком от мужа потягивая пиво. Ребёнок должен был появиться в конце апреля.

 

Марго в старом больничном халате стояла у окна одной из палат роддома. Вчера она родила, наконец, девочку, но Эдик всё не приходил. Марго кусала губы от досады. Ей не хотелось ловить на себе сочувственные взгляды мамаш, лежащих с ней в одной палате. До смерти хотелось закурить, но здесь было не положено, и Марго чувствовала раздражение. С одной стороны, она была рада, что избавилась от живота, а с другой, её немного пугала новая для неё роль молодой мамы. Поведение Эдика её беспокоило и злило, но она стойко держала удар.
— Марго! Как девочку назовёшь? — Это был голос Люси, полной блондинки, тоже вчера родившей девочку. Муж Люси уже с вечера прыгал перед окнами и заваливал жену дурацкими записками.
— Анжела. — Марго даже не обернулась.
— Что за имечко придумала? Мудрёно как-то…
— А вот и нет. Наоборот, красиво… Мне нравится. Молодец, Марго! — Это была Ася, молодица лет восемнадцати, с первых же дней проникшаяся к Марго какой-то слепой любовью.
— Я в детстве книжку читала: «Анжелика и король». Всегда мечтала о такой жизни — мужчины, приключения… поэтому и назвать решила так. Бабы, курить охота, сил нет! Нет у кого? — Марго отвернулась от окна и уставилась на обитательниц палаты.
— Одна осталась, хочешь? — Ася протянула Марго сигарету. — Случайно в кармане завалялась.
— Хочу. Давай сюда. Я Эдику скажу, он потом принесёт.
— Ты в туалет иди, только быстро, пока обход не начался.
— Марго, ты бы не дурила, — Люся нахмурила брови. — Детей скоро кормить принесут. И тебе, между прочим, тоже, если ты о нас не думаешь.
— Помолчи. Без тебя учителей хватает! — Марго спрятала сигарету в карман халата и пошла в туалет.
Через несколько минут она вернулась, всё ещё сохраняя на лице недовольное выражение.
— Твой-то что не идёт? Пора бы уж… — Люся всё не могла угомониться.
— Тебе-то что? В командировке он. Твой ходит, вот и радуйся!
— Да ладно, Марго! Я просто так спросила, — добавила Люся примирительным тоном.
— Придёт, никуда не денется. Мальчика он хотел, вот и переживает.
— Подумаешь, какой нежный — мальчика! Чем его девочки не устраивают?
— Да Бог его знает. Вбил себе в голову и талдычит, как заведённый — мальчик, мальчик! — Марго легла на кровать и отвернулась к стене.
Эдик пришёл на следующий день. Он был со страшного похмелья, и Марго заметила это даже из окна третьего этажа. Он вяло махнул ей рукой и сказал, что послал передачу. Марго кивнула и отошла от окна — она была в послеродовой депрессии.
Тем не менее, встречать её Эдик пришёл с матерью и её хахалем. Марго с неприязнью подумала, что у свекрови нет элементарного вкуса и выглядит она хуже колхозной бабы. Вид у хахаля был не лучше, и Марго усмехнулась про себя, подумав, что два идиота нашли друг друга. Эдик принёс большой букет цветов и бутылку шампанского. Он был весел, и Марго втайне обрадовалась такой перемене в настроении мужа. Выйдя из роддома, они открыли бутылку и выпили шампанское из пластиковых стаканов. Потом сели в такси, поджидавшее их тут же, возле ворот, и поехали к ним домой. По случаю рождения дочери Эдик устроил небольшую пирушку, пригласив соседей по коммуналке — пенсионерку тётю Валю и старого инвалида Гену. Пирушка получилась неожиданно весёлой, вопреки всем ожиданиям. Инвалид Гена играл на гармони и пел, Марго подпевала ему, тётя Валя и свекровь пустились в пляс, а Эдик с хахалем матери напились и уснули на диване. Разошлись уже под утро, когда свекрови удалось растолкать муженька и увести его домой. Девочка всё время спала, и Марго даже забыла на время о её существовании.
Утром Эдик, отпиваясь горячим чаем, спросил Марго:
— Как назвать думаешь?
— Анжелой. Нравится?
— Ничего. Где ты только такое имя откопала?
— Из романов. Знаешь, что это такое?
— Ты меня совсем за идиота принимаешь?
— А ты не совсем идиот? Рада слышать.
— Ну, назвала и назвала, — Эдик подцепил на вилку кусок колбасы. — Разницы особой не вижу. Девку, как ни назови, мужиком всё равно не станет.
Марго поджала губы, но промолчала.

 

Утром Марго сидела перед роскошным туалетным столиком и пудрила лицо. Она придирчиво рассматривала себя в зеркало, выискивая морщинки. Ей казалось, что она слишком быстро стареет, не успев даже насладиться преимуществами молодости. Наконец она бросила это неблагодарное занятие, подумав, что до старости ещё далеко и не стоит так убиваться из-за мелочей. Тем более, что она не раз ловила на себе восхищённые взгляды мужчин. Леонид Степанович периодически звонил ей, и они встречались на съёмной квартире. Он с нетерпением ждал выхода Марго на работу. За спиной Марго услышала шаги и обернулась.
— Эд! Привет! Слушай, я подумала, что Анжелку надо отдать в музыкальную школу.
— С чего бы это?
— Она мелодии из телевизора и с радио повторяет. Да так похоже! Талант от меня по наследству перешёл. Скоро в сад пойдёт, а потом отдадим.
— Тебе виднее, талантливая ты моя! На работу когда?
— Через месяц.
— Тебе обязательно работать? Я теперь зарабатываю столько, что на всех хватит. Жену прокормить могу. Да и квартирка у нас теперь не маленькая. Как-никак, 100 квадратов. Анжелку в музыкалку водить будешь.
— Ты хочешь, чтобы я целыми днями тёрла эти сто квадратов? Извини, у меня другие планы. Я в люди хочу. А Анжелку свекровь пусть водит. У неё времени полно.
— Да что ты всё квакаешь? Свекровь, свекровь! Сама родила, сама и воспитывай, мама здесь ни при чём!
— Ну и не надо мне ваших подачек, заупрекаете потом, лучше сама отведу. Анжела! Иди сюда! Папа пришёл.
В комнату вбежала худенькая с чёрными короткими волосиками девочка лет трёх или чуть меньше. Она бросилась к матери.
— Анжела, дочка, постучи папе песенку про зайцев! Покажи, какая ты умница!
Девочка насупилась и лицо её приняло плаксивое выражение. Краем глаза Марго заметила, что муж начал заводиться.
— Что за тупой ребёнок! Уставится, как баран, и смотрит! Что ты так смотришь, детка? Я тебя хоть раз обидел? Я хоть что-то плохое тебе сделал? Кормлю, пою, а вместо благодарности сопли и слюни! Ты можешь ей объяснить, что я не чудовище из её кошмаров — а её папа!
— Не ори на ребёнка! Сам виноват, что она видит тебя раз в месяц. Для неё слово «папа» — пустой звук! Чего ты от неё хочешь?! Испугалась, не видишь?
— Испугалась? Чего это интересно она так испугалась? Я её не пугал. Может, ты что нашептала?
— Идиот! — Марго прижала девочку к себе. — Не бойся, милая. — Она погладила дочь по голове.
В последнее время Марго стала замечать участившиеся резкие перепады в настроении мужа, которые немного пугали её. Она боялась узнать, что это может быть, и гнала от себя дурные мысли. Эдик же заводился всё больше.
— Дрянь! Отпусти её! Пусть подойдёт, я научу её отца любить! — Глаза его налились кровью, он непроизвольно сжимал кулаки. — Слышишь, кому говорю, отпусти её!!!
Марго испугалась не на шутку.
— Иди, милая, к себе, поиграй! — Она легонько толкнула дочь, и девочка убежала, ловко проскользнув мимо отца. — Успокойся, кретин!
— Да нечего мне успокаиваться! Ты её так воспитала! Да она же ненавидеть меня скоро будет! А за что?! За что, я тебя спрашиваю?! — Руки у Эдика тряслись, он подошёл к Марго и ударил её по лицу. — Получай, стерва! Давно просилась!
Глаза у Марго потемнели, и она плюнула в раскрасневшееся лицо мужа.
— Упырь! Безмозглый! Убью, не подходи! — Марго взяла в руку тяжёлый подсвечник, стоящий на туалетном столике.
Эдик побледнел, выдохнул воздух, развернулся и быстро ушёл в ванную. Анжела незаметно наблюдала за этой сценой из-за угла. Слёзы её высохли, а на лице застыло выражение то ли любопытства, то ли испуга. Вернулся Эдик через полчаса, спокойный и умиротворённый. Марго разглядывала в зеркале след от удара.

 

— Прости, Марго, дорогая, не сдержался. Ты тоже хороша! Чего злишь-то меня? — Он сделал попытку приблизиться в Марго, но Марго отшатнулась, процедив сквозь зубы:
— Всё нормально. До свадьбы заживёт.
— Не злись, я же попросил прощения. Ты это… можешь Анжелку в школу водить. Денег возьми сколько надо. Инструмент купи.
— Ладно. Только ребёнка не пугай. Заикаться будет.
— Да это так, сорвался, говорю же… На работе проблемы.
— Что, уже?
— Тебе не понять. Там всегда проблемы. Наша работа состоит из одних проблем, к твоему сведению. Твой муж ежедневно рискует.
— Ну, не рассказывай, меня твои проблемы не касаются. Всё равно помочь не смогу.
— То-то и оно, что не сможешь… Ладно, давай пожрать, и я спать, что-то нехорошо мне…
Марго молча встала и пошла в кухню. Разогрела ужин и позвала мужа. Они поели, и Эдик ушёл. Марго задумчиво посмотрела ему вслед. Муж внушал ей чувство тревоги и беспокойства, а этого она не любила. Жизнь на вулкане не приносила ей особого удовольствия.
Леонид Степанович, или Лёня, как теперь Марго его называла, был страшно рад увидеть Марго на рабочем месте.
— Марго, милая! Наконец-то!
— Ну, не преувеличивай, недавно виделись.
— Для кого как. Для меня два месяца — это срок. Как дочь? В детский сад ходит?
— Ходит. Дичится только. Нелюдимая она совсем у меня… в кого только? Эдик её, что ли, запугал? Как волчонок на него смотрит.
— Ничего, пройдёт. Пообщается с детьми, пообвыкнется. Не бери в голову — не она первая, не она последняя.
— Странная она всё равно. Что-то не так с ней, только что, не пойму.
— Маргошенька, ты слишком увлеклась материнством. Так нельзя, девочка моя. Дети — это, конечно, хорошо, но и так убиваться по каждому пустяку не стоит. Там и до истерии недалеко.
— Лёня! Я тебя умоляю!
— Всё! Молчу! Больше никаких советов. Ты мне лучше кофе свари, без сахара.
— Как скажешь…
— Соскучился я по кофейку твоему…
— Ну ты, Лёня, и хитрец!
— Не томи, милая, пить очень хочется…
— Ну всё, иду… — Марго достала кофеварку и засыпала туда кофе, а Леонид Степанович, напевая, удалился к себе в кабинет.
Вскоре, не без помощи Марго, Леониду Степановичу удалось занять место своего начальника. Он давно метил на это желанное место, справедливо полагая, что засиделся в замах. А вскоре представился и вполне подходящий случай. У главного заболела секретарша, и он попросил Марго посидеть вместо неё. Леонид Степанович потирал руки от радости. Он дал Марго парочку бумаг, которые она незаметно подсунула своему временному боссу на подпись. Эти бумаги должны были стать компроматом на главного и способствовать его уходу с поста.
Так примерно и вышло — когда бумаги дошли до директора, он страшно возмутился. Был небольшой скандал, но его удалось замять, и главного быстро отправили на пенсию. Счастливый Леонид Степанович с триумфом водрузился на его место. Он тут же выхлопотал Марго должность своей секретарши, отправив предыдущую вслед за её боссом. Теперь Марго регулярно получала премию, и, в общем-то, была вполне довольна своей служебной карьерой. Анжела ходила в детский сад, Эдик мало появлялся дома, а в периоды его короткого пребывания Марго старалась с ним не связываться. Его душевное состояние беспокоило Марго всё больше, но она была фаталисткой и решила оставить всё на волю судьбы. Спасать мужа у Марго не имелось ни сил, ни желания. К тому же она была почти уверена, что это уже невозможно, и ей оставалось только наблюдать за ситуацией со стороны, надеясь, что грозивший вот-вот разразиться ураган её не сильно заденет.

 

— Заходите, мамаша!
Марго прошла в кабинет, таща за собой Анжелу. Девочке уже исполнилось пять лет, и Марго решила отвести её музыкальную школу. Она долго размышляла на тему, какой инструмент предпочесть, и остановилась на скрипке. Рояль казался ей слишком громоздким, его сложно переносить с места на место, в отличие от скрипки. И потом скрипка казалась ей гораздо престижнее. Каждый, кому не лень, считал своим долгом бренчать на рояле, но за скрипку мало кто брался. Это тоже сыграло свою роль, и Марго приняла решение — Анжела будет скрипачкой.
Седой мужчина, сидящий на крутящемся стуле, показался Марго старомодным, но она на всякий случай улыбнулась.
— Я на прослушивание. Девочку привела.
— Ну, что же вы не стесняйтесь, проходите! Иди ко мне, деточка! — Мужчина поманил Анжелу. — Как тебя зовут, милая?
— Анжела.
— Вот какое славное имечко! Ты хочешь играть на скрипке?
Анжела кивнула.
— Повторяй за мной. — Мужчина постучал пальцами по столу.
Анжела повторила.
— Умница. Хочешь послушать, как она звучит?
Анжела снова кивнула.
Мужчина бережно взял в руки инструмент, приложил его к плечу и провёл смычком по струнам. Скрипка застонала, словно жалуясь. Он начал водить смычком взад и вперёд, исторгая тонкие, на грани отчаяния, звуки.
— Нравится, деточка?
Анжела улыбнулась и протянула руки к инструменту. Мужчина дал его подержать.
— Не балуйся только, скрипка — вещь нежная, хрупкая… Она не терпит грубости.
Анжела заворожено смотрела на плавный изгиб деки. Копируя учителя, она прижала скрипку к плечу и провела смычком по струнам. Потом начала водить им взад и вперёд, закрыв глаза, и теперь пришёл черёд удивляться учителю. От волнения он тёр переносицу и вытирал платком лицо.
— Это просто чёрт знает, что такое! Мамаша, где вы взяли это чудо? Она просто вундеркинд!
— Я её родила. В меня талантом пошла.
— Поверить не могу! А я и брать её не хотел — мала ещё. Что творится на свете! Сколько ей?
— Пять, в школу на будущий год пойдёт.
— Отлично! Господи, деточка! Да такие, как ты, раз в сто лет рождаются! Надо же, как повезло! Хотя, выводы, безусловно, делать рано… Чтобы цветок вырос, нужен хороший уход и, как ни странно это звучит, желание самого цветка стать роскошным растением! Мамаша, вы попали в десятку! Поздравляю! Вам срочно нужно будет сделать одну вещь — купить девочке инструмент. Я дам вам адрес одного магазина, они подберут вам подходящий. Чтобы не очень дорогой, но достойный. Бриллианту нужна соответствующая оправа, не так ли, милая? — Он подмигнул Анжеле, и она счастливо рассмеялась. — Так как, мамаша, вы готовы? Прошу не скупиться! Возможно, вы станете матерью новой звезды!
Роль матери будущей звезды пришлась Марго по душе, и она ответила:
— Хорошо. Я куплю, что вы посоветуете. Только одна просьба, не называйте меня мамашей! Меня зовут Марго.
— Как скажете! Поверьте, я не со зла. Привычка. Ко мне одни мамаши ходят. А по отчеству, простите, как?
— Просто Марго. Я не так стара, как вам кажется.
— Боже упаси, Марго! Вы не правильно всё поняли. Вы чудесно выглядите! Ни о какой старости и речи быть не может, что вы, милая! Это я из вежливости спросил…
— Ну, вот и договорились. А вас, простите, как зовут?
— Ах, да! — Мужчина спохватился: — Простите, не представился! Казимир Георгиевич Лисовский. Я из обрусевших поляков.
— Приятно познакомиться. На сегодня всё?
— Да, дорогая, на сегодня всё. — Казимир Георгиевич взял ручку, черкнул пару строк на клочке бумаги и протянул его Марго. — Это — адрес магазина, а вот записка, скажете, от меня, я вам там всё написал. Они выберут вам подходящий инструмент. А завтра я жду вас вечером на занятия. С большим, надо заметить, нетерпением!
Марго взяла записку, и они с Анжелой вышли в коридор. Анжела напевала себе под нос. По пути они зашли в магазин и купили скрипку. Она оказалась не дешёвой, но Марго твёрдо решила не скупиться. Роль матери звезды всё больше ей нравилась и представлялась более надёжной, чем роль жены человека с весьма сомнительными перспективами и такими же сомнительными делишками. Марго рассудила, что чем больше денег мужа она вложит сейчас, тем надёжнее будет её капитал. Неизвестно, что можно ждать от Эдика завтра — он становился всё более нервным и истеричным. Проблемы на работе. Знала она эту его работу — сплошной криминал. Все его друзья остепенились давно, сошли с крючка. И только он, как дурак, болтается. Деньги приносит, конечно, но толку с этих денег? Как в тридцатые годы — только и ждёшь, когда за тобой придут. От этих мыслей Марго пришла в дурное настроение. Анжела рядом весело подпрыгивала.

 

— Марго! — Эдик ворвался в дом словно ужаленный. — Где ты, Марго?
В поисках жены Эдик прошёл в спальню и зажёг свет. Марго, щурясь, приподнялась на кровати.
— В чём дело? Ты что, с дуба сорвался?
— Сорвался! Молчи, идиотка! Времени нет.
— Да что случилось?! Ты можешь толком сказать? — Волнение мужа передалось Марго, и она забыла о своей всегдашней язвительности в его отношении.
— Вставай, Марго, и дочь поднимай, ехать пора!
— Куда, Господи?! Что за ересь?! Что ты плетёшь?! Я никуда не поеду!
— Тогда тебя вынесут отсюда вперёд ногами, дура!
— Доигрался, значит! Вот дерьмо!
— Ну ты что, сдохнуть захотела?! Ты русские слова понимаешь?! Через час машина придёт.
— Куда мы едем?
— На кудыкину гору! Потом объясню. Некогда сейчас.
— А работа? Квартира?
— Забудь! Нет больше ни квартиры, ни работы! Всё, финита ля комедия! Ну, ты долго валяться будешь? Я не шучу.
Эдик схватил спортивную сумку и начал беспорядочно швырять туда вещи. По выражению его лица, на котором была запечатлена крайняя степень испуга, Марго поняла, что он не шутит. Она встала и оделась, потом разбудила дочь и велела ей одеваться. Анжела хныкала, но Марго прикрикнула на неё, чтобы замолчала, и начала собирать вещи.
— Мам, мы куда?
— Не знаю, у папаши своего спроси!
— Уезжаем, дочь, из этого бардака нахрен!
Марго со злостью укладывала тряпки в чемодан.
— У Анжелки концерт завтра, между прочим! Ты бы хоть об успехах её спросил, папаша! Она уже лауреат нескольких конкурсов! У неё будущее!
— Было будущее, детка… там, куда мы отправляемся, будущего нет. Там есть только существование.
— Надеюсь, не вечное? — У Марго навернулись слёзы.
— Я тоже надеюсь. Пойми, отлежаться надо. Мне жаль, что я Анжелке карьеру порчу, но она потом наверстает, если живы останемся. А если нет, то и карьера ей не пригодится. Согласна?
Марго вытирала слёзы. Эдик выглянул в окно.
— Машина пришла, выходим.
Они вышли из подъезда, Эдик озирался по сторонам. На месте водителя сидел незнакомый парень. Марго с Анжелой забрались на заднее сиденье. Анжела прижимала к груди скрипку. Парень довёз их до вокзала и уехал. Эдик сходил за билетами, и через полчаса они погрузились на поезд.
— Куда едем?
— В деревню. Очень глухую.
— Прекрасно!
— Не начинай, я же сказал, отсидеться надо! Располагайтесь, я сейчас. — Эдик оставил Марго с дочерью в купе, а сам вышел. Вернулся он немного успокоенным, дрожь в руках унялась.
— Рассказывай, что случилось, и куда мы едем? — Марго уже успела взять бельё и застелить постели. Анжела влезла на верхнюю полку.
— Тебе какая разница, что? Меньше знаешь, лучше спишь. А насчёт того, куда, так я уже сказал.
— И кто нас там ждёт в этой деревне?
— Я дом там купил. Заранее. На чужое имя. Там и заляжем на дно. Кстати, вот твой новый паспорт. Ты теперь Лидия Матвеевна Акулова.
— Отлично! Лидия Матвеевна! А Анжелка кто? Впрочем, дай сюда, я сама посмотрю. Ага! Вот. Ангелина Акулова. Поздравляю, доченька. Тебе больше повезло, чем мне. А ты кто? Давай уж знакомиться до конца.
— Пётр Иванович Акулов.
— Петенька? Прекрасное имя! Что, Петруша, хотите? Чайку? Марафетику?
— Заткнись!
— Господи! Ну почему это всё со мной! — Марго уронила голову на руки. — Давно развестись хотела! Что теперь с нами будет? Меня же на работе искать будут!
— Да не волнуйся ты, я обо всём позаботился.
— Это как же?
— Да так. В нашей квартире найдут три сожжённых, обезображенных трупа, и мама опознает нас.
— Ах! Так значит, мы благополучно скончались! Царствие нам небесное! Аллилуйя!
— Да, скончались. И благополучно воскресли. Для новой жизни. Отсидимся немного, потом вернёмся, когда всё стихнет.
— Так за что же нас грохнули, если не секрет? Да ещё и с особой жестокостью?
— Ограбили. Деньги требовали. Пытали. Всё просто. За что ещё у нас убивают?
— Действительно, не за что. Ну, а с квартирой что?
— Я её завещал, кому следует. И машину тоже. С собой только деньги взял, на первое время хватит. А с учётом деревенской жизни и на сто лет достаточно будет.
— Сто лет?! Мы что, там сто лет жить будем?!
— Это я так, шутить пытаюсь. Нет, конечно.
— Ладно. Дай закурить. — Марго успокоилась. — Я так понимаю, что сделать уже ничего нельзя, а значит, делать ничего не будем. Так, Петенька?
— Так, Лидуша.
— А насчёт дома…
— В наследство, скажем, достался. А мы беженцы из Узбекистана.
— Какая прелесть! Беженцы! Школа там хоть есть? Анжелке в школу надо. Хорошо, хоть первый класс успела закончить.
— Думаю, есть. Школы везде есть, с этим у нас проблем нет.
— Всё. Устала я. Пойду чай закажу.
— Иди, по вагону особенно не шастай, глаза не мозоль!
— Слушаюсь.
Марго, теперь Лидия, принесла чай и отхлебнула глоток. Горячий напиток обжёг горло, и она вдруг отчётливо ощутила вкус новой жизни. Этот вкус показался ей горьким и неприятным. Она позвала дочь.
— Анжела, дочка! Слезай!
Девочка нехотя слезла.
— Слушай, милая! Ты же у нас взрослая девочка? Всё понимаешь… Можно тебе доверить тайну?
Анжела кивнула.
— Так вот. Наш папа работает на секретной работе. И сейчас у него новое задание. Чтобы нас не нашили плохие люди, нам надо спрятаться. На время. А потом мы вернёмся. Но чтобы получше спрятаться, нам нужно сменить имена. Теперь меня зовут Лида, а папу Петя. А фамилия наша Акуловы. Тебя зовут Ангелина, но мы тебя будем звать Анжелой, как раньше. Поняла?
Анжела кивнула.
— Повтори.
— Мама Лида и папа Петя.
— Умница. Это никому нельзя рассказывать, иначе нас могут убить. Что поделаешь, — Марго метнула на Эдика полный ненависти взгляд, — такая у твоего папы работа. Как тебя зовут, скажи.
— Ангелина Акулова.
— Молодец. Какая же ты у меня умница! — Марго поцеловала дочь. — Есть хочешь?
Анжела отрицательно помотала головой.
— Мам, а как же Казимир Георгиевич?
— Казимир Георгиевич, деточка, теперь будет заниматься с другой девочкой. — Это Эдик решил вступить в разговор.
— Я не хочу… — голос Анжелы сошёл на шёпот.
— Теперь, дочка, ничего не поделаешь… Иначе нам крышка. Там больше не безопасно. И всё, хватит вопросов! Я тоже много что хочу. У тебя ещё вся жизнь впереди, а я… — Марго отвернулась к окну, чтобы скрыть набежавшие слёзы. — Ладно, иди на верх, станция скоро, я выйду, поесть куплю. И не хнычь, прошу! И без тебя тошно!

 

До деревни пришлось добираться на перекладных. Разбитый автобус довёз их до развилки, откуда нужно было добираться пешком около пяти километров. Транспорт не подвернулся, и идти пришлось на своих двоих, поэтому, когда на горизонте показалась деревня, Марго уже совершенно выбилась из сил.
— Где дом-то? — От усталости она запыхалась, и голос её срывался.
— Уже недалеко. Давайте, последний рывок.
Они прошли ещё немного по улице, когда Эдик остановился.
— Вот наше новое пристанище.
Марго с удивлением взирала на покосившуюся лачугу, обнесённую дощатым ещё более кривым забором. Калитка скрипнула, пропустив их внутрь. Краска с дома облезла, и вид у него был довольно жалким, если не сказать больше.
— Там внутри нормально. Жить можно. Я потом договорюсь с кем-нибудь, подшаманят… места здесь зато, что надо… красота…
— Да, места что надо… — Марго снова была на грани истерики. — Вода, отопление есть?
— Вода в колодце, есть газ. В баллонах. Удобства во дворе. Отопление печное.
— Вот так приключение… Сбылась мечта идиотки…
— О чём ты это, Лидочка?
— Да о том, Петенька, что в детстве любила о приключениях читать, и до смерти хотелось такой же жизни… вот и получила. И правда говорят, бойся своих желаний, они могут исполниться.
— Накаркала, значит…
Они вошли в дом. Внутри был беспорядок, но, в принципе, Эдик не обманул — было довольно сносно. Если хорошенько убраться и не принимать во внимание обстоятельства, приведшие их сюда, то обстановка была даже колоритной. Марго вздохнула, велела Эдику натаскать воды и принялась за уборку, благодаря чему к вечеру изба приняла вполне жилой вид. Эдик затопил печь, и стало тепло. Марго достала из сумки еду, предусмотрительно купленную на станции, и они поели. В старом шкафу было постельное бельё, одеяла и подушки. Марго, уже ничего не спрашивая, постелила всем постели, и они улеглись спать, измученные последними событиями и долгой дорогой.
Утром Эдик сбегал в магазин, а Марго вышла во двор. На соседнем участке возилась женщина, на вид лет шестидесяти. Марго окликнула её.
— Мамаша! Можно вас на минутку!
Женщина подошла. Вблизи она выглядела ещё старше. На голове её был повязан платок, а ногах были надеты галоши. Она вытерла руки о передник и прищурилась, разглядывая Марго.
— Что, милая?
— Простите, не знаю, как вас зовут…
— Баба Зина зови. Меня все так здесь зовут.
— Мы вчера приехали, беженцы из Узбекистана… Дом вот от родственника достался. По мужу…
— От Семеныча? Не знала, что у него родственники имелись… помер один, как перст…
— Мы и сами случайно узнали. Это дальний родственник… Муж о нём и не слышал раньше… нам переждать пока, а там посмотрим…
— Ну что ж… живите… коли так…
— Я спросить хотела, школа у вас здесь есть? У меня дочь во второй класс перешла, август уже…
— Есть, милая, есть. И дети здесь есть, и магазин, и медпункт. А как же… Здесь тоже люди живут. Мы хоть и на отшибе, но держимся пока. Не все разъехались. Да и что сейчас в городе делать? Маета одна… А тут и огород, и скотинка, и куры… Ты не переживай, с голоду не помрёшь… Я покажу, где мясо брать, молоко… ничего, жить можно. Вон кругом что творится, а тут тихо, спокойно… Глядишь, понравится ещё, уезжать не захочешь. А школа в соседнем селе, километров за десять. Но автобус каждое утро приходит, забирает, отвозит. Тут ещё десять школьников есть.
— У меня дочь на скрипке играет…
— Ну, уж это, милая, не знаю… врать не буду… Откуда скрипка здесь? Спасибо, хоть учат чему-то…
— Понятно…
— Ты спрашивай, ежели что надо. Я советом всегда рада помочь. Да и так, по хозяйству…
— Хорошо… — Марго обернулась на скрип калитки. Пришёл Эдик. — Муж вернулся, пойду я, спасибо.
— Да не за что. — Баба Зина поправила платок и заковыляла вглубь участка, а Марго пошла навстречу мужу. — Как звать-то тебя, доченька? — крикнула женщина уже вдогонку.
— Лида. Мужа — Петром, а дочь — Ангелина.
— Вот и ладненько, вот и познакомились… — баба Зина вздохнула и присела на скамейку возле дома. «Надо же, как мир чудно устроен, — подумала она, — у Семеныча и родственники, оказывается, имелись… а он, старый хрыч, ни ухом, ни рылом… знать не знал и ведать не ведал… так хоть помирать веселее бы было. Эх, да что там говорить!» — баба Зина достала из кармана засаленного передника семечки и, отключившись от мира, начала их щёлкать.

 

Постепенно жизнь у невольных переселенцев начала налаживаться. Анжела пошла в школу. Эдик нанял местных мужиков, и они, как могли, подремонтировали дом. В райцентре удалось купить кое-какую мебель, плиту, и более-менее сносно обустроить быт. Под руководством бабы Зины Марго весной засадила огород, и начала потихоньку приторговывать сначала свежей зеленью, а потом и овощами. Это приносило пусть и небольшой, но доход. Деньги, которые Эдик, как он утверждал, привёз с собой, он тщательно спрятал, и выдавал Марго небольшими порциями на покупку самого необходимого. Он боялся, что если они начнут сорить купюрами, то их могут вычислить те, от кого они так далеко спрятались. В принципе Марго разделяла его точку зрения, но порой, в приступе жестокой хандры, она устраивала мужу страшные скандалы по этому поводу. К тому же Эдик начал пить. Порошок, который он привёз с собой, как догадалась Марго, подходил к концу, и здесь его достать было просто негде. Эдик стал чрезвычайно нервным и раздражительным. Он так нигде и не работал, и баба Зина весьма неодобрительно посматривала в его сторону. На Марго же засматривался местный тракторист Савва. Он был вдовцом, жена умерла от сердечной болезни, и он ужасно страдал от одиночества. Марго иногда захаживала к нему на огонёк и не брезговала грубыми мужицкими ласками. В этом плане Эдик давно уже был далёк от совершенства, а Марго без мужского внимания чахла, словно цветок, который давно не поливали.
— Лидуша, солнышко, да брось ты этого алкаша! Переезжай ко мне! Ну, милая! Так славно мы заживём! — Савва гладил Марго по мраморным плечам, уже потерявшим девичью хрупкость и ставшими округлыми и налитыми. — Вон ты какая красавица! Неужто охота себя гробить? Красоту свою этому ироду дарить? — Савва клал голову на грудь Марго и вздыхал. — Ягодка ты моя! Сладенькая…
Марго от этих ласк таяла, как снежная баба весной. Жар внизу её живота разгорался, как лесной пожар, и она льнула к Савве с новой силой.
— Не могу, Саввушка, пока не могу… потерпи…
— Сил уже нет, Лида! Каждую ночь тебя во сне вижу… все ямочки твои и округлости, и животик твой сахарный и грудки! Обнять хочу, просыпаюсь, а тебя нет… всё кипит внутри, клокочет! Сердце так и трепещет! Веришь?
— Да верю, отчего ж не верить…
— Если ты за дочку переживаешь, так не бойся, я её как родную любить буду! Мы ещё с тобой нарожаем, вот увидишь!
— Ну, хватит, не рви мне душу! Не время ещё… скажу я, как готова буду. Я и так здесь рядом…
Савва вздыхает, гладит Марго по волосам. Марго откидывается на подушки, кладёт руки за голову и смотрит в потолок. Савва мужик ничего, конечно. И любовник хороший. Как обнимет, так сердце заходится, а как поцелует, так у Марго ноги подкашиваются. Силушка чувствуется, первобытная, необузданная. Любовным хитростям он не обучен, но этого и не нужно. Дикая страсть, почти животная, сметающая всё на своём пути, его полностью оправдывает. И не только оправдывает, но и возносит над другими, более утончёнными и изощрёнными в любовных утехах. А таких Марго на своём веку повидала немало. Пока же она лелеяла мысли о возвращении. Но к Савве, тем не менее, привязалась, и подумывала — а не взять ли его с собой? А с другой стороны, когда оно, это возвращение будет? Так и совсем состариться недолго, ожидаючи неизвестно чего. Чутьё подсказывало Марго, что времени даром терять не стоит, и она всё больше склонялась к мысли, что пора уже бросать Эдика и выходить замуж за Савву. Тем паче, что по здравому рассуждению, если она выйдет замуж и возьмёт фамилию мужа, то её следы и следы Анжелы затрутся окончательно. Ей выдадут новый паспорт, чистый, без подделок и да здравствует новая жизнь! Иначе Анжелка здесь совсем захиреет, и её планы стать матерью звезды окончательно провалятся. Два года прошло, Анжелке уже десять лет, а воз и ныне там. Эдик похоже, окончательно утратил контроль над реальностью, он или пьяный или обнюханный. А как деньги закончатся, тогда что? Подумать страшно… Марго даже внутренне содрогнулась от таких мыслей. Да и сейчас тоже не сахар, одна отрада, что Савва. А Савва — мужик работящий, не пьющий, заработают денег и в город вернутся. Или здесь что-нибудь развернут… Машину купят, Анжелку снова в музыкальную школу отдадут, Марго возить её будет. Она каждый вечер что-то там пиликает, чтобы форму не терять… Умница девочка. Если бы не этот придурок муж, уже бы звездой стала… Марго встаёт с кровати и начинает одеваться.
— Пойду я, Савва… пора…
— Побудь ещё…
— Не могу. Вдруг Эдик искать начнёт? Да и Анжелка скоро из школы вернётся…
— Завтра придёшь? Как стемнеет… С утра я на работу пойду, до вечера…
— Приду. Если мой напьётся… Как Анжелка уснёт.
— Обещаешь?
— Вот глупый! Да неужели я сама не хочу? Поживи-ка с таким…
— Вот и я говорю…
Марго приложила палец к губам Саввы: — Тихо! Молчи! Сама всё знаю…
Она накинула платок и вышла. Их связь не была в деревне большим секретом, но, глядя на Эдика, Марго не осуждали, а даже сочувствовали. Рвётся баба, а мужик как пиявка к ней присосался и кровь сосёт. Эдика в деревне не любили. В голове же Марго крепко засела мысль избавиться от мужа, послав его ко всем чертям. Единственное, что она хотела сделать, так это найти деньги, которые он привёз с собой, и забрать их. Она считала, что за те мучения, на которые он обрёк их с дочерью, она имеет право на компенсацию. Всё равно деньги на ветер пустит, пропьёт да пронюхает. А так хоть Анжелке на образование пойдут. И к Савве не с пустыми руками заявится. Не приживалкой и не нахлебницей. Одолеваемая такими мыслями, Марго зашла в дом.
Пьяный Эдик храпел на кровати, бутыль самогона стояла на столе, и Марго налила себе рюмочку. Самогон был крепкий, и Марго прошибла слеза — у Глашки брал, стервец! Та тоже мимо себя не льёт, сучка! Видать, не ровно дышит в сторону Эдика. Вот и хорошо, вместе и загибаться не так грустно. Марго усмехнулась, налила себе ещё рюмку. Неплохо. Хрустнула огурцом, ей же и засолённым, завалявшимся на тарелке, и пошла искать заначку. Надо сказать, что эту заначку она и раньше искала, да та всё не давалась. И там посмотрит Марго, и там поищет, но так ничего и не находила. А тут вдруг её осенило — вспомнила, что Эдик частенько возле куста смородины тёрся, что в углу участка рос. Марго не придавала этому значения — ну трётся и трётся, мало ли что. Идиот, он и в Африке идиот. Постоит, постоит, и отойдёт, к другому кусту переберётся, там постоит. Иногда час или больше мог так ходить. Марго это не особенно волновало. А тут вдруг её как током ударило. Она сбегала в сарай, взяла лопату и направилась к заветному кусту. Земля под ним была рыхлая, будто её кто специально рыхлил. Сердце у Марго забилось, предчувствуя удачу. Она воткнула лопату и начала рыть. Много усилий прикладывать не пришлось, и вскоре лопата стукнулась обо что-то твёрдое. Марго отбросила её в сторону и продолжила копать руками, не обращая внимания на грязь под ногтями. Вскоре ей удалось вытащить на поверхность металлическую коробку. Марго отряхнула руки от налипшей земли и осторожно приоткрыла крышку. Это было именно то, что она так долго искала — заначка Эдика. Но, к великому сожалению Марго, денег в коробке не оказалось, только на дне сиротливо лежал мешочек с сероватым порошком. Марго уронила коробку на землю и разрыдалась, размазывая по щекам слёзы грязными руками. Потом бросила коробку назад в яму и небрежно забросала её сверху землёй. Устало поднялась с колен и поплелась в дом. Села за стол и плеснула себе самогона в стакан. Господи, как же она раньше не догадалась, идиотка! Да кто бы ещё отпустил его с деньгами? Да с такими деньгами, про которые он говорил, можно было бы и не в такой дыре спрятаться. Мир велик, есть места и получше. Марго снова разразилась рыданиями. Потом вытерла слёзы, умылась и привела себя в порядок. Что случилось, то случилось, слезами, как известно, горю не поможешь. Хоть обрыдайся, хоть умри. Что ж, пусть подыхает один, тем более, пора с ним расстаться. Теперь-то уж точно ловить нечего. На днях и скажет ему, что уходит. Савва её любую примет, хоть с деньгами, хоть без. Может, без денег и лучше. Деньги людей портят, особенно большие. А ей корысть в любви ни к чему, не хватало, чтобы её ещё за деньги мужики любили! Марго легла на кровать, застеленную мягкой периной, и быстро заснула, подумав, что горячка в данном деле неуместна.
Через пару дней Марго, вернувшись с рынка, застала дочь в слезах. Анжела судорожно всхлипывала, очевидно, устав от собственных рыданий. Под глазом её начинал наливаться синяк.
— Что случилось, доченька? — Марго переменилась в лице. — Что с тобой? — Она осторожно потрогала пальцами синяк. — Откуда это? Подралась с кем?
— Папа… скрипку… забрал… — Девочка снова зарыдала.
— Скрипку забрал? Зачем?
— Н..не зна-ю! Отобрал… м. меня уда-рил!
— Вот ублюдок! Ну, я ему покажу! И куда он пошёл, не сказал?
— Н..нет… к тёте Глаше… наверное…
— Не плачь, дочка! Я этого так не оставлю! Иди, милая, погуляй, я тут с ним сама разберусь. Ты не встревай…
Эдик вернулся через час, держа в руке бутыль с самогоном. От него разило спиртным.
— Привет, муженёк! Где это ты пропадёшь целый день?
— А тебе что? Где хочу, там и хожу, у тебя спросить забыл…
— Да что ты говоришь! У меня-то как раз спросить и забыл… Где скрипка, сволочь?!
— Всё! Нету! Достала она меня своим пиликаньем! Целый день по нервам — скрип, скрип, мочи нет терпеть! Всю душу мне вынула, гадина! Я просто помолчать её попросил, а она уставилась, как волчонок, того и гляди горло перегрызёт, ну… я и не выдержал…
— Да я посажу тебя за это, скотина! Ты понял?! Верни инструмент, по-хорошему прошу…
— Ты это… давай без угроз… нету инструмента… я же сказал… так вышло, прости… я Глашке его отнёс, она обещала продать и порошка достать, у неё знакомые есть… так что не взыщи, Лидушка…
— Так ты скрипку на порошок выменял?! Ты в своём уме?!
— В своём, не в твоём же… А ты что меня допрашивать взялась?! — Эдик опрокинул в рот стопку самогона. — Тебе кто разрешил?!
— А я ни у кого разрешения спрашивать не собираюсь, индюк малохольный! Всё, с меня хватит! Я от тебя ухожу. Живи, как знаешь, пей, нюхай, колись! Это меня теперь не касается!
— И куда же мы собрались?
— Да тебе-то что? Тебе что я есть, что нет меня, всё едино…
— Ага! Денежки мои прикарманила, порошок последний продала и ноги сделать решила?! Так что ли? Любовничка своего содержать теперь будешь? Думаешь, не знаю, что ты деньги мои выкопала?!
— Что?! Какие деньги?! Опомнись! Да откуда у тебя деньги-то? Да и были ли они вообще? Да ты врал мне! Разводил, как последнюю идиотку! На сто лет хватит! Какие сто лет? Да не было там у тебя ничего! Не было!
— Было! Верни деньги, тварь! — Эдик не на шутку разозлился. — Ты меня ещё скрипкой упрекаешь?! Ты — воровка! Да ты сучка последняя, вот ты кто! Небось на кобеля своего всё потратила, признавайся!
— Чего?! Да я сроду на мужиков ничего не тратила и тратить не собираюсь! Не убогая, и не калека, слава Богу! И без денег твоих сраных возьмут, да ещё и на руках носить будут!
— Это ты о трактористе своём долбанном?! О Саввушке блаженном? Телке этом?
— Да лучше уж телок, чем сморчок занюханный!
— Это ты обо мне?!
— А о ком же ещё?!
— Ну, сучка, доигралась! Пойдёшь ты у меня к своему ухарю, как же! Дождётся он тебя! Мы с тобой повязаны, навеки! — Эдик ударил Марго кулаком в лицо, и она отлетела, ударившись об угол печи. Охнула, упала и так и осталась лежать. Эдик подошёл к ней и пнул её в бок, затем, остервенев, начал пинать и бить подвернувшейся под руку кочергой. Марго, словно тряпичная кукла, слегка подпрыгивала от каждого удара, болтая руками, ногами и головой. Эдик входил в раж. Запах крови, появившийся в воздухе, лишь раззадоривал его, вызывая к жизни все низменные инстинкты.
Марго лежала на полу как поломанная кукла. Эдик в приступе ярости нанёс ещё пару ударов по безжизненному телу и отбросил кочергу в угол, увидев, как из-под тела Марго начинает растекаться лужа крови. От нервного тика у него начал дёргаться глаз, и Эдик достал из кармана пакетик с порошком. Сел за стол, насыпал дорожки и сделал вдох сначала одной ноздрёй, затем другой. Посидел немного, ожидая пока начнёт действовать, налил себе стакан самогона и залпом его выпил. На Марго, неподвижно лежащую возле печки, он даже не обернулся. Потом голова его закружилась, перед глазами пошли концентрические круги, и голова Эдика с глухим стуком упала на деревянный стол.

 

Анжела, привлечённая шумом и криками, вышла из своей комнатушки, и, онемев от ужаса, наблюдала сцену ссоры родителей. Она хотела закричать, но рот её не слушался. Вернее, он открывался, но она не могла исторгнуть ни звука. Потом кто-то мягко положил руку ей на плечо, и даже через грубую ткань платья она почувствовала её холод. Рука была ледяной и сильной. Анжела обернулась — за её спиной стоял человек, мужчина, в мешковатых джинсах, клетчатой рубашке и бейсболке, лица его ей разглядеть не удалось, потому что на него падала густая тень. Он приложил палец к губам, призывая Анжелу молчать и наблюдать. Он не дал ей сделать ни шагу, когда Марго упала, и Анжела хотела броситься к ней и поднять её. Он заставил её смотреть, как Эдик втягивает в себя дорожки белого порошка и вливает в глотку стакан самогона. Он будто даже поощрял всё это и не хотел, чтобы всё случилось как-то иначе. Словно это был его спектакль, где актёры точно сыграли предлагаемые им роли, и теперь он был весьма этим доволен. Он внушал Анжеле ужас, но одновременно и успокаивал её, как бы говоря, что не ей решать и всё было предрешено заранее. Одно Анжела могла сказать наверняка — он велел ей стоять и смотреть, не вмешиваясь и не думая ни о чём. Потом он оставил плечо Анжелы и прошёл вперёд, к Эдику. Обернулся к Анжеле и поманил её пальцем. На его лицо упал свет из окна, и Анжела увидела, что оно было грубым и примитивным, словно вырубленным топором неумелым скульптором. Нижняя губа чуть повисла, придавая лицу слегка идиотское выражение. Он улыбался. Он взял нож, попробовал лезвие пальцем, довольно крякнул. Потом без всякой подготовки, равнодушно, словно в кусок дерева вонзил нож в шею Эдика сзади. Эдик дёрнулся и захрипел. Он деловито полоснул его по горлу, Эдик конвульсивно пытался зажать рану рукой, но кровь оттуда била толчками, заливая стол и пол под стулом Эдика. Анжела словно приросла к полу. Потом мужчина ещё раз ткнул Эдика ножом в бок и бросил нож на пол. Отошёл немного, полюбовался на то, что он сделал, и счастливо, как ребёнок рассмеялся. Открутил немного вентиль на баллоне с газом, зажёг спичку, поджёг ей газету, бросил её на пол и взял Анжелу за руку. Она не сопротивлялась и молча последовала за ним. Он вывел её из дома, и они пошли в сторону леса. Там они долго кружили по чаще, как казалось Анжеле, не разбирая дороги, а потом она увидела, как небо со стороны деревни окрасилось в кроваво-красный цвет с жёлтыми отблесками… Как заворожённая, Анжела смотрела и смотрела на зарево, а когда очнулась, человека рядом уже не было. Анжела опустилась на пожелтевшую траву, свернулась калачиком и заснула.
Баба Зина приняла на ночь снотворное и легла в постель. Вечером она видела, как её сосед, Петр, шел, пошатываясь, от Глашки и нес в руках бутыль самогона. Баба Зина неодобрительно покачала головой — Петю она не любила. Она, конечно, знала о похождениях Лиды, его жены, но осуждать её не осмеливалась даже в мыслях. Лида — баба красивая, видная, из города приехала, к сельскому труду непривычная, а поди ж ты, и огород развела, и сад привела в порядок, и на рынок не брезгует ездить. И девочка у нее чистенькая да ухоженная. А этот упырь присосался, словно пиявка, не отдерешь… Кто ж её осудит? Что толку терпеть да маяться? Времена нынче другие настали, не то, что раньше. Верность до гробовой доски никому не нужна уже, да плохо ли это? Разве Бог говорил кому, что нужно жизнь свою загубить, положив на алтарь верности какому-нибудь прощелыге? То-то и оно, что не говорил… А кто говорил? Да люди все и придумали. А раз люди, так что слушать пустые разговоры? Живи, как знаешь, как сердце велит, тебе с Богом беседовать с глазу на глаз придется, там и скажешь все. А нам, простым смертным, чего нос свой совать куда не следует? Сказано же в Писании — не судите, и не судимы будете… А Петя, тот конченый человек совсем, пропащий… Лида с ним разве счастье найдет? И дочка у нее… А с Саввой, глядишь, еще деток нарожают, вот и польза будет. Савва, он мужик хороший, ласковый, доверчивый, Лидочке такой как раз и нужен. Да и Саввушке жена нужна, чай, во вдовцах тоже не сладко. Лида уж его в руки возьмет, она баба хваткая… Н-да… Что вот толку, что она, Зинаида, верность всю жизнь хранила мужу своему, безвременно погибшему на фронтах нашей Родины? Кто спасибо ей скажет за это? Бог? Он молчит. А зачем она тогда жизнь свою молодую загубила, спрашивается? Баба Зина заворочалась, застонала, воспоминания нахлынули непрошенные, горькие. Первое время гордилась собой даже — вдова героя! Жалела только, что деток нарожать не успели, но терновый венец носила, высоко подняв голову. Потом поняла, что, собственно, никому и дела-то до нее особо нет, до её верности или греховности, жизнь у всех своя, трудная, послевоенная, не до ближнего. А парни на нее в молодости засматривались! И потом, позже… А уж как старухой стала, тут уж, конечно, не до ухаживаний. Сама-то она и не заметила, как время ушло, улетело… Жизнь прошла, утекла, как вода в реке — вот была и нет уже… всю жизнь, почитай, в деревне и просидела. Нет, как она забыла! Как-то подалась на комсомольскую стройку, мир посмотреть захотелось. Там весело было, интересно. Девчат много и ребят. Работа спорилась, и отдыхали шумно, по-доброму. Многие и там на нее заглядывались, погулять приглашали, на свидания… Но она упрямая была, что тот баран — меня, мол, так мама с папой воспитали — верность мужу до гроба, пусть и погибшему. Парни уходили, потом она их с другими девушками видела прогуливающимися под ручку. Обидно было, но только укреплялась в мысли — не стоит размениваться. Разочарование одно. А может, боялась? Теперь уж не разберешь, давно это было, ох, как давно! А потом на родину потянуло, в деревню. Сниться стала. И еще одно было, из-за чего уехать хотела. Парень у них в деревне был, с фронта вернулся без руки — Федор. Сватался он к ней, да и ей он по вкусу пришелся, хоть и постарше, но зацепил чем-то… Так смотрел на нее, что она алела, словно маков цвет. Ничего не сказала, на стройку сбежала, хоть сердце и просило «да» ответить. Втайне надеялась, что Федор ждет ее, что придет опять руки просить. Готова была согласиться, да и тут неудача. Всему свое время видно… Как приехала, узнала, что Федор на Дарье из соседней деревне женился и уехал туда жить. Долго еще после этого рыдала в подушку, но слезы плохое подспорье. Так лямку одна и тянула. Никуда уж больше не ездила, так доживала век. А недавно Федор помер, на похороны ездила. Всю жизнь с Дашей душа в душу прожили, троих сыновей вырастили. Обнялись с Дашей, поплакали. А что еще? Сама виновата. Три дня справили, и уехала обратно. И теперь вот ждет, как сама помрет. Скучно жить, устала… Баба Зина лежит, глаз закрыла, ждет, когда снотворное подействует, и она провалится в черный бездонный омут, из которого утром то ли вынырнет, то ли нет…
Сон у неё в ту ночь выдался тяжёлым, беспокойным. Хоть снотворное и приняла, а спалось плохо. Что-то нехорошее улавливала краем уха на границе сна и яви, но глаза разлепить не было сил. Так и промаялась до утра, а когда встала и вышла во двор — мать честная! За голову схватилась, чуть в обморок не упала. Дома-то соседского и нет! Головешки обугленные торчат, дымятся… Народ уже собрался, гудят, перешёптываются. Она платок накинула и поковыляла в ту сторону. Ропот по толпе шёл, Петю ругали, на чём свет стоит. Кто же, как не он, спалил? Ирод. Душегуб! Чтоб и на том свете ему ни дна, ни покрышки! Спалил всех, как есть спалил… И Савва здесь был, волосы на себе рвал, Лиду звал… А нет Лиды… И Анжелочки нет… Господи, горе-то какое! Баба Зина уголок платка к глазам поднесла, заплакала. Вот ведь жизнь какая! Потом уж разбредаться начали… Лиду жалели, и девочку… Петра проклинали…
Когда народ разошёлся, обгорелый остов дома остался в одиночестве, на этот раз надёжно спрятав Марго и Эдика от посторонних глаз. Смерть не так просто расстаётся со своими жертвами и, в конце концов, всегда забирает обещанное. Не стоит играть с ней в прятки, она всё равно найдёт и в точности исполнит то, что ты сам так хотел и так боялся. Странная инсценировка, выдуманная Эдиком, сыграла с ним злую шутку, в точности воплотившись в жизнь в сотнях километрах от места постановки…

 

Анжела проснулась под вечер, было уже темно, и она испугалась. Закричала, но кто ночью в лесу услышит? Разве волки или медведь? Анжела зверей не боялась, но темнота её пугала. Она зарыдала, отползла в овражек, и залегла под куст, чтобы не видно было. Так и промучилась до утра, то погружаясь в беспокойный сон, то выныривая из него в лесную чащу, наполненную ночными звуками и шорохами. Утром, когда начало светать, страх отступил. Анжела вылезла из своего убежища и пошла по лесу, не заботясь о цели и направлении. Она боялась возвращаться в деревню, думая, что придётся рассказать про человека в бейсболке, а это, она полагала, ему совсем не понравится. Человек внушал ей страх, и она хотела забыть всё как можно быстрее. Теперь и отец, и мать, и дом — всё стало абстрактными понятиями, всё, за исключением скрипки… Анжеле казалось, что, лишившись инструмента, она лишилась и важной части своей жизни, и ей просто необходимо его вернуть, чтобы вернуть себе смысл самого существования.
Кто-то захрустел ветками, явно двигаясь ей навстречу. Анжела спряталась за дерево, не уверенная, что стоит показываться незнакомцу на глаза. Но, очевидно, она ошиблась в расположении источника звука, и, к её ужасу, кто-то подошёл к ней сзади и схватил её руку. От неожиданности она закричала, но чья-то холодная рука зажала ей рот, и Анжела забилась в истерике. Тогда этот кто-то ударил её по лицу, но так, совсем не больно, чтобы она пришла в себя. Анжела затихла, уставившись во все глаза на незнакомца. Им оказался чернявый паренёк лет шестнадцати, симпатичный, кудрявый, но немного неряшливо одетый. Он удивлённо смотрел на Анжелу и цокал языком, будто оценивал её достоинства и недостатки.
— Ты кто? Чего испугалась? Я не кусаюсь… Чего одна по лесу шастаешь? Не боишься? — Он выпалил это всё скороговоркой, так что половину вопросов Анжела даже не уловила.
— Заблудилась…
— Вот те раз… А родители где?
— Нету…
— Сирота, что ли?
Анжела пожала плечами и заплакала, размазывая слёзы по щекам.
— Я убежала… Папа пьёт, меня бил… маму уб-и-л! — Рыдания стали громче.
Паренёк растерялся.
— Ну ты это… хватит… может, в милицию тебя отвести? Ты скажи…
Анжела интенсивно мотала головой.
— Нет. Не надо в милицию… Нельзя в милицию… папа плохой, он от милиции прятался… с мамой…
— Ну ты, девка, даёшь… Так что же с тобой делать? К нам, что ли, пойдёшь? Мы тут табором стоим, скоро домой возвращаемся, тебя возьмём… Хочешь?
Анжела закивала.
— А к нам не боишься?
— Нет…
— Вот и молодец! Ты мне сразу понравилась… Я бы тебя и так украл, глаза у тебя как угли горят… мне такие по нраву. А что до того, что мала ещё, так это не страшно… подрастёшь… а вообще у нас в тринадцать лет замуж выходят… и волосы у тебя… красивые такие… — Паренёк погладил Анжелу по волосам, но, встретившись с её взглядом, осёкся: — Прости, прости, не буду… ты, правда, не подумай чего… я это так, болтаю… я не обижу… меня Романом зовут, а тебя?
— Анжела…
— Красиво… А мы тут вроде как на гастролях… Деньги зарабатываем. Ты что умеешь? Это я к тому, что Златан, отец мой, спросит… ну, чтобы не просто так, сама понимаешь… Он у меня главный в таборе, барон. Слышала о таком?
— Нет. Но я на скрипке играю. — Анжела снова зарыдала.
— Хорошо. А что опять плачешь? Здорово просто. А где скрипка-то?
— Отец продал… самогон купил…
— Вот ирод. Ну и правильно, что сбежала, ну, идём. Есть, небось, хочешь? — Роман взял Анжелу за руку и потянул за собой.
Всю дорогу до табора он весело болтал, крепко держа Анжелу за руку, словно боясь, что она передумает и сбежит, но Анжела шла за ним, успокоенная тем, что некто взял на себя заботу о ней.
В таборе их встретил пожилой дородный цыган, на шее которого болталась толстая золотая цепь. Он хмуро посмотрел на Романа и Анжелу.
— Кто это? Кого ты привёл? Зачем она здесь? Ты хоть разрешения спросил?
— Я её в лесу нашёл. Это моя невеста. Она на скрипке играет… У неё отец сгорел, мать убил… её бил. Пусть с нами будет… Гляди, красивая какая…
— Дурак ты, да может врёт всё она? А потом искать её начнут… скажут, украли… Я в тюрьму не хочу… Оставь её, пусть идёт своей дорогой.
Но Роман заупрямился.
— Сегодня останется пусть. Она голодная. Ты зверь или человек? Что с одного дня будет? Найдут, так отдадим. Ещё спасибо скажут, что не бросили. А, может, и вознаграждение дадут какое…
Барон задумался.
— Я не подумал. Награда, это хорошо… Ладно, пусть сегодня побудет. Я Сашко пошлю проверить. Где ты, девочка, жила?
— В Осиновке…
— А зовут как?
— Ангелина. Акулова. Дом наш вчера сгорел…
— Ладно, иди, накорми её. — Златан махнул рукой в сторону палаток. — Скрипку дай, пусть покажет!
Роман радостно закивал и увлёк за собой Анжелу.
Гомон цыганской стоянки подействовал на Анжелу успокаивающе. Цыганки в пёстрых нарядах суетились возле костра, ржали лошади, и Анжела умиротворённо подумала, что теперь, наконец, всё позади, и человек в бейсболке вряд ли сюда сунется… Она поела того, что принёс ей Роман, почти не чувствуя вкуса пищи, ощущая только, что она была горячей. Роман что-то рассказывал на своём языке тем, кто задавал вопросы. Анжела понимала, что это о ней, но её охватило полное безразличие. Она думала только о том, что скрипка снова нашла её и скоро они будут вместе… Когда Роман принёс ей инструмент, она ласково погладила его по полированной поверхности и взяла в руки смычок. Скрипка была старой и расстроенной, но Анжела не замечала этого. Она извлекала давно забытые, как ей казалось, звуки и наслаждалась, зажмурив от счастья глаза. Роман стоял, приоткрыв рот. Вокруг юной скрипачки собралась толпа, все тихо слушали, а когда она закончила, начали одобрительно гудеть.
— Какая умница! Она много денег нам заработает! Надо же, как играет! Да она слезу у любого вышибет! Молодец, Роман, хорошая невеста у тебя!
Роман раздувался от гордости, будто Анжела была его творением, а её безупречная игра — его личной заслугой.
Сашко вернулся под вечер и что-то сказал Златану. Тот кликнул сына.
— Ну, не врёт девка… Был пожар в той деревне. Семья сгорела. Акуловы. Муж пил, жена гуляла. Муж и дом поджёг. Девчонку Анжелой звали. Всё так. Только говорят они там, что и девчонка сгорела с родителями… И ещё… было это не вчера, а три дня назад… Так что давненько твоя подруга в лесу гуляет…
Роман обнял отца.
— Спасибо! А что до того, что давно… так заблудилась, не помнит ничего… она, и как спаслась, не помнит…
— Спаслась ли? Не верю я ей что-то. Ну да ладно, посели её с женщинами. Пока… Пусть пообвыкнется… Та Анжела на скрипке играла, так что, может, и спаслась… Странно всё это… мутно… а я мути не люблю.
— Да брось ты, пап. Ей всего лет десять. Зачем ей врать? И так видно, как напугана.
— Ну всё, иди. Завтра всё равно уходим. Играет она хорошо. Если искать не будут, я ей паспорт потом сделаю.
Роман обнял отца и прижался к нему щекой, потом крутнулся на месте и побежал, насвистывая, к Анжеле, которая сидела в одиночестве у костра.
— Отец разрешил тебе остаться. Завтра уходим. Иди спать, к девчонкам в палатку. — Он потянул Анжелу за руку, и она покорно пошла за ним.
В палатке, куда её привёл Роман, было тепло. Пол был застелен пёстрыми одеялами, отчего Анжеле показалось, что она попала в кукольный домик. Анжела легла на одеяло, Роман заботливо укрыл её и вышел на улицу. Возле палатки стояла девчонка лет восьми-девяти. Она хмуро взирала на Романа. Он погрозил ей пальцем.
— Ляля, обидишь её — убью! Она моя невеста. Только попробуй с ней плохо обращаться. Поняла?
Ляля нехотя кивнула.
— Вот и славно. Смотри у меня! — Ляля показала ему язык. Роман схватил её за ухо, девчонка завизжала. — Я не шучу!
Ляля потирала ставшее красным ухо. Анжела не слышала этой перепалки, она крепко спала, убаюканная своей относительной безопасностью и чудесным спасением. Во сне ей приснился человек в бейсболке, он прижимал палец ко рту, призывая Анжелу молчать. В его облике не было ничего особенно угрожающего, но Анжела боялась его. Во сне она знала, что, если нарушит этот негласно данный обет, ей совсем не поздоровиться. Человек словно прочитал её мысли, убрал палец ото рта, улыбнулся и похлопал Анжелу по плечу, а затем исчез, будто растворился в воздухе. Анжела в страхе открыла глаза, но, увидев себя завёрнутой в пёстрое одеяло, снова уснула.
Наутро табор собрался и тронулся с места, увлекая за собой Анжелу. До места назначения была неделя ходу. По пути табор заходил в города и посёлки, занимаясь торговлей и гаданиями. Мужчины приходили и уходили, шептались о чём-то, к ним захаживали гости, тайная жизнь кипела. Роман опекал Анжелу от нападок сверстниц, и потихоньку все от неё отстали. В городах Анжела играла на скрипке прямо на улице, и те, кто останавливался и прислушивался к её игре, были зачарованы и охотно бросали деньги в коробку. Анжела была втянута в общий водоворот цыганских заработков, внося посильную лепту в общий котёл.
Через неделю табор достиг места назначения. Им оказались несколько внушительного размера домов из красного кирпича на окраине большого города. У Златана с Романом был отдельный дом, огороженный высоким забором. Анжелу они взяли с собой. Ей выделили комнату на втором этаже рядом с комнатой Романа. Златан жил на первом. Комната была просторной и светлой, с красивыми гардинами на окнах, но весьма скудно меблированной. Кроме кровати, туалетного столика и потёртого ковра на полу там ничего не было. Пожилая цыганка, родственница Златана, застелила постель и смахнула пыль с подоконника и туалетного столика, посчитав обязанности домработницы на этом законченными. Роман принёс Анжеле новую одежду, такую же, как и у цыганок, и она стала почти неотличима от них. Несмотря на статус невесты сына барона, работу Анжела не бросила. Утром Роман отвозил её на машине в переход, где она стояла до вечера, а потом забирал с выручкой. Златан успокоился, Анжелу не искали.
Как-то вечером Роман зашёл в комнату Анжелы. Она сидела на кровати и причёсывала волосы, каскадом струящиеся по её плечам. Роман сел рядом.
— Как твои дела?
Анжела пожала плечами. Жизнь в таборе была немного однообразной. Несколько раз Роман с отцом и ещё несколькими цыганами уезжали, оставляя Анжелу на попечение старой родственницы.
— Тебе уже двенадцать… Я могу взять тебя в жёны. Я подумал, что хватит тебе играть в переходах. Мы поженимся и заведём детей. Тебе нужно будет за ними присматривать. Я сам буду зарабатывать. Ты не будешь ни в чём нуждаться.
Анжела удивлённо посмотрела на Романа.
— Я не хочу замуж. Я хочу играть.
— Я отберу у тебя скрипку и разобью её. Ты должна меня слушать. Я мужчина. Я нашёл тебя.
Анжела молчала. Роман не был ей противен, но то, что он говорил, было неприятно. Таинственное слово «замуж» и притягивало и пугало Анжелу. Ссоры отца с матерью оставили не самое благоприятное воспоминания о семейной жизни. А слова о том, что ей нужно прекратить играть и завести детей, и вовсе повергли Анжелу в панику. Роман обнял её и повалил на кровать, просунув руку Анжеле под юбку. Она вздрогнула, когда рука коснулась живота, и укусила Романа в плечо. От неожиданности он вскрикнул и отпустил её. Анжела вскочила с кровати и выбежала из комнаты, пулей пролетев мимо стоящего в дверях Златана.
— Роман, что там у вас? Чего ты орёшь, как резаный? — Златан окликнул сына.
— Ничего. Эта дрянь меня укусила!
— Так тебе и надо! Хо-хо! — Златан веселился от души. — Не лезь, куда не просят!
— Она моя невеста! Я хочу её!
— Ишь, какой прыткий! А у неё спросил? Девчонка-то с норовом оказалась! Как степная кобылка! Такую оседлать не просто! Не бегай за ней, сама придёт. Пусть остынет. Тебе баб мало? Любую бери, не откажут.
Роман махнул рукой.
— Ладно. Всё равно никуда не денется. Моей будет, стерва! — Он плюнул себе под ноги. — Пойду с Веркой развлекусь, она безотказная.
— Вот это дело, молодец. А Анжелку пока не трожь, вижу, не простая она. Не за неё боюсь, за тебя, дурень. Пропадёшь через неё, совсем пропадёшь! Сходи к Раде, погадай, посоветуйся…
— Ещё чего! Это вы городским головы дурите, а мне не надо! Как я сказал, так и будет!
— Совсем у тебя башню снесло! Не видишь — другая она! Другая! Не нашего поля ягода. Не пара она тебе.
— Оставь отец, сам разберусь! Не было бабы, которая мне не покорилась!
— Ох, и глуп ты по молодости лет, самоуверен дюже! Как бы зубы не поломал…
— Хватит пугать, не маленький! Анжелка моя, и точка! Всё равно добьюсь своего. Родит парочку спиногрызов, так уж и не денется никуда.
— Ну ты мои слова ещё попомнишь, слезами кровавыми умоешься, поверь старому цыгану. У меня глаз намётан. Ладно, ужинать давай… Эй, Соня! Ужин где?!
На его крик выбежала старая цыганка и принялась хлопотать, накрывая на стол. Поужинали молча, без Анжелы. Она же вернулась глубоко за полночь, тихо прокралась в свою комнату и, свернувшись клубочком на кровати, заснула.
Утром Роман отвёз её на работу, ни словом не обмолвившись о вчерашнем. Но с того момента он оставил Анжелу в покое аж до самого лета.

 

Лето выдалось знойным, без дождей и почти без ветра. Люди изнывали от жары, становясь злыми и раздражительными. В воздухе витала нервозность, неуловимая, словно призрак. Златан собрался уезжать. Он долго давал наставления сыну, тот молча кивал. Анжела почувствовала в этом отъезде недоброе, но все её усилия понять что именно были обречены на неудачу.
В первый же день после отъезда отца Роман отправил старую Соню домой, заявив что убирать дом и готовить теперь будет Анжела. Старуха бросила на Романа злобный взгляд, но Роман сделал вид, что ничего не заметил. Вечером, когда Анжела вернулась, он спокойно вошёл к ней в комнату:
— Как дела?
— Хорошо.
— Вот и славно. Теперь я не позволю тебе так просто убежать от меня. Завтра в ночное пойдём, коней купать, и тебя возьму с собой, чтобы не скучала здесь одна. А сейчас мы с тобой обручимся.
Анжела вздрогнула. Роман грубо притянул её к себе и поцеловал в губы. Анжела не сопротивлялась, она словно одеревенела и утратила способность соображать. Ласки Романа стали откровенней, он рывком сорвал с Анжелы юбку. Анжеле стало стыдно, и она закрыла глаза, чтобы не видеть своего позора. Роман шарил руками по её телу, мял ещё не сформировавшиеся груди, отчего Анжела испытывала боль. Она не видела, что именно он делал, слыша только сопение и тяжёлое дыхание навалившейся на неё плоти. Роман что-то жарко шептал Анжеле на ухо, но она совершенно не разбирала слов. Что-то ткнулось ей между ног, горячее и влажное, и Анжела вздрогнула. Роман крепче прижал её к себе, дёрнулся вперёд, и Анжела почувствовала, как что-то большое и бесцеремонное вошло в неё, разорвав ей внутренности и вызвав яркую вспышку боли. Анжела закричала. Роман, не обращая на её крики внимания, лихорадочно задвигался. Нечто внутри Анжелы тоже задвигалось, отчего боль притупилась и стала почти неосязаемой. Анжеле показалось, что всё это действо длилось несколько часов, причиняя невыносимые страдания, которые то накатывали, как волна, то отступали. Она качалась на волнах этой боли, как бабочка, пойманная в сети кровожадного паука, не имея сил сопротивляться и сознавая, что ей больше никогда не выбраться на свободу. Теперь только от паука зависело, продлить её мучения, или убить сразу, а бабочке оставалось только смириться со своей незавидной участью. И когда Анжела уже смирилась, Роман отпустил её и откинулся рядом на подушку. Анжела отвернулась к стене, по щекам текли солёные слёзы. Роман взял её за плечи и повернул к себе. Анжела с ужасом заметила, что на нём кроме рубашки ничего нет, и нечто, похожее на кусок варёного мяса, красное и мокрое, лежит прямо на его ноге. Её чуть не стошнило от отвращения. Очевидно Роман заметил это и прикрылся одеялом.
— Ты сладенькая. Маленькая такая… И крови немного… Моя, моя девочка… никому не отдам… — Он гладил Анжелу по животу, пытаясь сбросить одеяло, но она упорно натягивала его на себя, — не стесняйся, ты такая красивая, милая моя… покажи животик, покажи писечку… ну, дай же посмотреть… — С силой он оторвал руки Анжелы от одеяла и откинул его. Анжела лежала перед ним совершенно голая. В пылу любовной страсти Роман стащил с неё всю одежду, и ей совершенно не чем было прикрыть наготу, кроме одеяла. Роман жадно гладил её по шелковистой коже, готовый снова проделать с ней то же самое.
От бессилия Анжела расплакалась. Ей было больно, шла кровь, хотелось помыться и уснуть, чтобы назавтра забыть весь этот ужас и стыд. Но Роман ещё час терзал её, пока сам не обессилел. Анжела находилась в полуобморочном состоянии. Она уже с трудом понимала, где она и что происходит. Внизу живота всё болело и горело, и она вдруг дико закричала, а потом провалилась в глубокий обморок. Когда очнулась, Роман сидел рядом на стуле, а она была укрыта одеялом. Он улыбался.
— Ты теперь моя жена. Как отец приедет, будет свадьба по нашим обычаям.
Анжела беззвучно плакала. Роман похлопал её по плечу.
— Завтра в ночное, не забудь. А сегодня полежи, отдохни. Я Соню сейчас позову, пусть обед приготовит. Поешь, поспи. И хватит недотрогу из себя корчить. — Он ушёл, оставив Анжелу одну.
Она хотела выпрыгнуть из окна и разбиться насмерть, но подумала, что скрипка тогда останется одна, и отбросила эту мысль. Тело — ничто, все его страдания тоже. Все в конце концов выходят замуж, так почему же она исключение? Правда, то, что называется замужеством, причинило ей боль и моральную и физическую, но это можно стерпеть. Так устроен мир, и когда она пришла в него, то приняла все его законы. Боль и страдания ниспосланы свыше, и нужно переносить их стойко. Разлившаяся внизу живота боль стала отступать, превратившись в тянущую и ноющую, и Анжела немного успокоилась. Почему мужчины так жестоки к женщинам? Почему они взяли на себя роль хозяев? Этого она пока не знала, но чувствовала несправедливость подобного мироустройства и, в то же время, смирение и чисто женскую покорность своей нелёгкой судьбе.
Вошла Соня и принесла Анжеле суп. Анжела покраснела до корней волос, будто то, что с ней произошло, было написано красными буквами у неё на лбу. Сама с собой она готова была пережить свой позор, но мысль о том, что об этом узнают все, была ей непереносима. Она отвернулась к стене, чтобы не смотреть Соне в глаза, но старуха не уходила. Она села на кровать и погладила Анжелу по голове.
— Ты, деточка, не плачь. У нас в таборе, почитай, все девки старше десяти лет уже порченные… ты не первая… что ж тут стыдиться? Да тебе завидовать будут, Роман у нас первый жених. Счастливая будешь, хозяйка. Подумаешь, всего и потерпеть пришлось… забудется потом, от счастья кричать будешь, сама просить станешь…
Анжела не отзывалась, и Соня, повздыхав ещё немного, ушла, прикрыв за собой дверь.
В постели Анжела пролежала весь следующий день, до самого ночного. Чтобы Роман не застал её врасплох, она встала и оделась заранее, боясь, что он увидит её голой. Романа не было в таборе, и Анжела втайне надеялась, что поход не состоится. Но надежды были напрасны. Пропадая где-то весь день, к вечеру Роман вернулся и велел Анжеле спускаться вниз, где уже ждали лошади. С ними поехали ещё несколько парней и девушек, и степь огласилась топотом лошадей и смехом. Темнело быстро. Лошадей отправили пастись, чтобы на рассвете искупать, и развели костёр. Посидели немного, поговорили, потом парочками разошлись по степи. Какое-то время Анжела ещё слышала тихий девичий смех и хохот парней, а потом и они стихли, уступив место звукам ночной степи и редкому ржанию лошадей. Анжела и Роман остались у костра одни. Роман расстелил одеяла, набросал на них подушки. Схватил Анжелу за запястья и притянул к себе. Ни слова не говоря, стал жадно целовать, одновременно торопливо сдирая с неё одежду. Анжела стояла, будто кукла. Роман повалил её на одеяла, быстро проник в неё, ввинтившись словно червь в яблоко, и постанывал, совершая колебательные движения, стремясь продлить удовольствие. Анжела оставалась безучастна. Боль ушла, но появилась пустота, внутри которой Анжела плавала, смотря на себя будто со стороны. Когда всё закончилось, Роман быстро уснул. Анжела же, повинуясь внезапному порыву избавиться хоть ненадолго от мучившего её тела, тихо вылезла из-под руки своего жениха и подошла к костру, зябко ёжась. Она завернулась в шаль и села возле костра, подбрасывая в него ветки, чтобы не потух. Она так увлеклась этим, что не заметила, как рядом с ней очутилась женщина. Когда Анжела подняла глаза, почувствовав, что не одна, женщина улыбнулась ей. На вид ей было не больше двадцати лет, и она была необыкновенной красоты. Женщина обняла Анжелу и поцеловала её, отчего та слегка оцепенела и потеряла способность двигаться.
— Не бойся, милая, — прошептала женщина Анжеле на ухо, пахнув на неё терпким ароматом луговых трав, — я тебя не обижу. Здесь посиди, а я с женихом твоим поговорю… Не обидишься?
Анжела отрицательно покачала головой.
— Вот и умница… — Женщина легко поднялась, отчего браслеты на её руках тихо зазвенели, и начала танцевать, подбираясь к ложу, где лежал Роман. Он проснулся и во все глаза уставился на женщину. Она тихо засмеялась, словно зазвенел серебряный колокольчик, и подошла к парню. Тот встал и пристально посмотрел на танцовщицу, извивающуюся в танце, словно змея. Женщина поманила его пальцем, и он покорно подошёл. Она обвила его руками за шею и прижалась к губам страстным поцелуем. Роман подхватил её на руки и отнёс на одеяла. Анжелу он будто и не видел, зачарованный ночной красавицей.
Анжела испытывала к ней благодарность за своё избавление. Она сидела в тени, и Роман не мог её видеть со своего места. Вскоре Анжела услышала звуки поцелуев и тихие стоны. Она сильнее укуталась в шаль и стала всматриваться в темноту, вдруг заинтересовавшись, что там происходит среди груды одеял. Вскоре возня стихла, и Анжела увидела, что Роман и незнакомка поднялись с земли и, взявшись за руки, пошли к реке. Незнакомка льнула к Роману словно кошка. Повинуясь внезапному порыву, Анжела встала с бревна и пошла за ними. На берегу они разделись, и девушка первая вошла в воду, маня за собой Романа. Он пошёл за ней, но она удалялась всё дальше, пока Анжела не перестала её видеть.
Роман доплыл до девушки, и она обняла его одной рукой за шею. Роман прижал её к себе под водой, и вдруг почувствовал острую боль в районе живота, будто от укуса гигантского насекомого. Потом насекомое ужалило ещё и ещё. Роман почувствовал, как что-то горячее потекло из него прямо в воду и заклубилось в ней причудливыми завитками. У него закружилась голова и потемнело в глазах… Анжела услышала сдавленный крик жениха и беспорядочные шлепки по воде.

 

А потом всё стихло… Анжела осталась стоять, думая, что Роман и девушка скоро выйдут. Но девушка вышла одна, с бледным, бескровным лицом, словно русалка, и совершенно нагая пошла, не обращая внимания на Анжелу, в ночную степь. Когда её силуэт скрылся из виду, Анжеле стало страшно. От ужаса её затрясло, и она бросилась бежать, как была — в одной шали, наброшенной на голое тело.
На рассвете цыгане нашли на берегу одежду Романа и цыганские юбку и кофту. Они подумали, что это Анжелы. Самих молодожёнов нигде не было, и по табору мгновенно разнеслась весть о том, что они утонули. Златан прервал поездку и вернулся, чтобы похоронить сына, но тела не нашли. Не нашли и Анжелу. Златан обезумел от горя, подозревая, что чёртова девка опять вывернулась, перешагнув через очередной труп. Его утешали, выражали соболезнования, понимая, что теперь ему нужно только время… Поговаривали, что недалеко от места трагедии видели Веру, бывшую возлюбленную Романа, которую он бросил ради Анжелы. Вера клялась и божилась, что ничего не знает и не видела Романа в ту ночь, хотя и ходила в ночное. К чести Златана, он ей поверил и не стал её судить. Сердце подсказывало ему, что Вера тут ни при чём, но таборные думали иначе, затаив на Веру зло.
Анжела бродила по степи несколько дней. Ночами она шла, а днём пряталась и отсыпалась. Наконец она дошла до небольшого городка, голодная и грязная, и зашла на вокзал. Там её и нашёл дежурный милиционер. Девочка выглядела более чем странно — в одной шали, без обуви, с горящими глазами. Он отправил её приёмник, где её накормили, одели и расспросили. Она рассказала, что в детстве её украли цыгане, заставив работать на них. Цыгане били её и всячески издевались, но ей удалось убежать. О себе она помнит только то, что её зовут Анжела, и больше ничего. Работницы приёмника, молодые женщины, только охали, слушая сбивчивый рассказ худенькой девчушки. Они уложили Анжелу спать, а потом переправили её в детский дом, расположенный далеко от того города, где жил табор, так как в близлежащих не оказалось мест. Поскольку Анжела не захотела вспомнить ничего, кроме того, что уже сказала, ей дали фамилию Цыганкова и оставили жить в доме.
Поначалу детский дом встретил Анжелу неприветливо. Тут царили законы волчьей стаи, и выживал сильнейший. В общем-то, Анжеле было всё равно, кто и как к ней относится, но отвоёвывать своё место под солнцем всё-таки пришлось. Однажды одна из воспитанниц, крупная и развитая девочка лет четырнадцати, подошла к Анжеле и хотела ударить её за то, что Анжела вовремя не уступила ей дорогу, но Анжела вцепилась зубами ей в горло, да так, что воспитатели еле оттащили её. Шея девочки была в крови, она испуганно зажимала рану рукой и орала благим матом. Анжела же, стоя невдалеке и искоса поглядывая на свою жертву, хохотала злобным, хриплым смехом. Жизнь в таборе кое-чему её всё же научила, и в первую очередь тому, как постоять за себя. После этого случая Анжелу оставили в покое, шрам на шее воспитанницы служил всем жаждущим власти напоминанием, что и против лома есть приёмы.
Анжела жила обособленно. Её уважали, если не сказать, боялись. Она не стремилась ни с кем общаться, и никто не стремился общаться с ней. Но её всё устраивало. У неё была крыша над головой, еда и одежда, и никто в целом свете не мог больше проделывать с ней то, что ему заблагорассудится. Да, здесь было гораздо лучше, чем в таборе. Значительно, значительно лучше. Пару раз Анжеле казалось, что в окно она видела силуэт человека в бейсболке, но, когда она выбегала на улицу, он исчезал, и Анжела понимала, что это ей почудилось. Правда, он помог ей расправиться с Милой, той самой девочкой, что хотела ударить Анжелу. Когда Анжела испугалась, увидев, что Мила заносит руку, чтобы ударить её, он вдруг показался в окне и взял себя двумя пальцами за горло. Анжела тотчас поняла, что нужно делать, страх прошёл, и она бросилась на соперницу. Человек в бейсболке был доволен, он кивнул Анжеле, и медленно удалился в сторону леса. Анжела никому не сказала об этом, побоявшись, что его могут найти и посадить в тюрьму, а её запрут в карцер. Потом всё забылось, и потекли однообразные, резиновые дни — еда, сон, учёба. Некоторой отрадой Анжеле служили занятия музыкой, но здесь не было скрипки, и Анжела стала брать уроки игры на пианино. Музыка приносила ей отдохновение. Она уносила её далеко на своих крыльях, заставляя мечтать и грезить о прекрасных странах и иной жизни. Хотя эту иную жизнь Анжела представляла с трудом, в той жизни обитали странные существа, и сама Анжела была не такой, как здесь. Но мечты были сладкими, словно сахарная вата, они настойчиво будоражили мозг Анжелы, отчего, очнувшись, она всё больше разочаровывалась в жизнь реальной. Она хотела играть на скрипке. Ей хотелось слышать её чудесный голос, то дрожащий, то страстный, то жалобный, то торжествующий. Ей не хватало переливов её звука, заполняющих собой всё пространство, ласково берущих в плен душу и зовущих её за собой в неведомые дали. В такие моменты душа Анжелы отделялась от тела и летела в межзвёздное пространство, оставив Землю далеко позади… Ах! Как всё это было давно! Анжеле казалось, что её, словно бабочку, пришпилили огромной булавкой к листку картона, и она, ещё живая, бьёт крыльями, но взлететь не может…
На счастье Анжелы, её учительница музыки, Ираида Анатольевна, оказаласьочень чутким человеком. Она принесла для Анжелы из дома скрипку, которую когда-то купила своему сыну, но он категорически отказался на ней играть. Скрипка долго пылилась в шкафу, и Ираида Анатольевна решила отдать её Анжеле. Анжела была ей страшно благодарна, и по одному её взгляду Ираида Анатольевна поняла, что её решение было правильным и потому не стоит жалеть. Теперь Анжела часто уходила в лес поиграть для себя, или играла в классе для Ираиды, когда та просила её. Ираида понимала, что у девочки большой талант, но заметит ли кто его? Она вздыхала. Так легко погубить росток в самом начале, когда он ещё нежен и хрупок. Что будет? Она молила Бога, чтобы помог её воспитаннице. Но Бог хранил непроницаемое молчание о своих планах насчёт Анжелы, заставляя Ираиду беспокоиться о её будущем как музыканта. Так продолжалось до того времени, пока Анжела не нашла в один, далеко не прекрасный день свою скрипку полностью разбитой. Кто это сделал, так и не удалось узнать, да и вряд ли это было возможно. Анжела окончательно ушла в себя, закрывшись даже для Ираиды.

 

Когда Анжеле исполнилось пятнадцать лет, в её жизни произошёл очередной переворот. К заведующей их детского дома пришла подруга, женщина лет сорока пяти. Заведующая встретила её тепло, и подруги сели пить чай в кабинете заведующей. Гостья немного нервничала, поправляла причёску и периодически теребила платок, который держала в руке.
— Как дела-то у тебя, Раиса? — Заведующая отхлебнула чай.
— Да что там, Любонька, за дела, сама знаешь, не сахар… — Раиса махнула рукой.
— Что, так плохо?
— Не знаю, как и сказать… Вырос Вовочка, девочку хочет… что и делать, не знаю… извелась совсем.
— Дома его запирай, когда уходишь.
— Да пробовала я, звереет он. Телевизор вот разбил недавно, пришлось новый купить. Пакостит всячески, как кот шкодливый, прости Господи, что про сына так говорю, но сил уже порой нет. А как на улицу выйдет, так и давай ко всем девкам подряд приставать. То одну в подъезде зажмёт, то другую в лифте облапает. Боюсь я… Соседи уже участковому жаловались. А что я могу? А как случится чего, не дай Бог, так и обвинить могут… А там психушка, ой, даже думать не хочу! У меня ведь кроме Вовочки и нет никого, сама знаешь. Так-то он тихий, хороший… и по хозяйству поможет, и квартиру уберёт. Но не понимает ведь, почему ему нельзя, а другим можно. И жалко его, до слёз жалко! Человек ведь, не скотина… Разве он виноват, что таким родился? — Раиса начала вытирать глаза платком.
Люба молча смотрела на неё, вроде думала о чём-то. Наконец она встрепенулась и накрыла руку Раисы своей рукой.
— Вот что, подруга, я тебе скажу. Слезами горю не поможешь. Есть у меня одна идея. Ты сироту к себе возьми. Она и по хозяйству поможет и Вовочку твоего ублажит. У нас девки ко всему привычные. Парочку платьицев понаряднее ей купишь, так она ноги тебе целовать станет.
— Сомневаюсь я, чтобы за платьице…
— Ну, может не совсем за платьице… Есть у нас одна девчонка, Анжелой зовут. Тихая, но с идеей. Пунктик у неё — на скрипке играть любит. Ираида наша скрипку ей подарила, а кто-то разбил её… с тех пор девчонка сама не своя. Страдает. Ты предложи ей пожить у себя, опеку оформи. Ей пятнадцать уже, взрослая… В музыкальную школу её отдай, инструмент купи. Да она горы для тебя свернёт, не то, что с Вовочкой переспит. До совершеннолетия доживёт у тебя, а там уж сама думай, чем её ещё уговорить. Но до этого времени вагон, успеешь придумать. И тебе веселее будет, а то так недолго и самой умом тронуться.
Раиса задумалась.
— Что ж, пожалуй, ты и права… Как девчонку звать?
— Анжела.
— Ангелочек, значит…
— Вроде того… Пойдём, я покажу её тебе.
Подруги вышли из кабинета и пошли во двор, где воспитанники убирали территорию. Анжела со скорбным выражением лица вяло махала веником. Заведующая позвала её. Анжела бросила веник и подошла.
— Как дела, Анжелочка? Что-то вид у тебя грустный. Не заболела?
Анжела пожала плечами.
— Нет. Нормально всё.
— Ну и хорошо. Иди, детка, работай.
Анжела подняла метлу и снова принялась подметать.
— Ну, как тебе? Милашка?
— Да вроде ничего… Скромница… А она захочет?
— Гарантий дать, конечно, не могу. Но попробовать можно. Завтра я с ней поговорю и перезвоню тебе.
— Любочка, милая! За мной не заржавеет, ты знаешь. Папаша Вовочки хоть и гад первостатейный, но вину свою чувствует, материально нам хорошо помогает. Да и у меня заработки не маленькие. Ведь если бы кто помогал, я бы и вечерами заказы могла брать. Бабы наши все так делают.
— Вот и договорились.
— Ну, я пошла тогда. До завтра.
— Пока.
Домой Раиса летела, как на крыльях. Идея взять сироту нравилась ей всё больше. Мало того, что она могла бы переложить на неё часть домашней работы, но самое главное, что Вовочка, её Вовочка будет доволен! У него появится девушка, да не какая-нибудь, а его собственная, домашняя девушка. У Раисы даже закружилась голова от радости. Только бы у Любы всё вышло. А если девчонка откажется? Об этом не хотелось думать. Раиса готова была купить ей самую хорошую скрипку и отдать её в лучшую школу.
Придя домой, она потрепала по голове недовольного Вовочку, напевая, сварила суп и усадила сына за стол. Вовочка бурчал что-то нечленораздельное, вылил суп на стол, но Раиса, увлечённая перспективами новой жизни, не обратила на это внимания.
На следующий день заведующая вызвала Анжелу к себе в кабинет.
— Деточка, не буду ходить вокруг да около, скажу сразу. Одна дама хочет оформить над тобой опеку. Ты вчера её видела. Не буду врать, что она полюбила тебя с первого взгляда, скажу одно — ей нужна помощница. У неё сын душевнобольной, и она с ним одна не справляется. Взамен она готова выполнить твоё самое заветное желание — она купит тебе скрипку и поможет получить музыкальное образование. Таким образом, ты поможешь ей, а она тебе. Она женщина не злая, но жизнь у неё не сахар. Работает, как проклятая, а тут ещё сын такой… Ты готова? Имей ввиду, я тебя не неволю…
Анжела слушала вполуха. В памяти стояло только одно — ей купят скрипку, и она будет играть. У неё снова будет учитель! Бог услышал её молитвы! Какая разница, как придётся за это заплатить. Разве это важно? Она кивнула.
— Я согласна.
— Ты хорошо подумала? Я ничего от тебя не скрываю.
— Я согласна.
— Вот и умница. Думаю, у неё тебе будет не хуже. Так я звоню ей, пусть оформляет бумаги. — Заведующая протянула руку к телефонной трубке, кивнув Анжеле, чтобы уходила.

 

Документы оформили быстро, заведующая получила вознаграждение, и Анжела въехала в дом Раисы с небольшим чемоданчиком потрёпанной одежды. Раиса приготовила роскошный ужин по этому случаю, и за стол они сели втроём. Вовочка в присутствии незнакомой девушки дурачился, кривлялся, и даже попытался быть галантным, подкладывая на тарелку Анжелы лучшие куски тушёного мяса. Анжела спокойно принимала его ухаживания, и у Раисы отлегло от сердца. Первая встреча прошла как нельзя лучше, а всё остальное Раиса решила отложить на потом — пусть девочка немного привыкнет. Она задумала завтра же купить скрипку и подать заявление в музыкальную школу, искренне надеясь, что Анжела не устоит.
Пару недель Анжела жила спокойно. Раиса купила скрипку, и Анжела начала посещать музыкальную школу. Вовочка, очевидно от избытка эмоций, слёг в постель с сильнейшей ангиной. Раиса попросила Анжелу поухаживать за ним, чтобы не оставлять работу, и Анжела ходила в аптеку, давала Вовочке порошки и меняла повязку на горле. Через пару дней температура спала, и Вовочке стало лучше. Он пытался выказать Анжеле свою благодарность, мыча что-то нечленораздельное и поглаживая её по руке. Анжела же, хоть и была чужда сентиментальности, но парня не отталкивала. Его убожество странным образом притягивало её. Во время болезни, когда Вовочка спал, она подолгу вглядывалась в его лицо, пытаясь понять, что за мысли бродят в его голове? Она прикладывала к его лбу прохладный компресс и внимательно следила за выражением его глаз. Однажды она даже сыграла ему на скрипке и была поражена результатом. Вовочка вдруг громко замычал, потом заплакал, кивая головой, словно китайский болванчик. Он просил её играть ещё и ещё, пока не уснул, свесив голову на грудь. Слеза, выкатившаяся из его глаза, оставила на щеке глянцевую дорожку. Анжела осторожно вытерла ему лицо, Вовочка почмокал губами во сне, и губы его растянулись в блаженной улыбке. Потом Анжела часто играла ему, пока он болел. Всякий раз Вовочка был чрезвычайно взволнован её игрой, напряжение достигало предела, Вовочка громко мычал, пытаясь выкрикивать её имя: «Анжел! Анжел!», а потом, измученный донельзя, засыпал.
Потом Вовочка начал выздоравливать, у Анжелы начались интенсивные занятия, Раиса стала брать сверхурочную работу, подыскивая выгодных заказчиков — она работала маляром-штукатуром. Раиса поздно возвращалась домой, и часть забот по хозяйству легла на плечи Анжелы. Вовочка успокоился, и Раиса гадала — надолго ли? Ей хотелось начать с Анжелой этот трудный разговор, но она не могла решиться и подумала, что пусть лучше ситуация разрешится сама собой. К чему заранее пугать девчонку? Может, у Вовочки всё давно прошло? Но она напрасно тешила себя надеждой. Как-то вечером они все вместе смотрели фильм, обычную слезливую мелодраму. Раиса задремала в кресле, когда до её ушей донеслись странные шлёпающие звуки. Она открыла глаза и увидела, что по телевизору показывают постельную сцену. Вовочка жадно смотрел, громко чмокал губами, из уголков рта текла слюна. Глаза его бешено вращались в орбитах. Рядом сидела Анжела, и Вовочка бросился на неё, пытаясь обнять и повалить на диван. Анжела оттолкнула его, вскочила, убежала в комнату и заперлась там. Вовочка бесновался ещё около получаса, молотил кулаками по дивану, сломал стул, разбил вазу, и, наконец, обессиленный рухнул на диван, забившись в судорогах. У Раисы тряслись руки, когда она делала ему укол. После укола Вовочка затих и уснул. Раиса накрыла его одеялом и постучала в комнату к Анжеле.
— Анжела, девочка моя, он не хотел тебя обидеть… ты же сама видишь, какой он… мне больно видеть, как он страдает! Помоги мне, век тебе этого не забуду! Всё для тебя сделаю! Веришь?! Хочешь, на колени стану?! — Раиса бухнулась на колени и лихорадочно схватила Анжелу за руки. — Помоги!
Анжела молчала, не пытаясь помочь. Раиса зарыдала.
— Господи! Да скажи ты хоть что-нибудь, не молчи! Человек ты или нет?! Что ж ты всё молчком, да молчком?! Слова не вытянешь. Я ведь, когда брала тебя, Вовочке помочь хотела… Знаю, ты и в таборе была, неужели никто не испортил тебя? Неужели мужика не знала? Люба-то, заведующая ваша, что сказала тебе? — Раиса встала с колен и тряхнула Анжелу за плечи. — Зачем я тебя в дом беру?
— По хозяйству помочь и с сыном вашим…
— Сказала всё-таки, что с сыном… Так вот, сынок мой единственный, взрослый уже, двадцать пять лет, а девушки не было… Оно и понятно, откуда ей взяться, девушке этой? Кто с ним захочет дело иметь по доброй воле и здравому рассудку? А у него затмение начинается, приступы… Вот я и подумала, что возьму девочку, она и поможет Вовочке моему… Ему ведь много не надо, пойми… Он как кот, получит своё и успокоится, да что с тебя, убудет что ли?! Я ведь на всё для тебя готова — играй, учись, потом в консерваторию поступить помогу, заплачу, если надо будет… Спаси, спаси нас, грешных… такие мы вот… но мы же есть… не убьёшь же его?! Он же живой, чувствует… да и ты ему приглянулась, вижу… не отталкивай его! — Раиса подняла на Анжелу умоляющие глаза. Девушка потупилась. И правда, что случится? Она уже была замужем. Можно закрыть глаза и ничего не видеть, можно выключить свет… Вовочка добрый, это не Роман… Да и признаться честно, там, в ночном, не было так уж противно… Может, старая Соня и права была? Анжела вздохнула.
— Хорошо. Я сделаю, как вы просите.
— Вот и умница. — Раиса поправила растрепавшиеся волосы. — Да у него не часто приступы, не бойся. Я же всё понимаю, но так хочется, чтобы и у него радость в жизни была, хоть такая… убогий он, блаженный… тебе зачтётся это. У Ангелов судьба не самая лёгкая, уж поверь. — Раиса тяжело поднялась. — Ложись, я ему укол сделала, до утра проспит.
Выходя, она ещё раз обернулась на Анжелу и улыбнулась ей жалкой, растерянной улыбкой, от которой у Анжелы дрогнуло сердце. «Убогие, — подумала она, — как я убогие… не нужные никому… а Вовочку жалко, он музыку любит».
На следующий день, когда Анжела вернулась из школы, Вовочка сидел на диване и смотрел порнофильм. Вид у него был отрешённый и озабоченный. Он внимательно всматривался в экран, из уголков рта текла слюна. Мужчина и женщина на экране бесстыдно совокуплялись, сопровождая действо стонами и вскриками. Анжела подошла к нему и села рядом на диван. Вовочка протянул к ней руки, тыча пальцем в экран и что-то радостно бормоча. Он не понимал, что с ним происходит, и хотел поиграть так же. Анжела скинула платье, и Вовочка обалдело уставился на её обнажённые груди. Он прикоснулся пальцем к соску и быстро отдёрнул его, будто обжегшись. Потом он грубо схватил Анжелу за шею и стал тыкаться ей в лицо, как слепой котёнок, пачкая её слюнями и пытаясь облизать языком — Вовочка не умел целоваться. Анжела сняла трусики и вытянулась на диване. Вовочка проделал то же самое. Анжела смотрела на его грузное рыхлое тело, но, к своему собственному удивлению, не испытывала ни стыда, ни отвращения. Ей пришло в голову, что они оба бездомные, отвергнутые всеми кошки, волею судеб встретившиеся на перекрёстке дорог в день, подходящий для соития. И то, что сейчас произойдёт, находится вне их власти и вне их желания. Инстинкт, только инстинкт продолжения рода руководит ими. Он сильнее и симпатий, и антипатий, и разума, он просто выше всего этого вздора. Им не под силу справиться с зовом природы. Во всяком случае, сейчас. Анжела улыбнулась и поманила Вовочку пальцем. Он неуклюже плюхнулся на диван и накрыл Анжелу своим грузным телом, бросая время от времени взгляды на экран и пытаясь копировать действия актёров. Анжела не испытывала неловкости, Вовочка тёрся об её упругий живот, пыхтел и сопел, пытаясь совершать колебательные движения. Его орган, налитой и твёрдый, как камень, нелепо тыкался Анжеле в ногу, и она чувствовала его жар. Вовочка никак не мог сообразить, что же ему делать дальше, и Анжела, сделав над собой усилие, взяла в руку его возбуждённый член и аккуратно ввела его в себя… Почувствовав нечто такое, что ему раньше никогда не доводилось испытывать, Вовочка вытаращил глаза, громко замычал, вскрикнул, конвульсивно дёрнулся пару раз и затих, лёжа прямо на Анжеле. Анжела почувствовала, как что-то тёплое и мокрое потекло у неё по ноге. Вовочка тяжело дышал. Он слез с Анжелы и лежал на диване, хватая ртом воздух. Анжела встала с их брачного ложа, взяла в руки скрипку, и как была совершенно голой, так и начала играть. Смычок едва касался струн, звуки лились, достигали потолка и камнем падали вниз, разбиваясь на множество разноцветных кусочков. Анжела закрыла глаза. Жертва, которую она принесла, наполнила её вдохновением и сладко-острым чувством жалости, смешанной с любовью. Вовочка спал на диване, оглушённый пережитым. Анжела закончила играть, накрыла Вовочку одеялом, оделась и ушла к себе.
Раиса, пришедшая поздно вечером, сразу всё поняла. Вовочка ещё не просыпался, а его вещи были сложены на кресле. Со слезами на глазах она обняла Анжелу и чмокнула её в щёку.
— Проголодалась? Я тут колбаски копчёной принесла, сырку… Давай, садись, покормлю тебя. Квартиру сегодня сдала, хозяин расплатился… — Раиса налила Анжеле чай. — Как он там? Давно спит?
— С обеда. Не волнуйтесь, нормально всё.
Раиса вздохнула.
— Как же не волнуйтесь… кассету-то я ему купила, думала, хватит этого… наивная, только хуже стало… ты иди, ложись, я уж тут с ним сама разберусь… Господи, что же я делаю! Анжелочка, скажи, — Раиса жалобно посмотрела на Анжелу, — есть ли мне прощение?
— Успокойтесь, Раиса Леонидовна, мне ваш сын не противен…
Раиса всплеснула руками.
— Да как же возможно такое?! Ушам своим не верю! Радость ты моя, да я для тебя…
Вовочка заворочался на кровати, Раиса бросилась делать ему укол, а Анжела удалилась к себе. Спалось ей в ту ночь хорошо. Когда она жила с родителями, ей казалось, что любовь даётся по праву рождения, хотя не могла понять, почему отец не любит её так, как мать. Когда она жила в таборе, ей казалось, что мужчины отбирают любовь силой у беспомощных женщин. Теперь она поняла, что любовь можно заслужить, можно купить, а можно вырастить. Из жалости и сострадания к ближнему, несправедливо обиженному судьбой.

 

Теперь Вовочка Анжелу обожал. Трудно было сказать, кем она для него являлась, но он беспрекословно её слушался. Стоило Анжеле бросить на него сердитый взгляд или положить ему руку на голову, как он затихал и доверчиво прижимался к ней, позволяя делать с собой всё, что угодно. Он охотно принимал из рук Анжелы порошки и мог часами слушать её игру, умильно лепеча что-то понятное ему одному. Анжела спала с ним, но, если ей не хотелось, он не настаивал, только впадал в депрессию и забивался в угол, пока приступ не проходил. Видя сына счастливым, Раиса летала, как на крыльях. Она заваливала Анжелу подарками, одеждой, украшениями, которые Анжела хоть и принимала, но не придавала им особого значения. Она считала, что они с Раисой квиты, и принимала то, что она могла ей дать, как плату за её жертву. Анжела заканчивала десятый класс и музыкальную школу, и готовилась к поступлению в консерваторию.
Старухи во дворе заметили перемену в поведении Вовочки и дорогие наряды Анжелы. Соединив вместе две половинки яблока, они начали кое о чём догадываться и недобро косились на Раису. «Неспроста Райка сироту в дом взяла, ох неспроста!» — бабки качали головами. — Вертеп у них там, чистый вертеп! Разврат и срам! Ишь, как девчонку-то расфуфырила, точно королеву! А за что, спрашивается, ей лишние деньги на сироту тратить? То-то и оно, есть за что, значит… И дебил-то её довольный ходит, как кот после случки, купила девку, дьявольское отродье». Одна из бабок, самая старая, Аграфена, как-то схватила Анжелу за руку:
— Постой, милая! Как живётся-то тебе у Раисы? Не обижает? Ты скажи, если что не так, так мы всем домом к участковому пойдём! Уж мы-то тебя из этого развратного вертепа вырвем!
Анжела удивлённо уставилась на воинственную старушку, потом осторожно высвободила свою руку из её цепких пальцев и процедила сквозь зубы:
— О чём это вы, бабушка? Мы хорошо живём. А вам не стоит совать свой нос, куда не следует. Или у вас своих забот мало? Внучек вон ваш, Димка, каждый день на рогах приходит, за ним лучше следите…
Бабка Аграфена оторопело выслушала отповедь Анжелы, которую считала скромницей из скромниц, поджала губы и уселась на скамейку, скрестив руки на груди. Другие старухи хихикали, довольные позором своей не в меру шустрой товарки. Аграфена сидела пунцовая. Когда Анжела скрылась в подъезде, она прошипела ей вслед:
— И эта туда же, такую же, значит, откопала стерва Райка… А посмотришь, так прямо ангелок…
Баба Маня ткнула её локтем в бок.
— Да ладно тебе народ баламутить. Твоё ли дело? И то правда, что девчонка сказала… Димку твоего того и гляди с работы попрут, а ты к людям лезешь со своими придумками. Неужто за ноги кого держала?
Аграфена вскочила со скамейки, как молодая, и кинулась в подъезд. Через пару минут, благо Аграфена жила на первом этаже, до сидящих на скамейке донёсся истошный крик Аграфены, сопровождаемый трёхэтажным матом.
Баба Маня усмехнулась.
— Достанется Димке теперь. Ох, и не завидую я ему! Аграфена-то в гневе крута!
Старушки рассмеялись.
С тех пор разговоры во дворе затихли, а вскоре для сплетен был избран другой объект.
Как-то Раиса, испытывающая в последнее время нешуточные головные боли, решилась на серьёзный разговор с Анжелой.
— Анжелочка, послушай меня… Что-то нездоровится мне в последнее время, переутомилась, что ли? Сердце жмёт, и воздуха будто не хватает…
— Вы к врачу сходите.
— Схожу, конечно, как с работой разгребусь немного. Заказы один за другим идут, упускать не хотелось бы… Деньги там приличные платят. Что ж, люди богатые, могут позволить. Но я не об этом поговорить хотела. Я подумала тут на досуге — завещание напишу. На тебя. Но с одним условием, что Вовочку моего не бросишь. Если со мной что случится, пропадёт он совсем… даже представить страшно, что с ним тогда будет… и думать-то об этом боюсь!
— Да что вы, Раиса Леонидовна! Вы молодая ещё…
— Ну, молодая, не молодая, все под Богом ходим. Это же я так, на всякий случай. Разве мне помирать охота, глупышка? Но мне спокойнее так будет. Что б ты знала, что не зря страдаешь.
— Я не страдаю. А Вовочку я не оставлю, не бойтесь.
— Вот спасибо тебе! Я знаю, ты слово сдержишь. Я тебе верю.
Раиса не сказала Анжеле, что она уже сходила к врачу, и перспективы у неё не самые радужные. Конечно, о том, чтобы заводить похоронные разговоры, речь не шла, но доктор посоветовал ей не надрываться на работе, побольше отдыхать. Но какой уж тут отдых? Заказы сыпались один за другим, как из рога изобилия. Сейчас откажешься, потом пожалеешь. Не каждый раз вот так везёт на заработки.
Не откладывая дело в долгий ящик, Раиса сходила к нотариусу и оформила завещание, велев вскрыть его в день её смерти. Завещание осталось у нотариуса в сейфе дожидаться своего часа.
Это было лето того самого года, когда Анжела окончила школу и поступила на первый курс консерватории. Хотя талант Анжелы ни у кого не вызывал сомнений, Раисе всё же пришлось дать взятку, чтобы результат был гарантирован. В конце концов, как объяснили ей добрые люди, решение приёмной комиссии может зависеть не от таланта абитуриента, а от размера вознаграждения. В случае Анжелы, уверили её, вознаграждение является чисто символическим. Конечно, если у Раисы совсем нет денег… тогда они всё равно сделают всё возможное, чтобы такая талантливая девушка поступила, но… неожиданности возможны везде. Раиса хотела исключить эти самые неожиданности и потому отдала деньги. А уже в конце августа Анжела могла увидеть свою фамилию в списках принятых на первый курс. Она ликовала. По этому случаю они с Раисой и Вовочкой устроили праздничный ужин с шампанским. Вовочка, видя радостные лица матери и Анжелы, тоже смеялся и хлопал в ладоши, чем донельзя растрогал Раису. Она расплакалась прямо за столом, шмыгая и поминутно вытирая платком глаза и нос. От шампанского у Анжелы зашумело в голове и её разобрало веселье. Она сыграла Раисе и Вовочке незатейливую мелодию на скрипке, а потом, внезапно почувствовав усталость, ушла спать.

 

Осенью у Раисы было много работы на стройке. Сдавался дом, поджимали сроки, и Раисе часто приходилось трудиться допоздна. Она методично штукатурила стены — Раиса не терпела халтуры, потом распахивала настежь окно и садилась на подоконник покурить. Это своё увлечение Раиса тщательно скрывала от Анжелы и сына. Но тайком от всех очень любила расслабиться вечерком, сидя с сигаретой на подоконнике в пустой квартире. В такие минуты ей казалось, что вся жизнь у неё ещё впереди, и многое можно успеть сделать. Она ещё вполне способна встретить мужчину своей мечты и зажить с ним счастливо и без забот. За Вовочкой будет присматривать Анжела, а она будет их навещать часто-часто. А в выходные они все вместе будут ездить на дачу, где Раиса собиралась выращивать овощи. Дача была её тайной и давно лелеемой мечтой, увы, трудноосуществимой. Погружённая в такие мысли, Раиса выпускала дым в воздух, наслаждаясь терпким вкусом сигареты. Она смотрела, как дым растворяется в воздухе, и с горечью думала, что вот так же бесследно растворяются в небытии её мечты о нормальной человеческой жизни. Раиса уже хотела затушить сигарету, как услышала шорох в коридоре. Она вздрогнула и повернула голову в сторону двери. Что-то огромное и чёрное надвигалось на неё, растопырив конечности. От страха и неожиданности Раиса вскрикнула, не удержала равновесие и рухнула вниз с высоты двенадцатого этажа. Последнее, что она увидела, был стремительно приближающийся чёрный в блестящих лужах асфальт…
Её нашли только утром пришедшие на стройку рабочие. Бабы из её бригады удручённо качали головами — смерть подруги произвела на них угнетающее впечатление. Прораб был вне себя от ужаса. Смерть на строительной площадке не сулила лично ему ничего хорошего. Бабы перешёптывались:
— Бедная Райка! Рвалась баба, как могла… Заработалась…
— Да что уж там случилось?
— Кто ж знает? Сорвалась…
— Может, нарочно?
— Глупости не говори, сын у неё больной.
— Вот именно, что больной… Замучилась она с ним.
— Да вроде в последнее время наладилось у неё всё. Довольная ходила, повеселела.
— Да что вы, бабы! И охота вам языки чесать?! — цыкнула на женщинмогучая бригадирша. — Несчастный случай это. На подоконнике любила сидеть Раиса, царствие ей небесное! Курить, мечтать… Вот и домечталась.
— Может, напугал кто?
— Может, и напугал… Дверь закрыть забыла, вот бродяга и забрёл, свет в окошке увидев. Теперь разве узнаешь? В пустых домах-то бомжи ночевать любят.
— Ну, всё, разошлись! — Прораб обречённо махнул рукой в сторону женщин. — Работу никто не отменял. Без вас разберутся.

 

Женщины поплелись на работу, многозначительно переглядываясь и жалея прораба в глубине души.
После обеда бригадирша начала собирать деньги на похороны.
Похороны прошли спокойно. Увидев мать в гробу, Вовочка долго смотрел на неё, потом погладил по руке и заплакал. На кладбище он испуганно жался к Анжеле, и та всё время гладила его по голове, чтобы он не боялся. Отец Вовочки, бывший муж Раисы, на похороны не явился, предпочитая откупиться деньгами. Ввиду полной беспомощности членов Раисиной семьи, организацию похорон взяли на себя женщины из её бригады. Гроб с телом усопшей опустили в заранее приготовленную яму и быстро забросали землёй — шёл дождь, и мокнуть никому не особенно хотелось. Скромные поминки справили в кафе, а потом разошлись каждый по своим делам. Анжела и Вовочка вернулись в пустую квартиру. Вовочка выглядел тихим и немного пришибленным, Анжела позволила себе заплакать. Она по-своему привязалась к Раисе и даже почти полюбила её, хотя по-настоящему близких отношений у них так и не установилось из-за скрытности Анжелы и её тяготению к одиночеству. Ночью Анжела ворочалась с боку на бок, пребывая то ли в полусне, то ли в полуяви. Ей чудился её давний знакомый в бейсболке и рваных джинсах. Он противно улыбался, пристально глядя на Анжелу, а потом исчез в пустом дверном проёме. Когда он ушёл, Анжела увидела открытое настежь окно, которое так хлопало створкой, что ей казалось, будто бы в голове у неё ударяют в набат. Она в ужасе проснулась, покрытая с ног до головы липким холодным потом, и пошла в ванну, чтобы смыть с себя весь этот кошмар, который, казалось, приклеился к ней намертво. После ванны она забралась в постель к Вовочке, и они проспали до самого утра, обнявшись. Вовочка тихо всхлипывал во сне, и Анжела с удивлением поняла, что он тоже плакал всю ночь, не в силах заснуть. В этот миг он показался ей почти нормальным; просто подчиняясь неведомой сильной воле, он внедрился в её жизнь, чтобы сыграть там такую неприглядную роль. Но Анжела раскрыла замысел, и теперь притворяться не было никакого смысла. Более того, она даже испугалась такого поворота событий. Вовочка был теперь её единственным родственником и единственной привязанностью.
Утром им позвонил нотариус и попросил Анжелу зайти к нему в контору. Когда Анжела пришла, он торжественно вынул из сейфа завещание и зачитал его ей. Анжела оторопело слушала. Раиса, добрая душа, оставила Анжеле не только квартиру, но и солидную сумму денег на счёте. Сумма была, конечно, не астрономической, но на нормальное существование Анжеле и Вовочке её хватало с лихвой. Эта сумма позволяла Анжеле не заботиться о хлебе насущном, пока она учится и не искать побочных заработков.
Анжела вернулась домой, приготовила ужин, накормила Вовочку и сделала ему укол. После смерти матери Вовочка никак не мог прийти в себя и ходил сам не свой. Анжела боялась, что произойдёт срыв, и Вовочку упрячут в психушку. Теперь она, как и Раиса когда-то, боялась одного упоминания о психушке, и у неё всякий раз сжималось сердце, когда Вовочка был не в себе. Анжела, как могла, объяснила ему, что у его мамы теперь другая жизнь на небесах, много лучше чем та, которую она вела здесь. Вовочка, слушая её, тоненько выл. Анжела сказала, что мамочка с небес наблюдает за ними и помогает им. И она очень расстраивается, когда Вовочке плохо. Чтобы напрасно не волновать её, надо перестать впадать в уныние и начать жить по-прежнему. Вовочка кивал, слушая речь Анжелы, вздыхал и прижимался к ней.
В сентябре начались занятия в консерватории, и жизнь понемногу вошла в нормальное русло.

 

Старый скрипач, Роберт Генрихович, пил кофе в преподавательской. Кроме него, здесь сидела только заведующая учебной частью Любовь Петровна. Роберт Генрихович отхлебнул кофе и обратился к коллеге.
— Как вам моя новая ученица? Божественная игра! Это чёрт знает, что такое! Здесь и отрешённость, и фанатизм, и одержимость, и напор! Это даже не талант, это Дар! Да, да — Дар, с большой буквы! Есть, знаете, как говорят, мужская игра и женская игра. Но это, это выше этого! Это игра самого Ангела, у которого нет пола, как известно! И я счастлив, что хоть в конце жизни мне довелось такое услышать! Мне кажется, так играл сам маэстро. Н-да… сам маэстро Паганини… Во всяком случае, я именно так представлял себе его игру. Эта девочка в состоянии свести с ума любого. Мне кажется, что она и сама немного сумасшедшая, нормальный человек просто не в состоянии так играть! Мистика, чистая мистика!
— Кому это вы там поёте дифирамбы? Это вы про Анжелу Цыганкову?
— Господи, ну конечно! О ком я ещё могу говорить?! Вы, право, удивляете меня, дражайшая!
— Эта та из детского дома? У которой опекунша выпала из окна? Тёмная история… Она не испортит нам показатели?
— Что вы такое говорите?! Ну какие показатели?! Любовь Петровна! Вы вгоняете меня в шок! Надо же так выразиться! Испортит показатели! Да она прославит наше с вами учреждение во веки веков! И меня, старого ремесленника от музыки, и вас, бумажного червяка!
— Роберт Генрихович! Я бы попросила вас не выражаться!
— Ну, извините, дорогая, вырвалось, это я от избытка чувств. Не берите в голову. Не обращайте внимания на старого дурака.
— Да чего уж там… Если бы я вас не знала… К вам только спичку поднеси, вспыхиваете, как порох!
— Такой уж уродился. Но девочка просто клад, уж поверьте.
— Да верю я вам, не кипятитесь. Она вроде сейчас в квартире с сыном своей опекунши живёт? Она же ей квартиру завещала? Парень, я слышала, душевнобольной, и она за ним ухаживает.
— Всё так, всё так. Но что же здесь необычного? Женщина выпала из окна на работе, несчастный случай, не более того. Никто, знаете ли, не застрахован… Девочка-то здесь причём? А сынок у той женщины действительно больной, дебил вроде. Так Анжелочка его опекает, присматривает за ним. В дурдом, заметьте, не сдала, хоть и сама ещё ребёнок.
— Прямо мать Тереза.
— Не иронизируйте, уважаемая, за этим стоит трагедия. У девочки не простая судьба, отнюдь не простая… Все эти сытые детки и представления не имеют, что ей пришлось пережить и что она переживает сейчас. Отсюда и игра. Отсюда и глубина. Отсюда и этот надрыв, что хватает за душу и выворачивает её наизнанку. Когда я слышу её игру, мне кажется, что она стоит предо мной голая… Да, голая… совершенно беззащитная…
— Роберт Генрихович!
— Да перестаньте вы, Любовь Петровна! Никакой пошлости… Я пытаюсь передать вам свои ощущения… Я и сам впадаю в экстаз, практически религиозный. Вы знакомы с таким видом экстаза?
— Не доводилось.
— Вы много потеряли, скажу я вам… Потом чувствуешь себя совершенно пустым, как воздушный шарик.
— А вам-то откуда он знаком? Вы не перестаёте меня удивлять!
— Как-то случайно попал на проповедь. Знакомый один затащил. Что я там увидел, даже передать не могу… а потом я и сам наполнился таким восторгом, таким благолепием! Не помню, как и вышел оттуда… С тех пор от проповедников держусь подальше.
— И правильно делаете.
— Да, сами видите, я человек очень тонко чувствующий, меня легко вывести из равновесия…
— Да уж…
— Так вот, к чему это я всё. Я бы хотел, уважаемая, чтобы Анжелочке, учитывая все обстоятельства и необычайный талант, назначили государственную стипендию. Я настаиваю на этом. Таких людей надо холить и лелеять.
— Я приму к сведению.
— Это нужно не просто принять к сведению. Если хотите, это наше дело чести.
— Ну ладно, ладно. Я похлопочу.
— Будьте так любезны. Я на вас надеюсь. Пойду, пожалуй, студенты ждут.
— Идите, дорогой мой, идите… — Любовь Петровна сняла трубку телефона, — мне тоже позвонить нужно.
Роберт Генрихович, напевая, вышел. Восторг от того, что у него такая ученица, лился у старого музыканта через край. Он вообразил себя неким подвижником и решил сделать всё, от него зависящее, чтобы облегчить Анжеле путь на Олимп. Что этот путь состоится, он практически не сомневался.

 

На главную: Предисловие