6
Кажется, прошло восемь дней. Иногда мне чудилось, что один и тот же отрезок времени прокручивается несколько раз подряд. На полу перед стулом, на котором я порой отдыхал от беготни по отделам, точно маленький коврик лежал четырехугольник света, падающего из небольшого окна. По его перемещению я довольно точно определял время. Своего рода развлечение.
В мои обязанности входило собирать разную писанину из отделов, сортировать ее и вновь разносить; множить приказы, распоряжения, опять разносить и так до бесконечности. Только из черных ящиков я не имел права брать письма. Черные ящики были в каждом отделе, они предназначались для анонимных обращений.
В конце дня – иногда пешком, иногда на служебной машине с водителем, – я отвозил письма в городскую управу. Оттуда такой же рассыльный, как и я, относил их прямо к поезду, с прицепным почтовым вагоном. Едва остановившись, поезд моментально трогался, даже минуты не стоял в Полиуретане. В него никогда никто не садился, но, к несчастью, бывало, кто-то выходил.
Деловод канцелярии, моя коллега, прикрепила мне на униформу бирку с надписью «КУРЬЕР. Таб. № 4327». Бирка была крупная, и номер напечатан очень большими цифрами. Стоило мне впервые войти в незнакомый кабинет, все тут же могли прочитать, кто я такой.
Все рабочие и служащие, кроме руководителей, были поголовно пронумерованы. Каждый носил свою бирку, напоминающую тавро.
Ноги мои еще не привыкли к беготне. Я жутко уставал и, чтобы восстановить силы, спать укладывался не позднее восьми. Ночью мне часто снился один и тот же сон: побег из Полиуретана, вампиры, предлагающие помощь, белокурая женщина, ведущая меня по узкому, темному коридору. И еще безголовый мотоциклист.
Утром, разбитый и заспанный, я вновь оказывался в канцелярии.
Мой теперешний начальник носил необычное имя. Его звали Доргомыз Владимирович Бирюкинг. Этот человек был почти двухметрового роста с парафиново-бледным лицом и глазами навыкате. Из-за сходства с высохшей мумией, я прозвал его Тутанхамоном.
У начальника имелся отдельный кабинет, но ему больше нравилось, когда мы – я и пожилая безликая женщина-деловод – находились под его постоянным присмотром.
На локти грозного Тутанхамона были натянуты черные нарукавники с резинками. Он безмолвствовал, как и подобает мумии, и в его молчании чувствовалось напряжение: кто посмеет нарушить ритуал рабочего дня? Бирюкинг-Тутанхамон – жрец таинственной церемонии, смысла которой мы, непосвященные, не в силах были постичь.
Допущенная кем-то из нас двоих погрешность в работе могла неожиданно вывести его из себя. И тогда Тутанхамон издавал душераздирающий вопль, от которого в оконных рамах дребезжали стекла.
В мой первый рабочий день он величественным жестом подозвал меня к себе. Я стоял перед ним и переминался с ноги на ногу. Тутанхамон взял ручку и начал трудиться над запиской. Он писал, а я, склонив голову, читал его каракули.
Корявым почерком Тутанхамон нацарапал следующее: «Для Куксина. Ув. г. Куксин! Щета неподписаны, вам надо явица к замдеректору лично. Бирюкинг». Он вручил мне лист и сержантским тоном скомандовал:
– В отдел производства! Быстро! Одна нога здесь, другая там!
Видимо, заприметив улыбку на моем лице, Бирюкинг проревел:
– Вопросы?!
– Вы не могли бы передать это по телефону?
Он скривил рот и пожал плечами.
– А ты мне на кой?
Канцелярия располагалась на первом этаже. Чтобы попасть в отдел производства, надо было выйти во двор, обогнуть здание и войти в него с торца.
Я выбрался на улицу и побрел вдоль корпуса, щурясь от яркого солнца. Бросив случайный взгляд на беседку для отдыха, я заметил в ней темноволосую девушку. Лицо ее было закрыто руками, и я не мог его разглядеть. Худенькие плечи вздрагивали.
Я подошел к беседке и остановился.
Девушка сидела ссутулившись, длинные волосы рассыпались по плечам. Быть может, мне показалось, но я почувствовал это пугающее отчаяние. Его источала не только согбенная фигурка, само это место было пропитано им.
Я тихонько прокашлялся.
Девушка отняла руки от заплаканного лица, осторожно на меня взглянула. Из груди ее вырвался всхлип.
– Оставьте меня в покое! – крикнула она.
Иногда прогнать меня бывает непросто.
Я положил папку на перила и зачем-то обнял руками деревянную колонну.
– Но мне кажется, вам нужна помощь, – я старался, чтобы голос звучал как можно мягче, несмотря на то, что мне становилось все более неуютно в этой беседке. Она совершенно не располагала к отдыху.
Девушка не ответила. Она вскочила со скамейки, ожесточенно толкнула меня, так, словно я был причиной ее несчастья, и убежала.
Я машинально шагнул вслед за ней и почувствовал, как земля ушла из-под ног.
Падение никак не прекращается, я проваливаюсь в желтую пустоту. Инстинктивно пытаюсь схватиться за колонну, но ее нет, пропала. Испуганно оглядываюсь и не обнаруживаю ничего. Небо и земля перестали существовать, и нельзя определить, где низ, а где верх. Пугающим и мучительным оказывается то, что я не могу крикнуть: воздух не набирается в легкие, губы не размыкаются. Я пытаюсь найти руками лицо, но сами руки куда-то исчезли! И что с глазами? Они то ли открыты, то ли закрыты, то ли вовсе их нет!.. Несмотря на это, я могу видеть: всем своим преображенным существом.
В желтоватой мгле, что-то непрерывно видоизменяется. Вокруг носятся белесые тени, то приближаясь, то удаляясь. Иногда я почти чувствую прикосновение их развевающейся эфирной рвани.
Вдруг движение прекращается, точно время остановилось. И в следующее мгновение начинает рассеиваться туман. Марево истончается, ветшает. Сквозь образовавшиеся дыры проступает явь, но я не могу определить, та ли это реальность, в которой я минуту назад находился.
Неожиданно прямо из остатков еще не развеявшегося марева появляется юноша – совершенно эфемерный. На нем белая рубаха, сиреневый галстук, очки в серебристой оправе. Я успеваю заметить наглаженные стрелки на коротких рукавах. Он проходит сквозь меня, – горло и грудь сдавливает спазмом. Я вскрикиваю и, секунду спустя, обнаруживаю себя стоящим в беседке посреди ясного летнего дня.
Сердце отчаянно билось, и его стук отдавался в висках. Я вглядывался в зелень деревьев, стоящих поодаль, дожидаясь, пока утихнет дрожь в коленях. Ни девушки, ни других людей поблизости не было.
Я растер лицо и взял папку. Если не задумываться об этих странностях, что происходят со мной с тех пор, как я оказался в Полиуретане, то вполне можно существовать. Где-то я читал, что удары головой не проходят бесследно. Но больше всего мне хотелось бы списать это на влияние ядовитой атмосферы производства. На худой конец – на ауру города-ловушки.
Постояв еще немного и придя в себя, я развернулся, чтобы уйти, но вдруг заметил обрывки бумаги на полу беседки. Быстро нагнулся, зачем-то собрал их и сунул в карман.
Пора было возвращаться к работе.
Нигде я не встречал такого количества проходных и вахтеров, как на этом заводе. В крыле здания, куда я направился, был отдельный вход, который сторожил человек с мрачным, неподвижным лицом. Показав удостоверение, я поднялся на третий этаж. Здесь находился отдел производства.
Металлическая табличка над входом предостерегала надписью, выведенной красными буквами на черном фоне: «Твой завод – твой дом. Сохраняй в нем порядок!»
Лишь только я вошел в просторный зал, молодой клерк, сидевший ближе всего к двери, отложил в сторону ручку и спросил:
– Новичок?
– Да, – ответил я и достал из папки листок с каракулями Тутанхамона. – Вот записка для Куксина. Кто это такой?
Клерк посмотрел в сторону.
– Есть тут один… Вышел.
– Ваш босс? – Я сунул записку в нагрудный карман. Строгое правило – вручать адресату.
Клерк обреченно вздохнул, и мы обменялись рукопожатиям, знакомясь и заключая маленький тайный союз.
Жора Цуман был инженером второй категории. Я прочел это у него на бирке. Его внешность показалась мне приятной: тонкие черты лица, густые черные волосы, туманный меланхоличный взгляд. Он был на несколько лет моложе меня.
Узнав о моем столичном происхождении, он слегка ободрился и предложил подойти к окну для разговора.
– Этот участок не захватывает камера наблюдения, – сказал он мне на ухо.
Цуман открыл форточку, закурил. Я бросил папку на подоконник. Мы переговаривались полушепотом, угадав друг в друге единомышленников и опасаясь, что нас услышат.
Жора уже третий год работал в аппарате поролонового завода. Он от души костерил руководство и систему. Его, разумеется, не устраивали ни царящие тут порядки, ни зарплата. У него была куча предложений по реконструкции всего. Конечно, никто из администрации не прислушивался к его мнению.
Особую нелюбовь Жора питал к заместителю директора по финансам Вырловой, которую боялся до одури. Он говорил монотонно и непрерывно, часто повторяясь, как заевшая пластинка. Через пять минут стало ясно, что Жора никогда не сможет выговориться. Он вещал, как заведенный. Иногда не предложениями, а лишь их обрывками. Я вдруг почувствовал, что как бы далеко не зашла наша с ним откровенность, есть нечто такое, о чем он говорить не станет.
Все, что он сказал, звучало поверхностно и неубедительно, как скверная актерская игра. Несмотря на то, что он говорил об интересующих меня проблемах, я не узнал ничего нового.
После того, как я спросил, не может ли он объяснить мне, кто такие менги и какое отношение они имеют к поролоновому заводу, он занервничал и перевел разговор на тему инертности профсоюзов.
– Стопроцентные крысы, – убежденно сказал он.
– А за что вы так не любите Вырлову?
Уже не в первый раз я слышал о ней. Что это за женщина, одно упоминание о которой заставляет людей бледнеть?
– Это исключительная стерва, – скривился Жора. – Вы видели ее?
– Еще нет.
– Поднимитесь на два этажа. Она в вашем крыле сидит. И тогда вы сами все поймете, – он наклонился ко мне и прошептал:
– Прожорливая гадина. У нее среди акционеров крыша. Думаю, даже директор ее опасается. Сама же она ни черта не боится. Разве что избавителя, которого все ждут.
Он стал уверять меня, что замдиректора виновна в самоубийстве некоего Андрея, бывшего служащего из финансового отдела.
Я спросил его о директоре.
Похоже, это была любимая Жорина кость.
– Артур Присмотров на публике появляется раз в году, на заседании акционерного общества, – сказал он. – Я его ненавижу, этого крота. Сидит в своей норе и читает доносы, которые строчат такие, как Грязин. Но он-то начальник службы безопасности, ему по должности полагается. А пишут все. Любого начальника взять – пишет, сволочь!
Он снова наклонился ко мне, и сказал шепотом:
– Слушайте… Пока вы в карантине…
Неожиданно открылась дверь, от чего Жора вздрогнул. Вошел человек в строгом черном костюме без бирки на груди. Мне показалось, глаза его вспыхнули красным огнем. Я догадался, что это Куксин, которому принес записку от Тутанхамона. Нужно было срочно возвращаться к своим обязанностям.
Куксин вырвал у меня записку и сунул в карман, затем поманил пальцем Цумана. Тот неохотно, но, вместе с тем, беспрекословно подошел. Куксин задрожал, у него закатились глаза. Я тотчас вспомнил лысого начальника отдела кадров, он выглядел так же.
Куксин вытянул шею, и мне показалось, он хочет поцеловать Жору, который вдруг стал покачиваться на полусогнутых ногах. Мой новый знакомый выглядел так, словно ловил кайф от какой-нибудь дури. По телу его время от времени пробегала дрожь. Тело шефа тут же содрогалось в ответ.
На меня накатила волна отвращения, и я выскочил, чтобы не видеть эту сцену. Сбежал по лестнице вниз и тут вспомнил: папка! Я оставил ее на подоконнике. Пришлось вернуться.
Когда я опять вошел в отдел производства, Жора Цуман уже сидел за рабочим столом. Он трудился усердно, хотя и вяло. На меня даже не взглянул. Сейчас им владело тупое безразличие к окружающему, которое я часто замечал его на лицах работников корпорации.
Папка, никем не тронутая, так и лежала на подоконнике. Я взял ее и направился к выходу. Хриплый вскрик заставил меня обернуться. В дальнем конце помещения что-то происходило. Даже вялый Цуман заинтересовался. Я подошел ближе.
В окружении ничего не предпринимающих работников на полу корчился начальник отдела производства. Тело Куксина то выгибалось дугой, то опадало и тряслось мелкой дрожью. Он хрипел, изо рта ползла пена. Ближе всех к нему стояла девушка в синем костюме, покачиваясь на полусогнутых ногах. Она постепенно приходила в себя.
«Неудобоваримая», – прошептал кто-то рядом. Я оглянулся. Служащие неотрывно смотрели на корчащегося начальника.
«Что там? «– раздалось с другой стороны.
«Первая проба», – объяснил кто-то.
Куксин неожиданно сел. Он сплюнул пену и глянул затуманенным взором на девушку, вернее на бирку, приколотую у нее на груди. Поднявшись, начальник отдела производства нетвердым шагом направился к себе в кабинет. На пороге он оглянулся и поманил кого-то пальцем. Меня? Я бросил взгляд по сторонам. Любопытные уже разошлись. Я один все еще топтался на месте, даже девушка в синем костюме куда-то подевалась. Мне стало не по себе.
Когда я вошел, Куксин, аккуратно выводя буквы, писал. Голову он придерживал рукой, уперев лоб в узкую ладонь, а бледностью превосходил Тутанхамона. Поставив подпись, Куксин положил записку в конверт и, запечатав его, сказал:
– В приемную директора.
Он даже не подписал конверт, потому что забыть адресата я бы не смог. Такая почта первостепенной важности, так что мне сейчас надлежало топать прямо в директорскую приемную. Я положил письмо в папку и вышел.
На лестнице я остановился, глянул по сторонам – никого. Очень хотелось взглянуть на послание Куксина хоть одним глазком. Я вынул конверт из папки, повертел в раздумьях и сунул письмо обратно. Не вскрывать же. Есть и другие способы.
Я в очередной раз пересек двор, с опаской поглядывая на беседку.
В приемной директора мне бывать еще не доводилось. Каково было мое удивление, когда я вошел и увидел темноволосую девушку-секретаря, ту самую, которую полчаса назад пытался утешить.
– Что вы хотите? – спросила она и только после этого оторвалась от бумаг, чтобы взглянуть на посетителя. На мгновение лицо ее сделалось испуганным.
– Письмо для господина директора. – Я подошел к столу.
Она взяла конверт.
– Можно мне выпить воды? – спросил я, заметив на журнальном столике графин и стаканы.
– Пожалуйста.
Пока она распечатывала конверт, я наполнил стакан.
Секретарское место располагалось между двух высоких окон.
– Красивый отсюда вид, – заметил я, подходя к ее столу. – Это вокзал вон там?
– Что? – спросила девушка рассеянно, и отложила письмо Куксина. Она была благодарна, что я не напомнил о беседке. При этом было совершенно не важно: не узнал или делаю вид. Она поднялась и тоже посмотрела в окно так, словно делала это впервые. Девушка сощурилась, вглядываясь. Я, не теряя времени даром, пробежал взглядом по строчкам письма.
«Директору ЗАО «Полиуретан» г-ну Присмотрову А.И.
За добросовестное выполнение должностных обязанностей, с целью мотивации труда предлагаю премировать инженера отдела производства Ясневу М.М. таб. № 3466 в сумме 50 % оклада. С уважением, нач. отд. производства Куксин Е.Г.»
– Да, вокзал, – подтвердила секретарь и вернулась на рабочее место.
Я допил воду, вежливо попрощался и вышел из приемной. Странное дело, – думал я о Куксине и его записке. – Похоже на какое-то извращение. Или он становится таким добрым после приступов?
В обеденный перерыв я не пошел в столовую, а достал из кармана скомканные обрывки, которые подобрал в беседке. Я разложил их на столе, разгладил и стал складывать, как детские пазлы. Через пять минут передо мной лежало письмо.
«Директору ЗАО «Полиуретан» г-ну Присмотрову А.И.
За добросовестное выполнение должностных обязанностей, с целью мотивации труда предлагаю премировать ведущего инженера отдела производства Цумана Ж.В. таб № 3413 в сумме 50 % оклада. С уважением, нач. отд. производства Куксин Е.Г.»
Я задумался. Письмо порвано, может, даже не донесено до адресата. Кем? Секретарем? Очередная загадка.
